Словно распустившийся цветок - Митчелл Сири. Страница 38

 — Моя иллюстрация лежит внутри. – И я кивнула на папку.

 Мисс Темплтон тут же зарылась в папку и извлекла оттуда мою иллюстрацию, держа ее, словно ценный приз. Уголки ее губ уже тронула улыбка, но, едва она успела взглянуть на растение, как лицо у нее вытянулось:

 — Я надеялась на что-то более… яркое, с цветами… Хотя, насколько я могу судить, рисунок очень хорош. Он выглядит таким подробным и обстоятельным.

 — Это – картофельная орхидея из Новой Зеландии. Экземпляр, который мистер Тримбл прислал нам в минувшем году. В общем-то, я горжусь им, поскольку нарисовать и раскрасить этот цветок довольно трудно. В природе он тоже сохраняет такой вот коричневатый цвет, поэтому очень сложно передать эти тона, чтобы цветки не выглядели увядшими и мертвыми.

 — Да, я и сама вижу. А это что? – Она жестом указала на самый низ страницы, где я проиллюстрировала корневую систему. – Это – действительно настоящий картофель?

 — Это – его корневая система. Вам когда-нибудь доводилось видеть что-либо столь же необычное?

 — На картине? Нет, не доводилось. Вы уверены, что хотите выставить свой рисунок на всеобщее обозрение? Если это – всего лишь рисунок картофеля, быть может, вы предпочтете оставить его себе?

 — Я счастлива представить его на суд всех желающих.

 Оставив свои стулья, мы вернулись в переднюю, где к вешалке с напольным зеркалом были прислонены несколько картин.

 Мисс Темплтон отодвинула в сторону несколько работ поменьше, установила среди них мою, после чего загородила мою иллюстрацию другими.

 — Но ведь так ее не видно.

 — Мне бы не хотелось выпячивать ее на первый план. Вы ведь все-таки почти профессионал.

 Среди любительских рисунков цветов и пресных пейзажей моя иллюстрация выделялась мельчайшими деталями и четкостью. Мисс Темплтон была права. К чему привлекать лишнее внимание, когда мое мастерство и так бросается в глаза?

 Заседание началось с зачитывания протокола предыдущего собрания, докладов президента, четырех вице-президентов, казначея, секретаря, секретаря по подготовке корреспонденции, главы комиссии по приему новых членов, а потом и каждого из шести присутствующих членов совета, равно как и письменных докладов двух отсутствующих его членов. Это включало в себя примерно половину людей, собравшихся в комнате. Затем президент вновь встала и, уже в качестве хозяйки, приветствовала нас у себя дома, после чего вернулась к своим президентским обязанностям, дабы приветствовать гостей Клуба. Наконец всем присутствующим был представлен учитель рисования.

 Он долго рассуждал о том, как надо держать грифель, о правильном соотношении краски и воды и о массе других вещей, не имеющих к собственно рисованию никакого отношения. Но, оглядевшись по сторонам, я заметила, что сидящие вокруг мужчины и женщины слушают его с неослабевающим вниманием. Он выставил на стол горшок с анемоной с яркими пурпурными цветами и распорядился изобразить не его форму, а содержание.

 Не успела я взяться за тушь, как вдруг…

 — Лучше делать это карандашом.

 Подняв голову, я обнаружила, что рядом стоит учитель рисования и, нахмурившись, разглядывает мой рисунок.

 — Я предпочитаю не обводить карандашные линии пером. Так получается эффективнее.

 — Как бы там ни было. – Он приподнял лист с рисунком, под которым обнаружился чистый. – Намного лучше начать с карандаша, потом обвести линии тушью, а в самом конце раскрасить красками.

 Мисс Темплтон начала поглядывать на меня с плохо скрываемым беспокойством.

 — Поверьте мне, как только вы освоите правильный метод, то более никогда не захотите использовать какой-либо другой. – Он постучал по бумаге костяшками пальцев. – Так что – за работу.

 Я попыталась было стереть отпечатки его костяшек, но в результате у меня получилось лишь серое неопрятное пятно. Стиснув зубы, я отложила в сторону испорченный лист и взялась за третий, поспешно рисуя то, что набросала несколькими минутами ранее. Ну, вот и готово. Облегченно вздохнув, я стала прорисовывать мелкие детали.

 Но он опять вернулся ко мне и отобрал у меня перо.

 — Если вы настаиваете на том, чтобы рисовать общий контур пером, то я предлагаю вам нарисовать стебель вот так. – И он твердой рукой принялся править мой скетч. Настолько твердой, что на рисунке стебель лишился всей своей мягкости и податливости. Только потом он вернул мне перо.

 Не обращая внимания на его предложения, я стала прорисовывать молодые листочки, чашелистики – которые многие принимают за лепестки, – пестики и тычинки. Кое-кто из членов Клуба прошел в первый ряд, чтобы рассмотреть цветок повнимательнее, но, поскольку это была анемона, а анемоны классифицируются как Ranunculaceae, то за прошедшие годы я нарисовала их несколько дюжин, так что заканчивала я иллюстрацию уже фактически по памяти. Я не бралась за перо вот уже две недели, и сейчас ощущение его в руках наполнило меня каким-то бурным восторгом.

 Пока я работала, преподаватель вновь прошел вдоль нашего ряда. Я, конечно, могла бы укрыть от его глаз свою работу, но даже на него моя иллюстрация не могла не произвести соответствующего впечатления.

 Но, проходя у меня за спиной, он вдруг ахнул:

 — О, нет! Нет, нет и нет! Здесь мы не делаем таких вещей.

 Каких вещей? Я развернулась на стуле, чтобы взглянуть на него.

 Он же наклонился, чтобы прошептать мне прямо в ухо:

 — Мы не рисуем вот их.

 — Не рисуете чего?

 — Вот их! – Он показывал на мою иллюстрацию с таким отвращением, словно увидел чумную крысу.

 — Вы имеете в виду пестики и тычинки? Но ведь именно они и есть у цветка. Это же анемона. У нее наличествуют множественные пестики и тычинки.

 За моей спиной вдруг раздался чей-то трепетный вскрик, за которым последовал шорох юбок и тупой звук падения.

 Мисс Темплтон обернулась, и глаза ее расширились от беспокойства и изумления.

 — О Боже! Миссис Шендлин лишилась чувств.

 — Смотрите, что вы наделали! – На щеках учителя проступили алые пятна.

 — Что? Что я такого сделала? Я всего лишь нарисовала анемону с пестиками и тычинками.

 Теперь ко мне склонилась и мисс Темплтон:

 — Это не принято, мисс Уитерсби.

 — Что не принято?

 — У нас не принято рисовать их.

 — Но ведь любому же видно, что у цветка они есть. И почему я не должна рисовать их? Если я не могу рисовать их, то, следовательно, я не должна рисовать и завязь, но тогда это уже и не растение вообще!

 Раздался новый шорох и очередной глухой удар.

 — О Боже. Это была леди Харривик.

 Учитель отобрал у меня иллюстрацию, схватил за руку и потащил вперед:

 — Не знаю, что вы здесь делаете, но всем известно, что в высшем обществе не принято обсуждать такие вещи.

 — Но их ведь нельзя же просто игнорировать!

 — Если нам нужно упомянуть их, то мы говорим: «муж и его жены».

 И что же, это выражение, получается, не такое скандальное, как мое?

 — Что ж, у каждого из них таковых имеется великое множество. В этом цветке собрался настоящий гарем.

 — Для ваших упражнений их не существует.

 — Следовательно, с таким же успехом я могу не рисовать и чашелистики, и листья.

 — Пожалуй, так будет лучше. – Взяв лист из собственных запасов, он протянул его мне, многозначительно глядя на то место, на котором я сидела.

 Я взяла у него лист и вернулась на свое место. Попытавшись начать все сначала, я обнаружила, что весь мой энтузиазм куда-то улетучился.

 В конце концов учитель привлек наше внимание и достал из своей сумки книгу.

 — Вот, смотрите. Всегда полезно сравнить свои успехи с работой настоящего профессионала, и потому сегодня я принес книгу, на которую часто ссылаюсь. – И он продемонстрировал нам обложку. – Это – труд мистера Уитерсби «Ranunculaceae в Британии».

 Мисс Темплтон подтолкнула меня локтем и одарила лукавой улыбкой.

 — Здесь есть прекрасная иллюстрация анемоны, очень похожей на нашу. – Перевернув несколько страниц, он предъявил Клубу мою иллюстрацию. Он медленно прошелся вдоль рядов, чтобы члены Клуба могли сравнить свои рисунки с моим. Затаив дыхание, я ждала, что вот сейчас женщины одна за другой начнут падать в обморок при виде пестиков и тычинок, но они лишь подались вперед, чтобы повнимательнее разглядеть страницу.