Отрада округлых вещей - Зетц Клеменс Й.. Страница 31

Если бы созвездие Конради не было столь ужасно, а его воздействие не парализовало столь полно и мучительно нервы, впечатление от него можно было бы уподобить некоей мыслительной посадке на Луну. Что-то опускается на поверхность небесного тела, выбрасывает шасси, обретает устойчивость, погружается в грунт. Кто бы мог подумать, что такое созвездие с начала времен зловеще нависает над человечеством? И что разумные существа, носящие одежду и использующие всевозможные средства передвижения, на протяжении тысяч лет перемещаются под ним? Неужели действительно никто не обращал на него внимания? А что если раньше люди естественным образом видели его? Как влияло оно на их решения, их военные походы, законы, заключения браков, планирование городов, искусство?

И как они вдруг утратили это созвездие? Кто или что исцелило их? Ведь многие туземные народы до сих пор видят Венеру при дневном свете.

Вот и опять наступила осень, с ледяным ветром и необычайно пластичными облаками, на сером внешнем контуре которых выделяются маленькие темные пятнышки, вроде глазков на картофелине. Днем я больше не хожу в кино, мне это просто не нужно. Вообще, мне многое теперь дается легче. Дома я завариваю чай и никому больше не звоню. Покупаю новые ботинки, а потом читаю в интернете словарь братьев Гримм. Вот только от ночных прогулок по сельской местности я вынужден был отказаться. Не заглядывать больше в карты звездного неба. Не смотреть фильмы, в которых встречаются ночные сцены. Да и видеть сны теперь как-то не очень приятно. Но существует снотворное. Как же выживал доктор Гевайер под бременем такого знания? Он оставил большое научное наследие. Вот уже много лет я перечитываю в поисках хотя бы едва уловимых намеков его труды, его двухтомную биографию, составленную в 1959 году Хансгеоргом Шлитхельмом, его письма, и ничего не нахожу. Он прожил жизнь почтенную и достойную, неизменно ставил перед собой серьезные цели, на войне проявлял порой подлинный героизм и даже находясь в изгнании, сначала в Англии, потом в Америке, совершил немало благодеяний. Гевайер погиб в дорожной катастрофе, в Бостоне, 11 марта 1950 года. На его похороны прибыли коллеги со всего мира, а «Нью-Йорк Таймс» опубликовала некролог, в котором высоко оценивала научные заслуги и человеческие качества покойного. В его честь было названо отделение больницы в Бруклине. Прах Гевайера его дочь Эмилия развеяла над океаном в Фар-Рокауэй. А что если он намеренно бросился под трамвай? Все-таки под таким небом он прожил тридцать лет. В Граце тоже есть трамваи, а еще поезда нескольких маршрутов. Выходить на платформы не воспрещается никому. Предаваясь таким размышлениям, выходишь гулять. Времена года сменяют друг друга. Летом, при ярком свете, жить здесь, среди высоких деревьев и зданий, довольно приятно. Однако бывают ночи, бывает зима. Можно было бы спастись, перебравшись в Южное полушарие. Там, как уверяют астрономы, Бог развесил совсем другие звезды, и я серьезно подумываю туда переехать. Есть же Австралия, достаточно лишь ступить на землю этого континента. День, самое большее, два, и ты уже в одном из австралийских аэропортов.

СПАМ

Уважаемый господин Dear/ Sir,

до моего внимания дошло, что Вы более не жить в Вене, той город, где мы перекрещивались много лет тому. Что Вы на меня помнить, я не могу ожидать, так как мировая история маленьких людей часто увлекает себя в бездну, однако если Вы уделить мне одну мгновение, то тогда, возможно, Вам будет даровано отлагательство в несколько столетия skip-ahead [58] сэкономленного Чистилища, но это есть только шутка.

Меня зовут Сара Мартингаль. [59]

Мы встретились с Вами на скамейке в парке перед музеумом, когда Вы ходили с работы в домой. Минуты, проведенные вдвоем на этой летней сидячей месте, впечатались ко мне в память, что хотя за годы бежит и утратила какое-то время, но как будто вчера они были начертаны в звездах. Всё это наверное в высокой кой мере приводит Вас всмятку. Однако я хочу Вас уверять, что я искренняя в своем сообщении к Вам спустя столько много лет. Уже тогда я совершенно с полной и абсолютной ясностью уверовалась в то что Вы создавались для меня, так как в Вашу манеру себя вестись я влюбилась полностью и целиком. Я тотчас пропогибла. Однако Вы никогда не узнать мое имя. Сколько лет Вас сейчас? Прошлой зимой возможностью исполнялось около шестьюдесятью. Или немножко шажочков меньше. В моем воспоминании кристально-ясный сохранилось образ необузданной прически на обочине дорог через короткий парк за памятной площади, где Вы он сидит на скамейке и ждет кто знать кого после столь долгой времени еще откуда. И тогда, в первый раз, да actualy [60] в тот день я была взволнована и беллая и должна взять лицо в руки, когда я приселась рядом с Вами, предвестие того, что мои туфли промокли, были в дождевых лужах прямого бульвара по левое плечо прямо до кладбища, от которого я пришла, атмосфера словно бы в voskresenye.

Действительно воздух была чист и свободен отмытый вялым дождем и от башенных часов доносились удары колокола качающегося airborn, [61] приглашение прохожим к взгляду на запястье их часы под солнцем. Середина июня, Вы вспоминать? Теперь может быть.

Жарким этот день не быть в беззвучной волнении садов, свежий, длился он после расстройства короткого ливня, но мы оба в несколько более легкой одежде со мной в летнем платье с прозрачными для взора бретельками а Вы в пуловере более легком чем обычно можно на Вас наблюдать в этом сияющем календарном месяце. Неделя очень Highlight [62] лотерея фортуна. Легендарная изобретательность просто двоих людей, которые приближаться к себе и знать друг друга уже по ежедневному виду, здороваться привычным кивком на протяжении нескольких секунд, за взглядыванием следует кратчайшая улыбка, вдвоем на расстоянии двоих незнакомцев благосклонная и легкая через день. Потом и первый разговор, и ах, и Ваша расческа, которая то и дело выскальзывала у Вас из нагрудного кармана и мои опыты поднять ее для Вас, что я охотно совершала несмотря на мокрые от дождя надежды, в которых я находилась. Вы возблагодарились перед меня и Ваша радость была беседоваться несколько минут, ослабленная я и непостижимый и свободный тот. Руки лучей послеполуденное солнце содержали колокольни над рекой в их там была колыбель розового цвета, почти слишком нежного, и именно в воспоминании столь мучительно это «О» фигур мадонн в Санта Мария Маджоре.

Отсюда намекается мой вопрос на Вас, откуда взимается Ваша определенность из зарабатывания средств к существованию так близко от музеума, может быть, точка отпуска для обеденного перерыва? И мне сохранился в памяти Ваш ответ: однако ведь, что я совершенно правильно догадывалась, обеденный час в проведении света и омытого дочиста воздушного пространства и окружное присутствие высоких зданий в тени neighborhood, [63] так что земля в ее жаркой коже не столь тяжким бременем ложится на гомункулуса.

Печальнее и в значительных зонах ограниченнее, в то время как призрачно, есть лето до полудня, сказали Вы, вознамерившись откусить кусочек сэндвича, держимого в руке. И Вы поведали мне, в то время как я слушала, что существует звуковой барьер времен внутри музеума, который соблюдают все сотрудники и начальники, и даже директор, которого имя мне не вспоминаться более, но его изображение на почтовой марке мне кажется полвека тому назад еще возросла в цене путешествовал по полконтиненту. Так строго поделены времена перерывов, да и полуденные колокола — не надежная гавань решения запертых ворот Музеума Труда, так строго, сказали Вы мне. И я сказала, что мне знакомы эти процессы.