Лебединая Дорога (сборник) - Семенова Мария Васильевна. Страница 107

Великомудрый дед опустился на ветхие колени, воздел бороду к небу и беззубо зашамкал, призывая трижды светлое солнце явить свою волю… Потом расправил перстами траву, разыскивая следы копыт.

– Ну? – жадно спросил его Чурила. – Что там?

Старик не шелохнулся. Точно и не князь спрашивал его, а неразумный отрок. Чурила, смущённый, подался на шаг назад. Больше спрашивать он не станет. Пусть тот возится хоть до завтра!

Старческие пальцы мучительно долго ощупывали и гладили землю. Наконец дед поднял глаза и проговорил тихо и просто:

– От правого копыта след глубже…

13

Далеко, далеко, под жаркими лучами полудня стоял город с белыми стенами.

Поколения жителей степи разбивали здесь свои юрты. Ибо рядом текла великая река Атыл, и каждый год подходило время лова лакомой рыбы, спешившей на нерест.

А потом вновь свёртывали войлочные жилища и откочёвывали прочь. На зелёном мысу оставались черепки разбитой посуды, кости овец и съеденной рыбы, потерянные украшения и забытые игрушки. От весны до весны, до нового возвращения людей, всё это подёргивал тонкой пылью вечно дующий ветер…

Но однажды люди решили не уходить.

И кто-то первым бросил в землю зерно. Кто-то, утомленный ежедневным гончарным трудом, приспособил вертящийся круг. Кто-то посадил возле юрты первую виноградную лозу…

А после устроенной соседями ночной баранты выросла и стена. Не из кирпича – из кирпича, не перенося равных, строил один только повелитель хакан. Люди наломали поблизости белого известняка, вытесали ровные плиты. Начертали на них письмена. Озорные руки нарисовали лошадей и ослов. Всему научается человек, случись только нужда!

И встал над рекой ещё один саркел. Сар-кел – белая крепость. И населили её воины, земледельцы, ремесленники, купцы. И окружили её виноградники, возделанные поля, необозримые душистые сады…

Нынче в саркеле было людно. Уже много дней бурлил вокруг города разноязыкий воинский лагерь. Воины покупали у жителей коней, рыбу, лепёшки. Продавали нажитое в прежних походах. Всадники побогаче приценивались к медной и железной посуде. Чтобы не билась в дальнем пути. Кому продавать было нечего, месили возле костров глину с песком и лепили котелки впрок. Побьются – напекут новых… И снова по дедовскому опыту поместят ушки внутри, чтобы не сгорела над костром подвесная верёвка.

Прибыли от всех этих людей городу было немало. Но хватало и беспокойства. Наконец войско собралось уходить – держи ухо востро, как бы не обокрали напоследок!

На зелёном прибрежном холме сдерживали горячих коней три десятка бесстрашных аль-арсиев… Ко времени битвы каждый из них наденет нагрудник и кольчугу, возьмёт в руку копьё, наточит драгоценную саблю. Воин из воинов, выбранный среди этих несравненных храбрецов, держал у стремени длинную пику. Трепетало на ветру знамя Ашины-Волка, прародителя царевича Мохо!

Сам шад был здесь же. Нетерпеливый скакун под ним ржал и потряхивал гривой. Надо лбом коня переливался павлиний султанчик. Тронется в путь шад, и повезут за ним богатую воинскую справу: и пернатый шлем, и серебряную кольчугу, и расписной щит…

Воины попроще, те, что везли в тороках неуклюжую лепную посуду, удовольствуются кожаными, просмолёнными бронями. Да изредка – кольчужными поясами, прикрывающими живот.

Старый Алп-Тархан сидел в седле чуть поодаль от шада, на неизменном белом коне. Войско шло мимо них. На север – туда, где раскинул свои кочевья непокорный Кубрат. Всадники скакали сушей, а по реке шли корабли – тяжёлые, вместительные корабли под красивыми парусами… И там тоже плыли воины, с копьями, с мечами, с тяжёлыми боевыми секирами, рассекавшими врага пополам. Плыли под знаменем Волка воевать непокорного хана.

А ещё по левую руку царевича Мохо сидел на хазарском коне совсем присмиревший Любим. Во все глаза глядел он на шада. И в его взгляде был страх. Поведёт бровью царевич, и он ринется выполнять поручение. Любое! Ринется со всех ног. И своих собственных, и конских. Только бы не прогневался хозяин…

Впервые за много, много лет собирали Круглица и Кременец единое войско!

Верной и преданной любовью любили в младшем городе своего князя Радима. Во всяком доме нашёлся охотник расплатиться за его раны. Кто мог, сел на коня. Кто не мог, выступил пеш. Отёрли ржу с добрых мечей. Тем мечам памятна была хазарская кровь!

Собирался Кременец. Людота с помощниками не покладали рук – острили копья, латали кольчуги, пригоршнями раздавали головки для стрел. Улеб ладожанин оставил свой бисер, точил один меч за другим. Сам князь брался за ковадло и рушил его на пышущее железо, готовя руку к ратному труду… Молодая княгиня молча ходила за ним след в след и понемногу слепла от слёз.

Абу Джафар Ахмед Ибн Ибрагим торопливо записывал:

«…Я принял решение отправиться с этими людьми. Ибо то немногое, что я знаю о врачевании ран, может им пригодиться. Я буду продолжать эту книгу в походе, но то, что уже написано, оставлю жене малика ар-рус, ибо как знать, придётся ли нам возвратиться. Она позаботится, чтобы этот труд не пропал напрасно. И да исполнится воля Аллаха…»

Уж верно, с улыбкой взирали на Кременец отважные щуры и пращуры! Новые времена прежним не уступали ни в чём. Не только в песнях застольных, не только в гусельном перезвоне хаживали на врага отчаянные поляницы! Нежелана Вышатична, Радимова невеста, собралась ехать с войском. Туго набила колчан тяжёлыми боевыми стрелами. Обновила тетивы на трёх луках – не всякому парню натянуть. Да и вывела из отцовской конюшни черногривую кобылицу. Болело у боярина старое сердце – поди теперь с ней заговори…

– Я-то как же? – горько спросил любимую князь Радим. – О себе не печалишься, обо мне хоть помыслила бы. Как без тебя жить смогу?

Была то самая великая жалоба, какую от него слыхали. Но и он Нежелану не уговорил. Обняла, прижала к себе его голову, поцеловала закрытые веки:

– Ты да я дома останемся, дом-то кто оборонит…

С каждого двора доносился железный лязг, перемежаемый вздохами жён… Одно другого заглушить не могло.

Лодка лежала у края камышей, и изогнутые штевни отражались в тихой воде. Видга сидел на вёслах, Смирёнка тащила из воды сеть. Лодка могла вместить и Люта, и Скегги, и Долгождану, и деда с внучком. Но в самое первое плавание ушли только двое. И это никого не обидело.

Сеть Видга тоже сплёл собственноручно, так, как то было принято в Норэгр. Первым такую сеть сплел хитрейший из Асов. Тяжёлые рыбины бились в скрученных кольцах, безуспешно пытаясь освободиться. Смирёнка ловко подхватывала их под жабры и кидала на дощатое дно. Видга, довольный, смотрел, как липла к дереву прозрачно-серебряная чешуя. Его корабль понемногу свыкался с водой. Потом он переводил глаза на Смирёнку. Осенью он заплатит за неё мунд. Конечно, если вернётся живым.

Назад он грёб уже почти в темноте…

Вершины леса затопил мрак, и лишь облака ещё тлели холодным отблеском дня.

Улов беспокойно ворочался под ногами. То тут, то там взвивались в отчаянных прыжках тугие чешуйчатые тела. Смирёнка со смехом бросалась ловить. Лодка раскачивалась, но это её не пугало.

Видга молча слушал её смех и думал о том, что до пожара не слыхал его ни единого раза. Кто там спрашивал мудреца, откуда берутся злые жёны, если все девушки так хороши?.. Тот, спрашивающий, наверняка не слыхал, как смеялась Смирёнка.

И не видел, как вдохновенно орудовал вёслами Видга, сидевший на скамье гребца. И как стремительно летела по меркнувшей реке узкая, хищно вытянутая лодка…

Вигдис дочь Рунольва наточила меч, подаренный ей Харальдом Косматым. Она ещё не разучилась им владеть.

– Если уж Торгейр Левша повезёт на своём драккаре приятелей вендов, то почему бы и Рунольвдоттир не пойти вместе с Виглафссонами…