Публичные признания женщины средних лет - Таунсенд Сьюзан "Сью". Страница 40

Британцы — весьма умный, изобретательный народ. Перечень наших достижений поистине впечатляет. Мы дали миру Шекспира, реактивный двигатель и «Битлз» — так почему же не можем нормально поджарить и подать тост? В наших отелях тосты обычно подают, как раз когда вы уже собрались встать со стула и уйти в номер собирать чемоданы. Спускаясь по лестнице в ресторан, я репетирую диалог.

Я (дряхлому официанту). Не сочтите за труд подать тост одновременно с яйцами и беконом. Будьте так любезны.

Дряхлый официант (встревоженно). Это против наших правил, мадам.

Я. Да, я понимаю, но очень прошу вас нарушить многолетнюю традицию и подать мне тост одновременно с завтраком.

Дряхлый официант (качая головой). Вам придется обратиться к управляющему, мадам. Это выше моих полномочий.

Кое-кто утверждает, что миллениум — не более чем очередная маркетинговая возможность, кампания, которая должна нас загипнотизировать и заставить покупать футболки, кружки и сувениры в виде Купола [37]. И это, разумеется, правда. Нашим миром управляют рыночные силы. Родись нынче Иисус заново, можно гарантировать, что журнал «Хелло!» отвел бы этому событию пятнадцать страниц. Самый модный стилист Вифлеема занялся бы прической и бородой Иосифа, а Марии обеспечили бы визажиста и личного тренера, который сделал бы ее фигуру безупречной. Поскольку Бруклин Бекхэм ввел новый стандарт одежды для младенцев знаменитостей, то пеленки Иисусу почти наверняка изобразили бы из чего-нибудь покруче мешковины — замши, скажем, или бархата.

Почти никто из тех, с кем я поговорила, не намерен ехать к Куполу (кроме нескольких жителей Гринвича — теми движет патриотизм). Такое нежелание можно объяснить отчасти неведением: никому не известно, что все-таки находится внутри этого огромного шапито. Я человек любопытный, но даже под дулом пистолета не смогла бы сказать, что там ждет внутри, что нас взволнует и обрадует, когда мы отстегнем по двадцать фунтов за входной билет. Зато колоссальное колесо обозрения, воздвигнутое над Темзой, меня поразило. Когда его осветят, зрелище будет великолепное и торжественное.

Ну и каковы же мои планы на ночь миллениума? Ответ прост: никаких планов. Возможно, я пожертвую собой и останусь сидеть с внуками; мы с ними устроим ночной зимний пикник у костра и будем подшучивать над их родителями. А потом поедем домой есть яичницу с беконом и первый тост с маслом на заре нового тысячелетия.

Автомобильная стоянка «Розовый слон»

Мистер и миссис Бродвей выкроили для отпуска восемь дней. Мы сидели за кухонным столом в Лестере, прикидывали, куда бы поехать, и оба старались не смотреть в глаза нашему псу. Он не любит, когда мы уезжаем, и каждый раз дуется на нас, как капризная кинозвезда.

Помнится, в начале нашего знакомства мистер Бродвей высказал мечту увидеть Помпеи. Правда, с тех пор он передумал и поклялся, что больше не желает видеть ни древние памятники, ни артефакты до конца своих дней. Нет-нет, он вовсе не мещанин, сжальтесь над несчастным, вынужденным однажды осмотреть две тысячи икон за десять дней. Даже самые заядлые фанаты культуры в нашем турне по России тоскливо хныкали, когда нагловатый гид загонял их в очередную заплесневелую церковь, внутри сплошь в бесценных произведениях искусства. Помню, в один особо тяжкий момент я испугалась, что мистер Бродвей решится на медленное самоубийство: снимет шляпу, шарф, перчатки и пальто и уляжется на снег при тридцати пяти градусах мороза.

Поэтому к теме Помпей я подвожу его постепенно: наполняю его бокал вином, замечаю мимоходом, что в это время года в Италии тепло. Он соглашается.

— А где именно в Италии?

Пускаю по ложному следу:

— Как насчет Флоренции?

Он молчит, но я-то знаю, о чем он думает. А думает он вот о чем: как он с лживой картой в руках топает по адски раскаленным тротуарам Флоренции — ищет церковь, галерею или статую.

— Нет, только не большой город, — говорит он.

— На побережье Амальфи красиво, — говорю я.

— Амальфи, — повторяет он.

Я снова тайком заглядываю в его голову: он представляет, как развалившись на лежаке потягивает итальянское пиво. Вокруг экзотические растения и роскошные итальянки. Он читает бестселлер о конце света.

Я подливаю вина.

— Конечно! Амальфи, — мечтательно тянет он.

Удачный момент. Я делаю выпад:

— А рядом Помпеи.

— Всю жизнь мечтал увидеть Помпеи, — говорит он, совершенно позабыв о своем отвращении к историческим памятникам.

— Полетим в Неаполь, а остановимся в отеле в Амальфи, — уверенно говорю я.

Избегая встречаться взглядом с нашим псом, мы отправляемся спать.

Рейсов на Неаполь нет, и мест в отелях Амальфи тоже нет. Поэтому мы оказываемся на автомобильной стоянке «Розовый слон» около аэропорта Стэнстед и под дождем кружим у секции G. Кружим, потому что компьютер велел. Секция G переполнена, это очевидно. Мы проезжаем мимо очереди из сердитых пассажиров. Они насквозь промокли, вместе с багажом. Они ждут, пока пригородный автобус отвезет их в аэропорт, за несколько миль. Нарушив приказ компьютера, мы паркуемся в секции Н. Чудесным образом рядом останавливается пустой автобус и забирает нас. Я не могу заставить себя поднять глаза, когда автобус везет нас мимо разъяренной очереди у секции G, но возмущенный вой толпы представляю очень хорошо. Мы выезжаем со стоянки, а щит «Розовый слон» как будто издевается над нами: эта тварь танцует на задних ногах и размахивает хоботом. Если бы я стояла в очереди у секции G, мне бы захотелось набить розовому слону его счастливую морду.

Прилетев в Рим, мы взяли в прокате японскую машину и с риском для жизни проехались по горной дороге до Равелло, где остановились в замке двенадцатого века. В первый вечер горожане приветствовали нас чудным фейерверком (это моя интерпретация; муж счел, что наше прибытие совпало с окончанием религиозного празднества).

Через шесть дней жизни в раю мы поехали назад в Рим, а по пути завернули в Помпеи. Бродя по великолепным развалинам, с прекрасными виллами, амфитеатрами, фонтанами и общественными бассейнами, я невольно думала, что в смысле планирования города мы мало чему научились со времен античности. В Помпеях есть и улицы с односторонним движением, гастрономы и трактиры с выходом на улицу И — как знать? — не покрой Везувий город лавой и пеплом, возможно, они и капуччино изобрели бы. Мистер Бродвей был очарован, и мы намерены туда вернуться.

Сойдя с самолета, мы обнаружили в аэропорту Стэнстед полнейший хаос. Похоже, ничего не работало. Даже бумажные полотенца в женском туалете валялись на полу. На парковке «Розовый слон» опять было столпотворение, потому что вышла из строя компьютерная система платежей по кредитным картам. В довершение всего ни в одном банковском аппарате не было наличности. Когда мы наконец выехали с территории аэропорта, я окинула взглядом плоский пейзаж графства Эссекс и подумала, что здесь нужен большой вулкан, причем действующий, в котором хватило бы лавы и пепла, чтобы стереть ухмылку с наглой физиономии розового слона.

Молчание писателей

Большую часть своей жизни писатели проводят в тишине — или в кабинетах в одиночестве, или за столиком кафе в одиночестве (мой вариант). Потому что, как ни жаль, писать и говорить одновременно не выходит. Так что наши голосовые связки нечасто работают в полную силу. Иногда мы можем пробормотать про себя строку из диалога, чертыхнуться от тоски или отчаяния, но в основном просиживаем с закрытым ртом все светлое время суток. А я вообще крайний случай.

Находясь дома, я не отвечаю на телефонные звонки. Когда звонит телефон, я подпрыгиваю от неожиданности, а потом таращусь на него в тревоге, пока не замолчит. Большинство звонящих сдаются после двадцати пяти звонков. Упорствуют только члены моей семьи и те, кто меня хорошо знает. Иногда, если за окном светит солнце и я чувствую себя уверенно, я беру трубку, но это исключение.