Ветер и море - Кэнхем Марша. Страница 44

– Нет! Я приказываю вам спустить флаг! – кричал Дженнингс. – Я вам приказываю! Приказываю!

Но никто не обращал на него внимания. Все пришло в движение, люди выкатывали пушки на новые позиции, подносили дополнительные боеприпасы, помогали убрать с палуб раненых.

Дженнингс рванулся к кинжалу, который стоявший рядом матрос небрежно держал в руках, но Баллантайн вовремя заметил это движение и нанес кулаком сильный и точный удар ему в челюсть. Голова Дженнингса откинулась назад, его тело прижалось к основанию мачты, а затем обмякло, как китовый пузырь, и рухнуло на дубовый настил.

Взгляд стальных глаз Адриана оторвался от Дженнингса и остановился на растерянном лице Фолуорта.

– Итак, сэр, вы жаждали славы – она в ваших руках. Займите место у штурвала и следите за моими сигналами. И если вы перепутаете хотя бы один из них, то, клянусь...

Фолуорт покачал головой и попятился к огромному рулевому колесу, а Адриан, круто развернувшись, пошел по палубе среди дымящихся обломков. Стянув с себя рубашку, он оторвал от подола полоску ткани и использовал ее как повязку, чтобы остановить кровь, струившуюся из пореза над глазом. Он пересек ют и остановился у одной из больших длинноствольных пушек, заваленной сломанными балками и оборванными тросами. Орудийная команда обменялась быстрыми тревожными взглядами, но, услышав его голос, уверенно отдающий приказы, моряки приободрились и вместе с Адрианом начали быстро освобождать пушку.

С тем же великолепным искусством судовождения, которое «Дикий гусь» продемонстрировал, загоняя свою добычу к берегу, он предпринял еще одну попытку разгромить «Орел». А на борту «Орла» в этот момент выкатили и зарядили пушку. В тишине, наполнившей палубы, шипение горящих запалов, которые держали наготове, казалось особенно громким. Баллантайн почувствовал, как людей вокруг него охватил страх, и сам ощущал его запах и вкус с каждым глотком воздуха, попадавшим в легкие. Как и многие другие, Адриан, не смущаясь, зашевелил губами в беззвучной молитве и положил руку на холодный твердый чугун, прося поддержки у огромного чудовища, которому предстояло решить, останется ли он в живых или умрет.

«Дикий гусь» стремительно надвигался на них. Чтобы привести корабль в боевую готовность, на нем уменьшили паруса, так что брам-стеньги скрылись из виду, и спустя мгновение из обоих рядов пушек вырвались языки оранжевого пламени и бурлящие, вздымающиеся облака едкого дыма. Сражение снова началось, и раскаленная картечь обрушилась на то, что еще оставалось неповрежденным на палубе «Орла». Снаряды, начиненные острым как бритва металлом, гвоздями и мушкетными пулями, разрываясь, одинаково легко разрезали мясо и кости, паруса и снасти. Над головами защитников трещали и ломались реи, когда меткие выстрелы попадали в них. Захлопали паруса, и остатки бизань-мачты упали в море, потянув за собой шлейф запутанных вантов. Стрелки на «Диком гусе» нацелили свои мушкеты на нескольких отважных наблюдателей, еще остававшихся на своих постах, и американские моряки начали падать один за другим с наводящей ужас методичностью. По палубам распространялся огонь, и не хватало бригад, чтобы справиться с ним. В раскрытый люк медленно опустился воспламенившийся обрывок паруса и лег на кучу обернутых фланелью и начиненных порохом снарядов. Взрыв поднял десять квадратных футов настила и разрушил три мощные тридцативосьми-фунтовые пушки на нижней оружейной палубе.

Два корабля сблизились до ста ярдов. К чести американцев нужно сказать, что на «Диком гусе» начали появляться признаки повреждений: паруса были испещрены дырами, а палуба скрылась под облаками дыма и разлетевшихся обломков. Но с расстояния пятьдесят ярдов гаубицы «Дикого гуся» снова повели сокрушительный огонь, и сорокадвух-фунтовые снаряды уничтожили скудную защиту «Орла». Пушка перевернулась, подмяв под себя почти всю команду, моряки с криками отступали назад со своих позиций и, не находя, где можно было бы укрыться от адского жара, крови и пламени, бросались вниз, в коридоры, уже переполненные ранеными, или наверх, где их с ликованием расстреливали кровожадные корсары.

Вода хлестала сквозь пробоины в корпусе, дым и пар заполнили вентиляционные трубы, коридоры, склады, каюты, и удушающий раскаленный дымный воздух просачивался в каждый закуток, в каждую трещину, где только могло укрыться живое существо.

Баллантайн продолжал безостановочно стрелять, почти ничего не видя сквозь дым, клубами вырывавшийся из ствола пушки после каждого выстрела. Он заряжал и стрелял, не выбирая цели для тяжелого орудия – «Дикий гусь» был так близко, что это была бы просто лишняя трата драгоценного времени. Но каждый выстрел неумолимо приближал корабль Фарроу и вместе с ним абордажные доски и крючья. Корсары уже в готовности выстроились вдоль поручней, а еще больше их было послано наверх, на реи, чтобы поливать палубу «Орла» огнем из мушкетов. Бурлящее море между двумя судами и порывистый ветер были менее страшны, чем все усиливавшийся орудийный огонь, предвестник неистовой схватки.

«Дикий гусь» дал заключительный залп вдоль корпуса «Орла», и Адриан почувствовал, как у него под ногами о нижнюю оружейную палубу с размаху ударился вражеский абордажный крюк. Тросы руля были перерублены, и «Орел», накренившись на бок, развернулся так, что его нос уткнулся в «Дикого гуся».

Баллантайн опустился на колени. Он был ослеплен дымом и болью, а его голова казалась слишком тяжелой, чтобы шея могла ее удержать. Почти без сознания он прополз несколько футов, пока не нашел прочную опору, к которой можно было бы прислониться. Смахнув с глаз кровь, он оглядел палубу в поисках источника непрекращающихся ударов о поручни и настилы «Орла».

– Приготовиться... к отражению абордажа! – прокричал Баллантайн и нащупал один из привязанных к мачте ганшпугов с острыми зубцами. Он не мог сказать, слышал ли кто-нибудь его приказ и остался ли кто-нибудь в живых после кровавой бойни. У него из ушей сочилась кровь от пушечной стрельбы; усталость и отвращение притупили все его чувства, кроме обиды, с какой он смотрел на людей, перебирающихся по доскам на его корабль. Долго подавляемые злость и ярость выплеснулись в леденящем кровь реве, с которым Адриан бросился навстречу приближающейся опасности. Рядом с ним оказался такой же непокорный, с широко раскрытыми глазами, израненный и окровавленный капеллан Джон Ноббс. Услышав призыв Адриана к оружию, он выхватил револьвер из рук мертвого моряка, над которым читал молитву, и решительно занял место рядом с лейтенантом. И эти непохожие друг на друга люди вдвоем повели остатки команды навстречу стене орущих корсаров.

Пуля, посланная из мушкета, задела шею капеллана, его движения замедлились, но он прицелился и, полностью разрядив револьвер, снес часть плеча своего противника. Отбросив дымящееся оружие, он схватил палаш корсара и разделался с еще двумя атакующими до того, как прогремело несколько выстрелов и он, обливаясь кровью, упал на палубу.

Баллантайн прокладывал себе путь в плотной толпе, наклоняясь и увертываясь от лезвий кинжалов. Высокий черноволосый корсар крикнул, что сам остановит атаку Баллантайна, и неожиданно метнулся навстречу стремительно вращающемуся ганшпугу. Адриан слишком поздно заметил блеск залитой кровью стали и не успел избежать ее – лезвие зацепило его висок. Он непроизвольно шагнул назад и, споткнувшись о кучу обломков, провалился в люк – в люк, который оказался просто открытой черной дырой. Пролетев через пролом, Баллантайн тяжело упал на разбитую нижнюю палубу.

Секунду черноволосый корсар стоял и смотрел вниз на неуклюже лежащее тело. Не заметив признаков жизни, он вскинул косматую голову и с наводящим ужас победным криком устремился к бизань-мачте. Там, вскинув покрытые татуировкой руки, он саблей разрубил трос, удерживавший на верхушке мачты американский флаг.

Глава 11

Силой воли заглушив боль в истерзанном теле, Мэтью Рутгер медленно вернулся из беспамятства. Он вместе с другими ранеными членами команды – на первый взгляд их насчитывалось всего несколько десятков – лежал в кормовой части палубы под проливным дождем. Шторм, разыгравшийся в полную силу, заливал огонь, создавая огромные клубящиеся облака едкого пара; по дубовым настилам бежали розовые ручьи. Люди стонали, а те, кто был способен двигаться, оплакивали собственную неумелость, безуспешно пытаясь помочь другим, менее удачливым.