Великая война - Гаталица Александар. Страница 75

Через несколько дней после того, как стало известно о публикации императорского письма во французской печати, А фон Б явился на работу как обычно. Ни с кем не поделился своими мыслями. Казалось, что для него и для его шпионской группы начинается еще один обычный день. Но А фон Б решил нарушить спокойствие подчиненных. Он достал пистолет и положил его рядом с белой бумагой. Для лучшего австрийского разведчика Великая война закончилась, когда он начал прощальное письмо словами: «Я несу ответственность перед собой и монархией…» — а потом остановился. Решительно поднял пистолет и выстрелил себе в сердце. Капли его крови добавили последний штрих к самоубийству преданного подданного империи. Три ярко-красных капли упали как раз после слов «перед собой и монархией»…

Так провалились все планы о перемирии. Ничто земное и поддающееся сознанию не могло привести к миру, и война принялась буйствовать, как внезапно начавшаяся в чистом западном небе гроза. В Атлантике началась беспощадная подводная. Британия распорядилась, чтобы все ее суда шли только в составе конвоев, а новые глубинные мины топили неглубоко погруженные немецкие подлодки и выбрасывали высоко в воздух остатки металла и разорванных на куски людей. Несколько раз в начале этого года мины взрывались и поблизости подлодки U-88 орденоносного капитана Швигера, но его судно снова спасали большие змеи, мегалодоны с гигантскими пастями и легендарные кракены-полипы. Никто из команды и на этот раз не видел чудовищ, но Швигер маневрировал словно сумасшедший, и во многих случаях действительно казалось, что подлодку хватает какая-то гигантская рука и молниеносно отодвигает в сторону или немного глубже, прежде чем мина взрывалась и создавала воздушный мешок величиной с кита. «Ведь я вам говорил, — бормотал почти постоянно пьяный капитан, — что нам все время помогают драконы». А немного оторопевшая команда, словно повторяя какой-то припев, отвечала: «Да, капитан, нам помогают все драконы и змеи…»

Это была магия — магия, которая под водой давала хорошие результаты. А на суше, на Западном фронте, немцы странно, без боев, весной отступили к уже давно строящейся линии Зигфрида. В этом не было никакой магии, но то, что произойдет в оставленном Бапоме, еще раз потребует помощи колдовства. Наверное, во всем было виновато это отступление. «Старый Фриц» (так англичане называли немцев) все-таки отступил очень быстро. Как половодье, оставляющее за собой много грязного человеческого ила. Англичане и шотландцы удивлялись, разгуливая по разрушенным городам. «Проклятая лачуга», «Печь», «Мертвая свинья» — читали они немецкие названия городов Гомекур и Миромон. Линия укреплений противника проходила возле Малого Акиента и Бокони. Окопы тянулись между городами Пи и Миромон, а все остальное было предоставлено союзникам. В этих мертвых городах солдаты видели многое: брошенные матрасы, пустые бутылки из-под французского красного вина и даже стихи, неряшливо написанные жирной краской: «Schnell und gut ist unser Schuss, Deutscher Artilleristen Grus» («Наши выстрелы точны и быстры, это самый лучший привет немецких артиллеристов»), но ничто не может сравниться с тем, что шотландцы нашли в одном из домов Бапома.

Город был почти начисто разрушен снарядами. На пути солдат встречались воронки глубиной до двух метров. С неба падал грязный дождь, пробираясь под одежду и в сапоги. Шотландским солдатам, которых когда-то благословлял капеллан Донован, ни разу не пересекла дорогу даже кошка, и когда уже решили, что город совершенно безлюден, они увидели в одном окне женщину с тремя детьми. Взгляд женщины был устремлен куда-то вдаль, дети прижимались к ней. Молодые шотландцы осторожно приблизились к незнакомке. Рассматривали ее, прикасались к ней, обнюхивали, словно собаки добычу. От нее пахло сандалом, а от детей — материнским молоком… В конце концов они увидели, что она дышит. И она, и дети дышали так, как живые не дышат: один вдох за несколько минут, однако это все-таки было дыхание и это была жизнь.

Женщина с застывшим как маска лицом не была ни печальной, ни веселой. Взгляд ее глаз, на которые никогда не опускались веки, был устремлен перед собой, и каждому, кто останавливался перед ее открытым окном, казалось, что она смотрит на него и хочет что-то ему сказать. Это произвело сильное впечатление на юношей-хайлендеров 93-го шотландского полка. Они повидали сто различных вариантов смерти и отреклись от всех своих довоенных заблуждений, но все-таки это было для них нечто новое. Некоторые исповедовались ни живой ни мертвой женщине с детьми, другие плакали перед ней, третьи окликали детей разными именами, желая увидеть, не дрогнет ли у них при этом хотя бы глазной нерв. Потом, охваченные сумасшедшей любовью к ней, они попытались ее накормить, опасаясь, что она умрет, или хотя бы влить в ее горло глоток воды. Но ее губы оставались стиснутыми, она крепко прижимала к себе детей, и казалось, что пища ей не нужна. Шотландцы провели рядом с ней целую неделю и видели, что она не тает, не исчезает из жизни, хотя и не ест.

Это их ободрило. Они начали обходить разрушенные окрестные города, до недавнего времени внушавшие им страх, и расспрашивать подданных Британской империи о магах, которые могли бы помочь так полюбившейся им женщине с детьми. Колдунов ищут среди солдат с Востока. Они владеют этим искусством, ведь там, в Индии, живые похожи на мертвых, а мертвецы порой оживают прямо на глазах у живых. Поэтому шотландские солдаты обращаются к соратникам из 2-й кавалерийской индийской дивизии, которые постоянно держат глаза опущенными. Они видят молчаливых людей с пыльно-кровавыми тюрбанами на головах. Среди них находят нескольких солдат с окраины Бомбея, которые там, за семью морями, на красной индийской земле, усыпанной ядовитыми змеями, были колдунами.

Тех из них, которых солдатам настоятельно рекомендовали, они ведут к семье из Бапома, и эти индусы, весящие сорок пять килограммов, с обвисшей кожей на искривленных костях, эти индусы, на которых форма английской армии висит мешком, посещают оцепеневшее семейство. Индусы тоже обнюхивают их. Говорят, что они пахнут сандалом, и это хороший знак. Потом они поют рядом с ними какие-то песни и снова обнюхивают. Говорят, что они продолжают пахнуть сандалом, и это плохой знак. В конце концов они отступаются.

Вскоре после этого солдатам приходится покинуть город. Полк получает приказ выступать. Сотни солдат один за другим прощаются с матерью троих детей, а она пристально смотрит на них и не плачет, ни когда ее целуют, ни когда ее осыпают цветами, ни когда о чем-то просят ее, ни когда рыдают у ее колен. Женщина с застывшим как маска лицом не противится тому, что индусы набрасывают на ее плечи гирлянды цветов и рисуют ей и ее детям красные точки на лбу.

Солдаты должны идти дальше. Они оставляют мать с детьми. Женщина продолжает жить. Или нет. Ожидает освобождения или окончательной смерти. Британцы и их послушные индусы, заблудившиеся колдуны, должны нанести новый удар Старому Фрицу. На Западе в сфере магии — ничего нового. В Центральной Европе — то же самое. Может ли магия что-то сотворить в России, еще плавающей в злых эмоциях и окруженной дикими народами, только и мечтающими о том, чтобы ее уничтожить?

После множества аудиенций царь Николай оставляет Царское Село и отправляется в Ставку. Странно ли, что он отправляется в это свое последнее перед свержением путешествие? Ни в коем случае. Царь уезжает на фронт 22 февраля, почти что спасаясь бегством от различных эмиссаров и неистовства своей жены, продолжавшей призывать уже мертвого Распутина. На Румынском фронте он посещает оголодавшую, но — как ему кажется — все еще преданную ему армию и, все-таки удовлетворенный, отправляется назад, последний раз садясь в специальный поезд в роли царя.

В ночь с 27 на 28 февраля из Могилева в направлении Царского Села и Петрограда двинулись два бронированных состава. Впереди, в пяти километрах, двигался состав с придворной свитой, а за ним — царский поезд. В этот последний вечер последний русский царь заснул в своем вагоне, окруженный адъютантами и придворными министрами. Тревожное сообщение генерала Дубенского о беспорядках в столице поступило в царский поезд уже ночью. Тем не менее состав проследовал мимо станций Лихославль и Бологое, все дальше уходя в русскую ночь, в обледеневшую страну, контролируемую революционерами. Никто и не подумал разбудить царя — такой новости его величеству сообщать было нельзя. Уже на следующий день он станет узником.