Поцеловать осиное гнездо - Кэрролл Джонатан. Страница 44

«Зеленый свет» Эл Сальвато тоже пошел с нами. Когда Фрэнни в сотый раз повторил «медь», Сальвато ухватился за это. Указывая на все подряд (на свои башмаки, на пол, на Маккейбову задницу...), он повторял «медь» тем же уверенным, знающим тоном. Маккейб сделал вид, что не слышит, и продолжал водить нас по дому.

Через кухню во вместительную кладовку в светло-коричневых тонах. По черной лестнице мы взобрались на второй этаж, поскольку наш босс хотел осмотреть туалеты. Мы притащились наверх, и, конечно же, там оказались залежи меди. Но к тому времени Фрэнни уже понял, что с нас мало толку, что в доме жарко, и что, в конце концов, ничего из его затеи не выйдет.

Он признал свое поражение, и это выразилось в том, что, заметив, как Сальвато его передразнивает, он с криком «Зеленый свет!» ударил его коленом в пах, отчего Сальвато, согнувшись, как запятая, упал на пол.

– Вам не нравится мой план, ребята, так вас и рас-так! – Фрэнни решительным шагом вышел из комнаты, а мы остались с виноватыми улыбками и засунутыми в карманы руками. Мы были слишком взрослыми для таких глупостей. Слишком взрослыми, чтобы шататься по заброшенным домам, выискивая, чем бы заняться. Слишком взрослыми, чтобы бездельничать, слишком взрослыми, чтобы дожидаться чего-то, когда знаешь, что есть настоящий мир, где все другие ребята веселятся на вечеринках и спят с девчонками. Вот они-то живут настоящей жизнью, не зависящей от медных труб, капризов Фрэнни Маккейба или удачи. Конечно, мы заблуждались, а потом поняли, что каждый подросток считает, будто настоящая жизнь проходит там, где нас нет. Но тогда мы бы просто в это не поверили.

Я радовался, что мои родители, достаточно натерпевшись от моего поведения и строптивости, послали меня в новую школу, где будут новые лица и новые приключения. Поиски медных труб в старом доме лучше всего напомнили, что где угодно просто должно быть лучше, чем в этом захолустье.

Мы помогли Сальвато встать и выйти из туалета. Сразу за дверью к нам кинулся Маккейб. Приложив палец к губам, он сделал знак следовать за ним.

На полусогнутых ногах, как Гручо Маркс, он двинулся вперед. Сальвато повторил его движения, но лишь потому, что боялся, как бы Маккейб не нанес ему еще один удар, если он не последует за вожаком.

– Что ты делаешь, Фрэн? Выполняешь приседания? – спросил Рон Левао.

Маккейб покачал головой и поманил нас за собой. Так он продвигался по коридору, пока не оказался на главной лестнице. Только догнав его, мы поняли, в чем дело.

Внизу, среди разбросанного хлама, на обветшавшем некогда белом диване сидел Джонни Петанглс по кличке Газировка и что-то напевал себе под нос. У него на коленях лежал мой пес Джек-Молодец. Оба сидели без движения, совершенно безмятежные.

Я никогда не слышал, чтобы Джонни пел, и удивился его приятному, нежному голосу. Мой пес от жары часто дышал, зажмурив глаза. Его розовый язычок свесился на одну сторону. Учитывая долгие ежедневные прогулки Джека, я заключил, что он знает в городке каждый дюйм, но с каких это пор он подружился с Петанглсом? Джонни заманил пса в этот дом, или эти двое частенько вместе бродили, пока остальной Крейнс-Вью занимался своими делами?

За спиной у меня раздался чей-то сдавленный смешок:

– Это твоя собака, а, Байер?

Я кивнул, но не обернулся.

Маккейб, посмотрев на меня, прошипел:

– Что этот придурок делает с твоей собачкой, Сэм?

– Похоже, поет ей.

Он хлопнул меня по башке:

– Вижу! Но я бы не позволил какому-то придурку трогать мою собаку! Откуда ты знаешь, что он не щупает ее или еще что-нибудь?

– Ты рехнулся, Маккейб! Люди не щупают собак.

– А придурки, может быть, щупают.

Мы встали на четвереньки и смотрели, как этот дуралей поет собаке. Им было хорошо вместе. Джонни напевал «Sherry» из репертуара Four Seasons и хорошо имитировал фальцет Фрэнки Вэлли. Джек так тяжело дышал, что казалось, он улыбается. Возможно, так оно и было.

– И ты ему так это и спустишь?

– Что спущу, Сальвато? Он поет!

«Зеленый свет» в нетерпении посмотрел на Фрэнни.

– По-моему, Петанглс – гомик. Он, наверное, этим занимается с собаками.

Я покачал головой.

Но Маккейб обдумал его слова и с умным видом кивнул:

– Все может быть. От этих придурков никогда не знаешь чего ожидать.

– Верно, Фрэнни! Думаю, он с этим псом что-то делает. Нам просто отсюда не видно.

– Сальвато, – прошипел я, – ты совсем спятил. Кончай, пошли отсюда. Жарко.

Но Маккейб напрашивался на ссору – с кем угодно, со всеми. Возможно, все дело было в жаре. А возможно, в том, что я подошел к концу той линии, по которой шел вместе с этими ребятами, к концу этой жизни, и Маккейб, почувствовав это, захотел нанести последний удар. Как бы то ни было, стоя рядом с ним и этими болванами, я захотел пойти домой и дождаться осени, когда я наконец уеду из Крейнс-Вью.

Я стал подниматься, но Фрэнни обеими руками толкнул меня в грудь. Я упал на спину. Мы смотрели друг на друга, и я понял, что ему известно все, что я думаю о нем и обо всей этой ситуации. И это меня пугало.

Все замерли. Через секунду температура словно поднялась на десять градусов. В такие мгновения для Маккейба не было друзей, он колотил всех, кто попадался под руку. Исключений не было. Все мы когда-то становились его мишенью. Если ты хотел водиться с этим парнем, неписаное правило было таково: во что бы то ни стало вставай на его сторону – или пеняй на себя. Мы всегда знали, когда кто-нибудь переходил ему дорогу, но не знали, как Фрэнни поведет себя, и от этого становилось еще тревожней. Иногда он смеялся, хлопал тебя по спине или предлагал сигарету. А иногда избивал в кровь.

В этот раз у Джо О'Брайена была с собой упаковка с шестью банками пива. Фрэнни щелкнул пальцами, указав на одну. Джо быстро открыл ее и протянул ему. Маккейб запрокинул голову и одним глотком выпил. Допив, он бросил ее на пол и пошел к лестнице. Оттуда посмотрел вниз и оглянулся к нам, ко мне. Затем, ухмыльнувшись, расстегнул ширинку.

– Подойдите-ка, ребята. Я думаю, Джонни там внизу жарко. Пора бы ему освежиться.

Первым подскочил лизоблюд Сальвато. Потом Джо О'Брайен – а я-то считал его лучшим другом! Потом Левао... Все встали и расстегнули ширинки. Я по-прежнему сидел и смотрел на Маккейба. Я ненавидел его, ненавидел за то, что он делает это просто так – от скуки и низости.

– Не делай этого, Фрэнни. Не надо. Они же тебя не трогают.

Фрэнни, держа обе руки у ширинки, взглянул на меня через плечо. И вдруг выражение его лица изменилось – ему в голову пришло что-то новое.

– Хорошо! Попридержите огонь, парни. Вот что я скажу тебе, Сэм: если ты сам их окатишь, мы не будем. Как, идет? Это честно?

Остальные в восторге переводили глаза с меня на Фрэнни и обратно. Так или иначе, они соскользнули с крючка. Теперь они могли насладиться угрозами Фрэнни, не боясь, что он испортит им денек.

– Ты хочешь, чтобы я помочился на мою же собаку? Ты псих, Маккейб! – Имей я хоть каплю мужества, я бы съездил ему по морде. Но это был Фрэнни. Он знал, что я не двинусь, и хотел, чтобы все увидели мою трусость.

– Лучше быть психом, чем дерьмом, Байер. Так что, я думаю, пора устроить Джонни и твоей собачке золотистый душ. – Глядя прямо на меня, он приготовился выполнить свою угрозу. Я быстро отвел глаза. Потом послышался металлический звук – все расстегивали ширинки, – затем хихиканье.

Затем: пс-с-с-с...

Я вскочил и убежал. Добежав до конца коридора, я услышал крики Джонни Петанглса снизу:

– Э-э-эй! Что вы делаете? Э-э-эй! Потом залаяла собака.

Я избегал смотреть на дом и потому раньше не заметил, что земля вокруг него разрыта, и повсюду виднелись признаки строительства.

– Что здесь делается?

Фрэнни поднял руку:

– Остановимся здесь. Давай выйдем и прогуляемся. Тиндаллы оказались такими сквалыгами, что слишком долго грызлись из-за этого дома. Думали, что получат за него целое состояние. Но прогорели, когда здесь упали цены на рынке недвижимости. Они четыре года не могли найти покупателя. Я слышал, в конце концов, какой-то сообразительный малый из Нью-Йорка получил дом почти даром. Теперь его перестраивают под конференц-зал.