13 сектор. Следствие против знатоков - Левандовский Михаил. Страница 31

Для Леонида Валентиновича Москва оставалась столицей великой державы, в которой он некогда жил и занимался любимым делом.

— Сперва надо подростков к делу приспособить. Чтобы лишние мысли у них не пробуждались. Особенно лет в пятнадцать-восемнадцать, до армии. У вас-то все иначе, а у нас полегче, все-таки морально наша молодежь намного устойчивее.

Я взглянул на Роберта. По-моему, после вчерашнего вечера с местной молодежью ему стоило бы покраснеть. Однако мой друг не повел и ухом. Браво, капитан, вот что значит хорошая школа!

— Тут уж кто что любит. Один мой коллега краеведением интересовался, историю местных партизан изучал. Другой — в походы ходил со своими подопечными. И в пешие, и в байдарочные. Ребята его просто обожали. Как-то раз во время одного сибирского похода они на порог попали, катамаран вдребезги. Коллега сам их вытаскивал — и ногу себе сломал, но всех спас. Ребята потом семьдесят километров на самодельных носилках его тащили. А я любил спорт. Я уже тогда был чемпионом Белорусской ССР по фехтованию на саблях, занял третье место на союзных соревнованиях. Мы из шляхты, у нас это фамильное — тогда об этом нельзя было говорить, а сейчас — пожалуйста. Я сделал секцию для трудных подростков. Мы с ними вместе и систему занятий продумывали, и снаряжение делали — короче, почти Макаренко.

Я напрягся. Слышал же, от Сергея Геннадьевича, что он мастер спорта по фехтованию.

— А фотографий у вас нет? — спросил я. — Очень интересно, как вы все это устроили, как складывались судьбы ваших питомцев…

— Как же нету, есть, конечно, — ответил Леонид Валентинович и открыл шкаф, который оказался полностью заполнен большими советскими фотоальбомами. — Давайте посмотрим.

Из-за спины Леонида Валентиновича, стоявшего лицом к шкафу, Роберт показал мне кулак. К счастью, нужные нам фото нашлись уже во втором альбоме. Порядок у Леонида Валентиновича был идеальный, и альбомы, как выяснилось, стояли в хронологическом порядке.

— А кто этот красивый юноша? — спросил я, указав на фотографию подростка с пышной шевелюрой и внимательным взглядом. Его фотографиями был занят весь разворот фотоальбома — вот он в фехтовальном костюме с маской, поднятой на лоб, улыбается немного криво и смотрит в камеру с легким вызовом, позади занавеска во всю стену и какие-то вымпелы. На другой фотографии он уже в мундире курсанта и вытянут струной, подбородок чуть закинут, однако и в его серьезном — «по присяге» — выражении лица считывалась характерная для него на всех фотографиях самовлюбленность.

— О, это моя гордость — Сережка Ефимов. Меня и ваш Стукалин о нем спрашивал. Вы разве не в курсе?

— Так это Ефимов? — изобразил я глубокое изумление. — Мы с ним встречались. Совсем не похож!

— Само собой, что не похож. Ему ведь сейчас за пятьдесят. Я слышал, с карьерой ему везет — всё сложилось и в милиции, и в народном хозяйстве.

Эх, славные у них тут места. Бизнес они по старинке именуют народным хозяйством. На самом деле он не так уж и сильно изменился. Только взгляд сыщика и бизнесмена Ефимова стал гораздо жестче.

— Сережа красавец был. Но безотцовщина, мать ему во всем потакала, то купи, сё. Велосипед, приемник транзисторный, гитару семиструнную. А у него еще голос был неплохой и, видите, глаза какие… Он со шпаной всякой водиться стал, но поначалу ничего предосудительного не делал. А потом вдруг гнусное занятие себе нашел. И главное — ненаказуемое. Стал встречаться с одинокими женщинами сильно старше. И, как нам доносила наша сопливая разведка, не просто так. Кто ему штаны новые купит, кто костюм. Одна вообще мопед пообещала. У другой он прожил неделю, а когда все съел и выпил, что в доме было, ей и говорит: «Ну все, пошел я». А до зарплаты — неделя… Говорили даже, что у какой-то из наших дамочек ребенок от него родился. И это в пятнадцать лет! Какая мерзость! Но я его построил. Такие тренировки задал, что он о бабах и думать забыл, тем более зрелых. А после армии поучился годик в педагогическом, в дружинниках походил, помогал мне с ребятами заниматься. И попросил у меня характеристику в милицейскую школу. Я дал, конечно. Живой пример успешного перевоспитания. Только он не в Белоруссии учился, а где-то в РСФСР. Потом, я знаю, служил у нас по соседству, в Брянской области. Женился. Как-то раз приезжал сюда с женой и сыном. Парню года четыре было, но уже в фуражке, и говорил, что милиционером станет, когда вырастет. Я тогда только из ГДР вернулся после соревнований, купил там своим пацанам набор машинок гоночных, дал одну Сережкиному сыну, так он ее из рук не выпускал, все катал и катал. Сережка мне тогда сказал, что у мальчишки две страсти: милицейская форма и машинки.

— А та женщина, у которой от него ребенок был?

— Да переехала куда-то еще в те годы. Говорили, она в Россию подалась. Да и был ли мальчик? Может, сплетни это все. Уж больно хорошим парнем Сережка стал, когда я дурь-то из него повыбил.

Мы с Робертом послушали Леонида Валентиновича еще часа полтора, выпив пару гигантских чашек слабого чая с ароматными сушками в густой маковой обсыпке, после чего откланялись.

— Интересный тип твой бывший шеф, — сказал Роберт, когда мы вышли. — Но что нам это дает? Ничего. Скелеты советского времени. И чего только твой покойничек Стукалин так распереживался?

— Не знаю.

— Поблагодарим девочек — и в Мир?

— Давай.

Через полчаса мы угощали наших молоденьких красоток мороженым и «Блю Кюрасао».

— Наташа, спасибо тебе. Что бы мы без тебя делали!

— А, кстати, что вы сейчас делать без нас будете?

— Дальше по Беларуси путешествовать. В Мирский замок. Знаете такой?

— Кто же его тут не знает!

— Мальчики, а возьмите нас собой?

Ну как можно отказать, когда девчонки на пятнадцать лет моложе называют тебя мальчиком? Потратив на сборы всего полчаса, девочки с двумя миниатюрными рюкзаками угнездились на заднем сиденье дворца на колесах. Роберт посмотрел в зеркало заднего вида — и с решительностью открыл водительскую дверь.

— Сашка, садись за руль. Только умоляю, попробуй ехать быстрее тридцати километров в час. А я сяду назад.

Роберт нажал какую-то кнопку, и заднее сиденье стало превращаться во что-то вроде дивана-полуторки. Из меня вырвалось тихое завистливое мычание.

Ну, тридцать не тридцать, а триста восемьдесят километров мы проехали часов за восемь. Правда, сначала я свернул посмотреть на усадьбу Гатовского, редкий образец раннего модерна. Ее башенки напомнили мне башенку Шехтеля, на которую я засматривался на протяжении целых трех лет из окон кабинета физики, что явно отразилось на «качестве усвояемого материала». Роберт с этой башенкой тоже был прекрасно знаком, но на мое предложение вылезти из машины и посмотреть, помянуть «школьные годы чудесные» — с заднего сиденья раздалось что-то невнятно-угрожающее. Но в Бобруйске офицерское сердце Роберта все-таки не выдержало, и он присоединился ко мне в осмотре крепости.

Именно это грандиозное сооружение, заложенное Александром Первым, одним своим видом заставило отступить входившие в великую армию польские части Домбровского, а в эпоху Николая Первого стало одной из самых больших европейских крепостей. Там декабристы составили заговор против Александра Первого, а некоторые потом в ней же и сидели. То, что Роберт вышел оттуда всего через полчаса, говорило о многом. Мы наскоро перекусили в ресторане, занимающем здание бывшей водонапорной башни, пошутили про фразу «в Бобруйск, животное», потерли на счастье памятник Шуре Балаганову и двинулись дальше. Я дал себе слово не смотреть в зеркало заднего вида — очень уж отвлекало.

К Мирскому замку мы подъехали затемно. Вспомнился Короткевич [32].

К счастью, в отеле, расположенном в одной из замковых башен, нашелся свободный номер. Двухэтажный, с внутренним балконом, он выходил в гостиную с джакузи и обошелся нам долларов в сто.

«Знал бы, — подумал я, — только бы здесь и отдыхал».