Лучшие годы Риты - Берсенева Анна. Страница 23

Дело было, конечно, не в том, что в момент рождения ребенка всегда наступает душевный подъем, а потом его сменяет рутина: бессонные ночи, простуды, режущиеся зубки и прочие штампованные тяготы, из которых не слишком умные или слишком избалованные жизнью люди выстраивают итоговый штамп – безрадостную картину материнства.

Рутины Рита не боялась – еще в детстве поняла, что именно из рутины в основном и состоит человеческая жизнь, даже такая прекрасная и вдохновляющая ее часть, как художество, которым она в детстве же и увлеклась. Поэтому из-за того, что каждый ее вчерашний день теперь в точности похож на сегодняшний и завтрашний, Рита не страдала.

Никаких материнских тягот у нее тоже не было. Может, родившись недоношенной, Маша исчерпала все отведенные ей природой младенческие трудности. Во всяком случае, к шести своим месяцам она сделалась образцовым ребенком – рост, вес, развитие, все по графику, – и Рита запретила себе думать, что это может быть иначе.

Да что там тяготы! Даже обычной для молодых матерей замкнутости в четырех стенах не произошло. Когда Маше исполнилось три месяца, Рита вышла на работу – стала несколько раз в неделю появляться в своем кабинете на Малой Дмитровке и оттуда руководить своим замирающим бизнесом. Машей в это время занималась няня.

Няню эту, Эльмиру, передали Рите знакомые. Их ребенок пошел в школу и в няне больше не нуждался, а Эльмира была просто сокровищем, невозможно было отдать ее в посторонние руки, да и неловко. Тут-то и подвернулась Рита.

Эльмире было сорок, в Москву она приехала двадцать лет назад из поволжской деревни. Замуж почему-то не вышла, хотя татарские сватьи брались найти для нее хорошего мужа, и сомнений не было, что найдут. Но бывают загадки и у таких положительных женщин, как Эльмира, – сватовство она отвергла, предпочла нянчить чужих детей.

Все прежние годы Эльмира работала няней с проживанием, но как раз на Рите от проживания отказалась, потому что скопила себе на однокомнатную квартирку в Павшинской пойме и решила жить своим домом. Риту это очень устраивало: посторонних людей, даже таких необходимых, как няня, видеть рядом постоянно ей не хотелось. А Эльмира являлась к ней точно по графику, выглядела всегда спокойной и уверенной в каждом своем движении, к тому же была фантастической чистюлей, и что еще младенцу от няни надо? Кажется, ничего.

Рите тоже не надо было от Эльмиры ничего особенного. При всей несгибаемости своего характера вздорной она никогда не была, требования ее были разумны и естественны. Пока Маше не исполнится год, няня должна отпускать Риту на работу три раза в неделю, а дальше видно будет. Иногда Рита просила, чтобы Эльмира посидела с ребенком вечером. В таких случаях няня оставалась и на ночь, для этого в детскую был куплен диван. Но случались эти ночевки редко, если только Рита не могла отказаться от какого-нибудь делового ужина, который ее партнеры почему-либо не хотели заменить обедом. А без деловых нужд у нее ни разу за полгода не возникло потребности провести вечер вне дома.

Не было на всем белом свете таких событий и явлений, которые не то что зажгли бы ее воображение, но хотя бы возбудили любопытство. Не существовало магнита, который мог бы ее к себе притянуть. В огромном каком-то смысле не существовало.

Она старалась об этом не думать, тем более что Маша-то как раз притягивала ее к себе неизменно, и разве этого мало? Рита уже не могла представить, что ребенка у нее совсем недавно еще не было. И смысла, которым наполнило ее жизнь само Машино существование, – этого смысла хватало ей с лихвой.

Но в том, как шла остальная ее жизнь, было что-то пугающее. Как Рита ни старалась гнать из головы ненужные мысли, она все же не могла не понимать, с чем связано это ощущение.

Жизнь ее, огромная, когда-то полная стремлений, была кончена. Если ни к чему в собственной жизни – Маша не в счет, это совсем другое – нет ни страсти, ни даже простого интереса, то что еще можно о своей жизни сказать? Кончена, или пуста, или уныла.

Да, уныние догнало ее снова, и даже Маша способна была развеять его лишь в очерченном собою круге. За этой волшебной чертой простиралась пустыня, и Рита не представляла, что могло бы ее от этого ощущения избавить.

«Что ж, – решила она, – счастье, что такой волшебный круг есть. Это очень немало. И кто сказал, что я должна из него выходить? По необходимости только. Как в магазин за молоком».

К тому же Рита была наблюдательна и, оглядываясь вокруг, понимала, что находится в идеальном положении по сравнению с большинством своих близких и дальних знакомых. Да тут и наблюдательности особой не требовалось – жизнь пошла вразнос, этого только слепой не заметил бы. Одни теряли собственный бизнес, других увольняли, третьи пребывали в страхе от возможного в любую минуту увольнения, а многие из тех, кого увольнять не собирались, на глазах превращались в подозрительных, самодовольных, а то и неистовых в желании выслужиться существ, и это было так странно, так тревожно, что иных пугало больше, чем даже увольнение.

Да и просто денег у людей не стало, средств на самую обыкновенную, без затей, жизнь. Эта неожиданно обрушившаяся слишком на многих бедность подпитывала уныние, и Рита чувствовала, как оно сгущается в воздухе.

Так что грех ей жаловаться, в ее жизни по крайней мере материальных трудностей нет. А ощущение пустыни… Оно слишком смутно, чтобы обращать на него внимание.

В девять месяцев Маша начала ходить. Это случилось так неожиданно, что Рита даже испугалась.

Она вышла из гостиной, оставив Машу ползать – все розетки давно были заткнуты специальными пробками, все безделушки убраны повыше, в шкафу на нижней полке была сложена одежда, которую ребенку интересно было оттуда выбрасывать, – в общем, можно было не опасаться.

Когда Рита вернулась в комнату, Маша поднялась на ножки и сделала ей навстречу три шага.

– Ой! – воскликнула Рита. – Ты куда?

Ответа на этот глупый вопрос, конечно, не последовало. Маша шлепнулась на попу и засмеялась от счастья. Она смеялась не так, как смеются взрослые, а всем своим существом. И ручками, и ножками, и пестрыми кудряшками, и даже двумя нижними зубами.

Рита засмеялась тоже, подхватила Машу на руки и закружилась с ней по комнате. И наплевать, что миллионы матерей вот точно так же бывали счастливы от точно такого же события, и неважно, что, увидь она такую картину в кино, поморщилась бы от ее чрезмерной сентиментальности… В волшебном кругу, который появился в ее жизни, все происходило впервые и ничто не было чрезмерным.

– Представляешь, она пошла! – встретила Рита явившуюся через час Эльмиру. – На ножки встала и пошла! Разве так бывает?

– Наверное, бывает. – Эльмира пожала плечами. – Сама не видела, чтобы в девять месяцев ходить начинали, но почему же нет?

Она не сказала ничего особенного. Она даже улыбнулась с обычной своей приветливостью. Но прямо в момент этой улыбки Рита поняла, что няне нет до всего этого никакого дела. Ну, пошла ее подопечная. Надо теперь следить за ней с учетом новых ее способностей. И больше ничего.

«А раньше ты этого разве не понимала?» – подумала Рита.

Понимала. Но сейчас, сию минуту, это понимание словно холодной водой ее облило.

До ее ребенка никому нет дела. То есть, конечно, она в любую минуту может позвонить любой из своих девчонок, рассказать о Машиных достижениях, и те восхитятся, и обрадуются, и это будет искренняя радость. И если ей понадобится помощь, они обязательно помогут. Но все-таки у каждой из них своя семья, а если не семья, как у Оли, то все равно свои заботы, своя отдельная жизнь, и это не может быть иначе, потому что общие заботы и радости у них были в юности, когда они жили в одной общежитской комнате, а к сорока годам это меняется, у всех меняется, и неизвестно, хорошо это или плохо, но это так – так мир устроен.

И маме, в общем-то, нет дела до внучки, и хотя это, конечно, не у всех так, но у Риты мама вот такая, другой не будет. За пределы своего мирка выходить не хочет – то ли боится всего, что там, в широком мире, происходит, то ли не нуждается ни в чем, кроме того, к чему давно привыкла, и скорее второе, но какая разница? На внучку посмотреть приезжала, привезла ей в подарок пестрые вязаные носочки и шапочку, по телефону спрашивает, как там Маша, но и все на том. Так ее мир устроен.