Москва, я не люблю тебя - Минаев Сергей Сергеевич. Страница 15

— Есть базы компьютерные. Менты, налоговая, телефонные номера, регистрация машин.

— Взломанные базы — это уголовное преступление, убери руки со стекла! — отворачиваюсь и смотрю вперед.

— Да лана тебе, дядь. У тебя машина такая хорошая, возьми базы, чё ты? Телефончик незнакомый пробить.

Не поворачивая головы, достаю из бардачка пистолет, кладу на колени:

— Я не отвечаю на незнакомые номера! — Парень ойкает. Поднимаю стекло. Светофор загорается зеленым. Еду.

Курю в машине напротив подъезда этого курьера. В пятый раз пробегаю глазами по карточке с адресом, телефоном, именем и фамилией. Денис Васильевич Давыдов, это же умереть можно! Интересно, имеет ли он отношение к легендарному историческому персонажу? Если да, то дедушке, лежащему на Новодевичьем, сейчас слегка стыдно. Он отчаянно рубился на всем скаку, увлекая за собой эскадрон гусар, а правнучек его бездарный топчет московские мостовые в стаде эскадрона курьеров.

Куда же ты ускакал, Давыдов? Где ты прячешься, сволочь с хорошими фамильными корнями? Думаю о том, как я ненавижу связывать людей скотчем. Руки липкие, особенно лунки ногтей, и ходишь после этого неделю, будто клей нюхал. Кажется, фенольный запах впитался в каждую пору.

Еще абсолютно мерзкое ощущение, когда отрываешь пленку от человеческой кожи. У меня в этот момент в голове рождаются крупные планы замедленной съемки: скотч отходит от кожи миллиметр за миллиметром, возникают и рвутся тонкие клеевые нити, отрывающие тургор кожи. Бр-р-р. В такие моменты мне гораздо больнее, чем жертве. Она — всего лишь чувствует, как скотч обжигает верхний слой кожи, срываясь с него. А я не могу заставить себя не домысливать, что она чувствует. И картинка в моей голове гораздо красочней того, что происходит на самом деле.

Выхожу из машины, осматриваюсь в поисках урны, которую, конечно, не нахожу. Роняю окурок на мостовую, тушу каблуком ботинка. Смотрюсь в отражение на тонированном витринном стекле продуктового магазина. Черный пиджак а-ля смокинг, купленный в Миланском Н&М, под ним белая футболка из мятой «бумажной» ткани от Slow and Steady Wins the Race, синие джинсы, черные тканевые ботинки с едва заметной вышивкой, от Adam Kimmel. Все-таки ботинки слишком выбиваются из общей канвы. Выдыхаю. Положительно, следует быть более внимательным к деталям, перестать молодиться и начать наконец носить носки. Это не взморье, это взгрязье…

Продвигаюсь к его подъезду, мысленно моделируя диалог с женой героя. В этот момент входная дверь открывается, и на ступенях материализуется полноватый джентльмен с капюшоном на голове и рюкзаком на плече, одетый во что-то невзрачно-мешковатое. Один короткий взгляд, и я уже гоню от себя мысль, что все так быстро и счастливо (не для всех) разрешилось.

— Добрый день! — говорю громко, нарочито широко улыбаясь. — Чтобы попусту не тратить ни мое, ни твое время, сразу скажу, что у меня за пазухой пистолет «Глок» с глушителем. В нем восемь патронов, и даже при моей не лучшей стрельбе по движущимся мишеням я надеюсь попасть в твою голову со второго раза. В твою дурную голову. Со второго раза. Меня зовут Вова. Где деньги?

— Какие деньги? — Курьер делает шаг назад.

— Один миллион долларов в серебристом пластиковом кейсе марки Samsonite, в пачках по десять тысяч в каждой, Денис. Всего сто пачек. Сто тысяч из них мои, и уж, будь уверен, ты у меня «Травиату» задницей исполнишь, если не отдашь кейс. Все партии. Так тебе будет больно.

— Я… я не понимаю, — периферийным зрением чувак начинает искать пути к отступлению.

— Даже не думай! — достаю из-за пазухи пистолет. — Медленно поворачивайся к двери, набирай код и медленно входи в подъезд. Мы поднимемся на один этаж, и ты мне покажешь содержимое рюкзака. Все просто, как анализ мочи. Одно твое движение, неверно истолкованное мною, и ты объясняешь предку, что Бородинским сражением теперь называется сорт мороженого. Comprende?

Парень медленно разворачивается и начинает следовать инструкции. На площадке второго этажа он открывает рюкзак, и на кафель падают три застиранные черные футболки, джинсы, пара белья, паста, зубная щетка в целлофановом пакете и альбом графитчика Banksy.

Я хмыкаю:

— А деньги где?

— У меня их нет.

— Понятно, — смотрю на часы. — Дома кто-то есть?

— Жена, — отвечает чувак. Губы пересохшие, язык еле ворочается.

— Мило, — замечаю я. — Ну, пошли, — накручиваю капюшон на руку, упираю дуло пистолета в спину.

Мы вваливаемся в прихожую, я закрываю дверь ударом пятки. Чувак будто повисает на капюшоне. Слева от входа кухня. У стола, спиной ко мне, сидит женщина. В одной руке книга, в другой — сигарета. На хлопок входной двери она не оборачивается, кажется, наше появление вообще остается незамеченным.

— Привет, — мямлит чувак откуда-то снизу. — Привет… Све… Света.

— Ты же уехал, — говорит она, не меняя позы.

— Он вернулся, — отвечаю я за него. Услышав незнакомый мужской голос, женщина резко разворачивается всем корпусом, откидывает со лба прядь светлых волос. Довольно красивое лицо, с правильными чертами. Лицо, никем давно уже не замечаемое, исходя из отсутствия макияжа, мешков под глазами и ненового халата в китайском стиле.

— Ой… здрасте. — Она поднимает на меня изумленные глаза цвета бутылочного стекла. Успеваю заметить, что она читает Гинзберга.

— Добрый день, — улыбаюсь, чуть отставляю в сторону дряблый мешок в виде тела ее мужа, демонстрирую пистолет с глушителем.

— А вы, — она делает нервную затяжку, — вы нас грабить, что ли, пришли? Так у нас все ценности сугубо духовные.

— Что вы, — улыбаюсь еще шире, — не грабить, а как бы это поточнее… экспроприировать экспроприированное. Я надеюсь, вы мне в этом поможете. Или придержите подол вашей юбки, леди. Мы отправляемся прямиком в ад.

— Какие у нас грабители пошли начитанные… Гинзберга цитируют. Надо же! — начинает она кокетничать.

— Встань! — возвращаю в голос немного стали.

— Зачем вы хамите! — Она слегка взвизгивает. Видимо, вспоминает, что женское очарование выигрывает войны и берет города. Но это не моя война и давно уже не мой город.

— Встань! — Стреляю в чашки, расписанные флористикой, горкой стоящие на полке выше ее головы. Чашки разлетаются вдребезги. Света вскакивает.

— Это «Кузнецов»… бабушкин, — шепчет она.

— У бабушки был хороший вкус и возможности. Отойди к окну. — Света послушно отходит и встает, опершись на широкий подоконник. — Пошли, — скручиваю запястье и волоку Дениску на кухню. Бросаю его на пол. Он садится, как плюшевый медведь, раскинув в стороны руки и ноги. Сажусь за стол. Делаю глоток не самого лучшего кофе из тонкостенной чашки. Судя по желтым разводам, любимой и давно используемой. Кидаю чашку в раковину. Денис со Светой провожают ее полет и последующее превращение в груду битого фарфора.

— Послушай меня, — смотрю не мигая на растекшегося по полу Дениса. — Вряд ли ты любишь свою жену, поэтому ее смерть — плохой аргумент для допроса. Если ты не ответишь, куда дел деньги, я последовательно прострелю ей колени. (Услышав это, Света машинально одергивает халат, будто его ткань способна защитить ноги ниже бедра). Она останется инвалидом, а ты как интеллигентный человек вынужден будешь за ней ухаживать до конца жизни. Первая операция пройдет в ЦИТО, неудачно. Потом еще одна, потом друзья порекомендуют тебе Мюнхен. Возможно, ты продашь квартиру, вы переедете в Клин, где твоя Света будет проклинать тебя, прикованная к постели. Проклинать до конца жизни. Тебе это нужно? Поэтому просто скажи, где деньги?

— У меня их нет, — повесив голову, ответствует Денис.

— Это неправильная версия, — навожу ствол на левое колено Светы. Достаточно красивое, следует отметить. Не заплывшее жиром.

— Он их на стройке потерял! — начинает истерить она. — Когда кислоты обожрался с этим своим дегенератом Сашей! С театроведом своим недоделанным!