Лебединая Дорога (сборник) - Семенова Мария Васильевна. Страница 104

Видга же сооружал что-то вроде насада: вырубил из бревна хребтину-киль, из прочных кривуль – штевни для носа и кормы. Приладил рёбра-шпангоуты и теперь обшивал… Смирёнка подавала ему пухлый, в три нитки, шнур из коровьей шерсти. Видга пропитывал его горячей смолой и закладывал между досок. А доски заходили одна за другую, как рыбья чешуя.

В сарае рос диковинный и красивый кораблик с поднятыми носом и кормой. Длинный и стройный, настоящий маленький драккар. Точь-в-точь как та прежняя лодка, что скучала без хозяина в Урманском конце…

Скегги трудился в сторонке над деревянным страшилом, которое должно было украсить его нос. Юному скальду умения было не занимать. Уже глядели свирепые очи, щерилась клыкастая пасть. Топорщился воинственный гребень. А ещё Скегги выжжет на бортах и на вёслах могучие руны. И тогда не будут страшны ни шторм, ни враги…

– А как назовёшь? – не отставал от Видги неугомонный Мал.

– Дрэки, – отвечал перемазанный в смоле строитель.

– Это что?

Видга терпеливо объяснил. И мальчик помчался рассказывать деду Вышке:

– Деда! Змей Горынич!

Как-то Люту пришлось съездить в город одному. Вернувшись, он долго смотрел на упоённо работавшего Видгу. Потом подошёл, ведя коня, и проговорил:

– Слыхал ли, Витенег? Князь отцу твоему со товарищи домой поехать позволил.

…Четыре загнутых конца небес лежали на широких спинах четырёх карликов: Аустри, Нордри, Вестри и Судри. Необъятен был между ними населённый мир. Но, как видно, всюду творилось одно…

Во всякой стране, где бы она ни лежала – на западе, на севере, на юге, на востоке, – рано или поздно рождался вождь, превосходивший всех прочих не только жадностью, требовавшей владений и богатств, но и силой, чтобы их взять…

С тех самых времён, когда Боги правили на земле и странствовали среди людей, не переводились в Норэгр вожди. Эти хёвдинги никого не боялись и ни на кого не смотрели снизу вверх. По роду и достатку одних величали конунгами, других – ярлами, третьих – херсирами. Тот, кого сгонял с земли удачливый сосед, садился на корабль и делал своим одалем море. И называл себя хозяином Лебединой Дороги – сэконунгом! И ни в ком не видел себе ровни.

И было так много сот зим.

Пока в Вестфольде, на юге страны, не появился на свет Харальд сын Хальвдана, из рода Инглингов. После его прозвали Косматым.

Должно, не зря гардские порядки с самого начала так напомнили Халльгриму родину! Не зря столь знакомым показался и сам Торлейв Мстицлейвссон, и хирдманны, следовавшие за вождём. И тот конунг-неприятель, живший по соседству. Вот только вместо бескрайнего моря здесь простирались поля и леса. И не корабли несли воинов на врага, а резвые кони…

И свой Харальд конунг сыскался в Стране городов. Пусть даже он родился не здесь, а по ту сторону Восточного моря. Венды никогда не были гардцам чужими. И этот конунг тоже поднял боевое знамя, собирая под него всех, у кого хватало отчаянного мужества связать с ним свою судьбу. А пожелал он не ограбить соседа, живущего за мысом. Не сходить набегом в другую, более обильную страну. Думал вендский Хрёрек конунг великую думу: собрать воедино не город и не два, целую страну…

А с южной стороны, что мог, грёб под себя далёкий хазарский царь. А в Киеве городе, на берегу Днепра, сидели братья-князья, называвшие себя на хазарский лад – хаканами. И ни в жадности, ни во властолюбии северным и восточным соседям своим не уступали нисколько.

Почти ровно год прожил в Гардарики Халльгрим Виглафссон. Всего только год. Может, поэтому кое-что ему было виднее, чем самим гардцам. Конунгу он того не сказал бы ни за что. Но сам был уверен: пусть не захотел Торлейв сын Мстицлейва добром присоединиться ни к одной из нарождавшихся держав – а только рано ли, поздно ли подомнут и Круглицу, и Кременец.

Лаской или таской, а заставят позабыть прежнюю вольность. Быть им за щитом и под рукою у более сильного. У того, кто надежно сумеет оборонить от врага, но и мзды за это потребует немалой. Ну то есть в точности так, как сам конунг обошёлся с финнами Барсучьего Леса.

И понял сын Ворона, что весь его путь в чужую страну был подобен скитаниям заблудившегося в чаще лесов. Всё вперёд и вперёд шёл тот человек, но лес вокруг только делался гуще. А когда вовсе выбился из сил, то вместо приветливого огонька впереди вдруг увидел, что описал полный круг и вернулся к своей прежней стоянке, к потухшим углям, к холодной золе кострища…

Халльгрим думал долго. Но наконец явился к Чуриле и сказал так:

– Я вовсе не отказался бы, конунг, этим летом съездить навестить свою страну. А то я стал уже забывать, как выглядят чёрные скалы, когда над ними зацветает шиповник. Я сходил бы одним кораблём с женой и Торгейром и не стал бы задерживаться надолго. Отпустишь ли?

Чурила поглядел на него и тоже впервые отчётливо осознал кое-что, ранее ощущавшееся лишь подспудно. Хорошо ли на сухом берегу морскому орлу, лакомому до рыбы? Да поглядеть один раз на урманина, когда ветер доносит хриплый крик чаек…

Он сказал Халльгриму:

– К осени ждать стану. За данью пойдём.

Когда Виглафссон в тот день возвратился домой, его, сурового, малоразговорчивого, еле признали. На другое же утро вытащили из сарая чёрный корабль. Спустили его на воду и принялись готовить в поход. И тому, кто всходил на его палубу, уже казалось, что не лёгкие речные волны колебали драккар, а тяжёлая зыбь далёкого океана…

Видга смотрел на всё это с городской стены. И судорога сводила его пальцы на древке копья. Проболтался он только Смирёнке:

– Я не такой могущественный вождь, чтобы отпрашиваться у конунга. Но когда-нибудь я им стану!

11

Так случилось, что гонцов хана Кубрата первыми встретили халейги.

Они уже наготовили в дорогу припасов: муки, зерна, солёного и вяленого мяса. И в погожий денёк выбрались на реку проверить, хорошо ли перенёс зиму старый чёрный корабль.

Широкая Рось приняла их радостно. На север, на север летели над нею разорванные облака! Порою солнце скрывалось, и тогда река сердито чернела, нетерпеливо требуя ласки и тепла. Но летучая тень скользила вперёд, и полосатый парус вновь вспыхивал в солнечном луче.

Драккар бежал ровно и быстро… Время могло истереть вёслами его гребные люки и притупить клыки носового дракона, но старый скакун сохранял прежнюю стать. И рука Олава Можжевельника, сидевшего на высоком сиденье у правила, была тверда, как всегда. Он-то, Олав, и разглядел на том берегу всадников, ездивших вдоль воды туда-сюда и махавших руками кораблю.

Он указал на них Халльгриму. Сын Ворона только пожал плечами, обтянутыми чёрным сукном. Узнать булгар было нетрудно. Другое дело, объясниться с ними он не сумел бы за всё золото конунга хазар.

Но на его драккаре был Хельги, а рядом с Хельги сидел князь Радим, пожелавший побывать на боевом корабле. Слепого князя ещё водили под руки – был слаб. Хельги помог ему подняться. Радим крикнул на берег по-булгарски, и его голос был звучен, почти как прежде.

Всадники отозвались немедля. Радим перевёл:

– Дядя хана Кудряя к Чуриле Мстиславичу по делу какому-то приехал. Тебя, Виглавич, признали, перевезти просят…

Халльгрим ещё не видел степных воинов в деле. Но десяток булгар, пусть сколь угодно отчаянных, никак не могли наделать на драккаре особой беды. Халльгрим коротко кивнул головой. Корабль подогнали к берегу, поставили на жёлтый песок и бросили сходни.

Булгары возвели своих коней на драккар с таким невозмутимым достоинством, точно привыкли делать это ежедневно.

Один из них был старше годами и наряднее одеждой. Белый чуб, знак высокого рода, спускался у него с выбритой бронзовой головы. Седые усы свисали на грудь. Сверкал бляшками богатый боевой пояс, гордость степняка… А уж конь мог посрамить любого: огненной шерсти и наверняка такого же нрава. Хозяин не доверил его чужой руке, повёл по сходням сам. Конь настороженно нюхал смолёные доски, покачивавшиеся под ногами. Булгарин не торопил его, давал привыкнуть. И мало-помалу конь освоился, забыл недоверие и страх.