Белый Шанхай. Роман о русских эмигрантах в Китае - Барякина Эльвира Валерьевна. Страница 36

Когда вышли за проходную, Башкиров повинился, рассказал англичанину, что очень хочет работать, но ни дьявола в топках не смыслит.

Англичанин ухмыльнулся:

– Будь у меня к семи утра в субботу – я тебе помогу с чертежами. А в понедельник выходи на службу. Главное, помни, что ты начальник. У тебя заместитель – китаец, он на этих котлах собаку съел. Ходи за ним и молчи. Он подумает, что ты его проверяешь, и еще больше стараться будет. А принимать котел приеду я. Ты, главное, учись и щеки надувай – через год будешь спецом. Тут все белые так делают.

Получив место, Башкиров съехал на частную квартиру, но в корпусе появлялся ежедневно: угощал друзей и рассказывал о себе. Справил гардероб, завел подругу-блондинку. Кадеты, глядя на него, воспрянули духом: значит, может русский человек устроиться!

Однажды Башкиров притащил в портфеле длинную трубку, а в тряпочке – комок липкой грязи.

– Кто хочет разделить с вождем трубку мира? – спросил.

Это был опиум. Башкирова избили так, как не били коммунистов. За поруганную мечту. За трухлявую душу. Выкинули на улицу вместе со сломанной трубкой и всем барахлом. Феликс видел из окна, как к лежащему на тротуаре Башкирову подошел китаец и стал рыться в его портфеле.

Через месяц Борька Марухин сказал, что видел Башкирова в Нантао – полуголого, потерявшего человеческий облик. Больше кадеты о нем не вспоминали.

Феликс остался совсем один. Служба подворачивалась паршивая: пилил доски, рыл могилы на кладбище. Столоваться в корпусе он не смел – чтобы младших не объедать, раз в день ходил на авеню Дюбаи, где католические монашки давали морковный суп. Но сестры были хитрющими: звали к себе на службы – все мечтали переманить в свою веру.

Вечерами, когда спадала жара, кадеты-выпускники собирались во дворе, курили самокрутки и рассказывали друг другу про хлебные места. Сашка Симонов по протекции сестер попал во французскую полицию. Чуть не провалил медкомиссию – уж больно худой был, но ничего, обошлось. Явился в корпус – в новой форме, бритый, надушенный, как сукин сын. Сказал, что жалованье в полиции отличное и начальство ничего себе – отставной моряк Гренар, из бретонцев.

– Там наших – целая толпа. И все, кроме меня, с боевым опытом. Гренар говорит: «Нашьем вам на рукава красные звезды, чтобы было понятно, что вы русские». Наши молчат – ни гугу. А я встал: пропади оно пропадом, это жалованье! «Нельзя нам звезды! – говорю. – Это большевистское дело. А наши символы – двуглавый орел, меч и терновый венец». Думал, погонит меня Гренар за наглость, а ничего… Сказал, что уважает чувства солдата. Так без звезд и ходим.

Феликс слушал, хмурился.

– Мне пора, – сказал и пошел на склад на Тибет-роуд, куда его приняли ночным сторожем.

Тибет-роуд с восьми вечера до четырех утра заполнялась крашеными девками. Китайские старухи, их прислужницы, хватали мужчин за полы и тащили к себе. Сунешься за гнилую дверь – считай, пропал. Там их еще полдюжины прячется. Вцепятся, посулами и угрозами заставят пойти с девкой в сарай.

К Феликсу всегда приставали.

– Идем, красавец, здесь недалеко… Или ты немощный? Инструмент твой в порядке?

Он грубо отталкивал старух. Один раз его остановила русская женщина – неряшлива была, как чумичка. Сказала, что она из Благовещенска, что переправилась с мужем через реку Амур: сил не было жить под большевиками.

Феликс смотрел на нее, морщась от жалости:

– А где муж-то?

Она махнула рукой. Феликс дал ей папирос.

2

По складу шныряли крысы. Иные выбегали в светлый круг от лампы – ничего не боялись, заразы. Феликс топал на них ногой. Страсть не любил крыс – хуже твари не придумаешь.

Часов нет – надо слушать, когда золотарь поедет. Чтобы сторожа по ночам не спали, хозяин отобрал у них и лавку, и стол. Сиди на трехногом табурете – смотри на лампу под потолком, как вокруг нее мошкара бьется. Пол земляной – на него не ляжешь: брюхо можно простудить и штаны испортить. Феликс бродил по складу, тер слипающиеся глаза, выходил на крылечко постоять.

Наконец прошел золотарь с тележкой, монахи потянулись в кумирню. Сменщик, пожилой турок в засаленной феске, появился, когда на дорогу уже высыпали фабричные. Худые полуголые мужики везли громадные тачки, на которых, как куры на насесте, сидели бабы, по три с каждой стороны. Ноги у них искалеченные, самим до фабрики не дойти, вот и нанимали кули.

– Гюнайдын, [31]– сказал турок, тяжело опускаясь на табурет.

На висячих усах его застыла капля яичного желтка. Феликс показал рукой, чтоб утерся, но турок ничего не понял.

– Счастливо, – буркнул Феликс.

Небо над крышами было желто-розовым, в платанах суетились воробьи.

– Эй, красавец! – закричали по-английски.

Феликс оглянулся. К нему, спотыкаясь, бежала девка. Краска размазана вокруг глаз, будто побил ее кто.

– Стой, красавец! Поговорить надо!

Феликс прибавил шагу, но девка не отставала:

– Я недорого возьму!

Он свернул в проулок, подтянувшись на руках, перемахнул через ограду. Девкин голос затих вдали.

Немощеная улица, вдоль дороги – канава, по сторонам – горы тухлого мусора. Низкие лачуги, крытые тростником, будто собраны из разных частей: стена от одного дома, дверь от другого. Окна картоном забиты – с разными надписями: «Пейте кока-колу!», «Нестле – настоящее молоко из Швейцарии!» Несмотря на ранний час, на крылечках сидели старики, в грязи копошились дети. И все таращились на Феликса, будто впервые видели белого человека.

Улица петляла, народу становилось все больше. Черные головы, яркие зонты, китайские портки на бамбуковых шестах.

Дорога вывела Феликса к мосту через ручей. Двое молодцов в европейских шляпах, но в китайских куртках и юбках держали за ноги мальчишку и макали головой в грязную воду. Третий топтал расписные чашки, принесенные на продажу. Зеваки смеялись, мальчишка ревел и брыкался.

Феликс не утерпел:

– А ну не балуй!

Завидев его, китайцы в шляпах выпустили мальчишку. Тот чурбаном полетел в воду.

– Не сметь, понял? – рявкнул Феликс, хватая одного за грудки.

Кровь кипела, сам не понимал, что говорит по-русски. Китаец вытащил нож, заверещал что-то, Феликс приподнял его и швырнул так, что он вместе с дружками покатился на землю.

Трясущийся мальчик вылез из воды. Феликс показал ему на остатки чашек:

– Иди забирай свой товар. Они что, денег от тебя хотели?

Тот хлопал глазами, ничего не понимая.

С другой стороны ручья раздался свисток, и через минуту в толпу врезались китайские полицейские:

– Ты, белый, руки вверх!

Феликс от неожиданности позабыл все английские слова. На него надели наручники, толкнули в спину:

– Иди!

Это развеселило толпу еще больше. Камень, пущенный чей-то рукой, сильно ударил Феликса по затылку.

3

Черный фургон с зарешеченными окнами привез его в отделение. Рабочий день уже начался: сновали посыльные, трещали телефоны. Между столами бродили два здоровых барсука – хрюкали, тыкались носами под коленки: видно, жрать просили.

За решеткой сидели нарушители, выловленные за ночь: высокий китаец в дорогом, запачканном кровью костюме, баба непонятного происхождения и кореяночка с выбеленным лицом.

От бессонной ночи, от удара камнем у Феликса раскалывалась голова. Он сжал виски, оперся локтями о колени: тащите куда хотите, делайте, что вам надобно.

Явился китайский полицейский, показал на Феликса пальцем:

– Идем.

За грязной ширмой с обрывками вышивки стоял письменный стол, а за столом… Это был тот самый тип, которого Феликс видел в «Трех удовольствиях». Тогда на нем были мятый плащ и клетчатая кепка.

– Садись, – буркнул он по-английски и поднял глаза на дежурного: – Что с ним?

– Вот рапорт, мистер Коллор.

Тот пробежался глазами: