Плач - Сэнсом К. Дж.. Страница 37

— Вы видели сундук?

— Да. Вчера я провел в Уайтхолле изрядное количество времени.

— Чей перстень? — напрямик спросил Барак. — Королевы?

— Я не должен этого говорить. Сундук отвезли в гардероб королевы в замке Бэйнард, чтобы завтра в девять мы осмотрели его. Ты сможешь быть там, чтобы посмотреть за меня и сказать, что думаешь?

Джек посмотрел на меня долгим серьезным взглядом.

— И это все, что от меня требуется?

— Да.

— С моей стороны нет возражений. Но если Тамасин хоть на секунду подумает, что я снова ввязался во что-то опасное, она… — Барак покачал головой. — Она выйдет из себя. И будет права. — Он вздохнул. — Однако если такова воля камергера королевы…

— Да. И я обещаю, что не допущу, чтобы тебя впутывали дальше.

— Я почувствовал что-то нехорошее по вашему лицу, когда спустился. И Тамасин тоже. Вы сказали, у кошки девять жизней… Что ж, это уже может оказаться ваша девятая. Да и моя тоже.

— Я обязан королеве.

— Все дело в украденном камне? — Помощник искоса взглянул на меня. — Если так… В любом случае я приду. И не скажу Тамасин, хотя мне это не нравится.

— Да, это нужно держать в тайне.

Барак кивнул, после чего снова серьезно посмотрел на меня:

— Но помните: жизней только девять.

«Ложь, ложь…» — думал я, подходя к конторе Билкнапа, расположенной примерно напротив моей. Тут сзади послышался голос: кто-то позвал меня. Я раздраженно обернулся — что еще? — и, к своему удивлению, увидел Филипа Коулсвина, которого видел на сожжении, юриста, отстаивающего интересы брата Изабель Слэннинг. Я приподнял шапку.

— Брат Коулсвин, дай вам Бог доброго дня! Вы не были на службе в Грейс-Инн?

— Я хожу в свою местную церковь, — ответил мой коллега несколько скованно.

«Не иначе, к какому-нибудь радикально настроенному викарию», — подумал я.

— Я пришел сюда после службы, так как хотел с вами поговорить, — произнес тем временем Филип.

— Очень хорошо. Зайдемте ко мне? Это совсем рядом. Хотя у меня назначена другая встреча… — Я взглянул на закрытое ставнями окно Билкнапа. — Я не могу задерживаться надолго.

— Это не займет много времени.

Мы пошли ко мне в контору. Я отпер дверь и ввел Коулсвина в свой кабинет, скинул робу и предложил ему сесть. Он помолчал, глядя на меня своими чистыми голубыми глазами, а потом неуверенно сказал:

— Случается, сержант Шардлейк, что дело доходит до той точки, когда полезно конфиденциально поговорить с представителем противной стороны. — Он в нерешительности помолчал. — Если вы, как и я, считаете, что этот представитель хотел бы избежать необязательного раздувания конфликта.

— Дело о завещании миссис Коттерстоук?

— Да. Когда мы встретились позавчера, сержант Шардлейк, на том ужасном мероприятии на Смитфилдской площади… — Филип пару раз моргнул. — Я подумал: вот честный человек.

— Спасибо, брат. Но, строго говоря, честность означает, что мы должны представлять наших клиентов, какими бы трудными они ни были. Их желания должны быть на первом месте.

— Я знаю. Но разве это не по-христиански — уладить конфликт, когда это возможно?

— Если это возможно. — Мне вспомнились слова Гая, что некоторые конфликты не могут быть улажены, и слова Изабель о брате: «Если б вы знали, какие страшные вещи он совершил». — Я выслушаю, что вы хотите сказать, — добавил я. — И обещаю, ваши слова не выйдут из этих стен.

— Спасибо. В среду у нас осмотр стены с росписью. Вашему эксперту, конечно же, будет дано задание найти способы, как картину можно снять, не повредив.

— В то время как ваш, вероятно, скажет, что ее снять невозможно.

— Мой эксперт — честный человек.

— Как и мой.

— Не сомневаюсь.

Я улыбнулся:

— И все же оба работают, согласно данным им указаниям, за деньги. Боюсь, наиболее вероятный исход — патовая ситуация.

— Да, — согласился Коулсвин. — Такова природа системы. — Он вздохнул. — И потому плата экспертам будет добавлена к счету, и вырастет долг, и прибавится бумажной работы.

— Что говорит пословица? — криво усмехнулся я. — «Много писанины, мало содержания».

— Да.

И тут мой коллега рассмеялся. Думаю, он не хотел этого, а просто не выдержал неловкости. От этого его лицо, до того серьезное, стало совсем мальчишеским, и я обнаружил, что тоже смеюсь. Мы оба замолкли одновременно и с виноватым видом посмотрели друг на друга.

— Мы не можем остановить их свару, — сказал я, — хотя я был бы рад избавиться от этого дела. Скажите, между нами, мастер Коттерстоук так же ненавидит миссис Слэннинг, как она его?

Филип печально кивнул:

— Для Эдварда Коттерстоука высшее удовольствие — рассказывать мне, какая вредная, порочная и злобная женщина его сестра. И еще он называет ее предательницей, папской католичкой, которая втайне исполняет старые обряды. Меня познакомили с ним через мой церковный приход, я сейчас только что от него. — Коулсвин приподнял брови. — Мои обращения к его христианскому милосердию остались неуслышанными.

Я сочувственно кивнул:

— А миссис Слэннинг говорит мне, что ее брат — еретик и что она была бы счастлива увидеть его на костре. — Помолчав, я добавил: — И, боюсь, вас тоже.

Мой собеседник нахмурился:

— В наше время им бы лучше придержать языки. — Глубоко вздохнув, он посмотрел на меня: — Эдвард Коттерстоук не слушает никаких доводов. Его жена умерла, но я знаю, что его дети пытались отговорить его от тяжбы с сестрой. Безуспешно.

— Изабель — бездетная вдова, но даже будь у нее семья, сомневаюсь, что дети могли бы повлиять на нее тоже. Скажите, мастер Коулсвин, у вас нет какой-либо догадки, почему они так ненавидят друг друга?

Филип погладил свою короткую бородку.

— Нет. Эдвард только говорит, что его сестра с детства была злобным созданием. И все же, хотя ему нравится ее ругать — а мы с вами оба видели, как они стоят в суде, гневно сверкая глазами друг на друга, — у меня такое чувство, что Эдвард в некотором роде боится своей сестры. — Он немного помолчал. — Вы, кажется, удивлены, брат?

— Только потому, что миссис Слэннинг произнесла некоторые слова, заставившие меня думать, что она боится его. Как странно…

Хотя это было явное злоупотребление доверием, теперь я был уверен в честности Коулсвина и решил рассказать ему про упоминание Изабель каких-то загадочных вещей, совершенных Эдвардом. Он покачал головой.

— Не могу представить, что бы это могло значить. Мастер Коттерстоук — вполне почтенный гражданин.

— Как и миссис Слэннинг. А вас не поразила странная формулировка в старухином завещании? Это особое упоминание о картинах.

— Да. Она как будто хотела спровоцировать ссору между детьми, посмеяться над ними из могилы. — Мой коллега поежился.

— Она, должно быть, знала об их взаимной неприязни. Возможно, не только двое в этой семье ненавидели друг друга из-за бог знает какой старой обиды, а все трое — и мать тоже, — мрачно закончил я.

— Возможно. Но мне ничего не известно об их молодости. Знаю только, что их отец, мастер Джонсон, который на картине, умер вскоре после того, как его изобразили там. И что их мать вскоре снова вышла замуж, за Коттерстоука, который взял на себя бизнес ее прежнего мужа, но тоже вскоре умер и оставил все своей вдове. Других детей у нее не было, и Эдвард с Изабель взяли фамилию отчима.

— Это все, что известно и мне, — ответил я. — И это говорит, что отчим не был таким уж злым.

— Да. — Филип снова погладил бородку. — Если б мы выяснили, что привело их к этой…

— Но как? Вы заметили, что эти двое все время обвиняют друг друга, и всегда в общих словах, ничего конкретного?

— Да, — медленно кивнул Коулсвин.

Я услышал, как часы в инне пробили двенадцать.

— Брат, я должен идти на встречу. Но я рад, что вы зашли. Давайте каждый из нас подумает, что мы можем сделать. — Я встал и протянул посетителю руку.

Тот пожал ее.