Волна вероятности - Фрай Макс. Страница 70

– Так прямо здесь и показывай, – тоже шепотом отвечает Юрате. – Всем сейчас не до нас. Мы с тобой – скучное зрелище, а вот Данка меряет кардиган!

Лийс – мы его долго не поминали, но из этого вовсе не следует, будто он перестал приходить к Юрате, чтобы отдать ее часть добычи, а потом вместе в «Крепости» пить за успех. Дел в несбывшейся вероятности ему теперь на добрую сотню потоков хватит (по-нашему, на несколько лет). Когда открываешь так много разных новых художников сразу, надо не просто тащить домой все подряд, а изучать находки, сравнивать, выделять направления и периоды творчества, вызнавать биографии авторов, осматривать местные галереи с музеями, чтобы понять, работают эти художники в русле актуальных тенденций, или считаются старомодными, или, напротив, хреначат лютый, немыслимый авангард. В последнее время, посещая несбывшуюся реальность, Лийс практически не вылезает из тамошних библиотек. Потому что он не просто разбойник с большой дороги, а серьезный, вдумчивый искусствовед.

Так вот, Лийс (и немножко Лаорги, потому что все вечеринки в «Крепости» кажутся ему чем-то вроде богослужения; будучи музейным искусствоведом, он приблизительно в курсе, как выглядят настоящие, но в подобных вопросах суть важнее, чем ритуал) смотрит на новых гостей с подоконника, где устроился с бокалом вина. Думает: «Так значит, сюда еще и Ловцы из Лейна заходят. Ну и местечко! Ну и дела».

Митя (бариста от бога, причем это мы сейчас не Мите, а неизъяснимому господу делаем комплимент) включает кофемашину. «Жалко, – думает Митя, – что нельзя вот так же, одним нажатием кнопки включить в нормальный рабочий режим себя». Мите не то что по-настоящему плохо, но ноги как ватные, и совершенно пустая, словно бы туманом заполненная голова.

«Простудился я, что ли? – думает Митя. – Да ну, не похоже. Горло в порядке, нет ни кашля, ни насморка. Но и мыслей в голове тоже нет. Похоже, я просто не выспался, – думает Митя. – Интересно, сколько я спал? Да вроде бы как обычно. Или не как обычно? Когда я вообще лег? Не помню. Ну ничего себе! Это я так вчера загулял? Вообще на меня не похоже… Ай, ну да, ко мне же перед самым закрытием Заяц зашел», – вспоминает Митя и невольно улыбается сквозь недосып и туман. Заяц есть Заяц. Безумный Томка. Поди с ним не загуляй. Он еще предлагал пойти на вокзал и уехать на поезде. «Куда-то… не помню куда. Но я, получается, с ним не поехал, – думает Митя. – А то кто бы сейчас здесь стоял».

«Ладно, – думает Митя. – Сейчас будет кофе. Выпью кофе и все сразу пойму. Ну или не все. И, возможно, не сразу. Да и черт с ним. Переживу».

Митя пробует кофе. Очень неплохо, если не знать эти зерна. А если знать, сразу ясно, что так себе. «Опять пережарили, – мрачно думает Митя. – Драгоценную Эфиопию. Спасибо хоть совсем не сожгли».

«Чем ругаться, – думает Митя, – надо учиться обжаривать самому. Я же давно собирался. Но все время откладывал. Типа места мне тут не хватит. И времени. И оборудование не потяну. Хотя на самом деле, когда есть желание, все само как-нибудь утрясается. Находятся место и время. И все остальные возможности. А мне было тупо лень. Потому что на самом деле я консерватор. Не люблю перемен».

Митя вообще не любитель ворчать и сердиться. Тем более разводить самокритику. Но сейчас ему это нравится. И ворчание, и самокритика всяко лучше, чем туман в голове.

Дверь открывается. На пороге стоит сосед, художник. Казимир, или как там его. И смотрит на Митю с таким выражением, что тот (за неимением зеркала) невольно косится на окно. Что там у меня с отражением? Рога, случайно, не выросли? Щупальца тоже? Вроде не выросли. Ну, хорошо.

– Ты чего? – наконец спрашивает он соседа.

– Ну ты же любишь, когда удивляются, – улыбается тот. – Сделай мне маленький черный.

– То есть с тобой все в порядке? – на всякий случай уточняет Митя. Чтобы закрыть вопрос.

– В порядке, – кивает сосед. – Полет нормальный. Нормальный у нас полет.

Вильнюс, ноябрь 2021 года

Женщина в белом спортивном костюме идет по улице, кажется, Гелю. Или Соду, я вечно их путаю; короче, там рядом как раз Keistoteka, та самая лавка со старыми книгами, которую когда-то открыли вопреки расчетам и здравому смыслу, ради рыжего уличного кота.

Навстречу женщине в белом нетвердой походкой движется невысокий потрепанный мужичок в теплой, не по погоде дубленке и шапке-ушанке из меха девятихвостой лисы [42] (нет, но это первое, что почему-то приходит в голову при виде свалявшегося рыжевато-серебристого меха и потом уже из головы не уходит; привет, Пу Сунлин, Ляо Чжай [43]).

Таких алкашей, полустершихся теней собственных судеб, здесь, в привокзальном районе, полно, но женщина в белом останавливается так резко, словно уткнулась в стеклянную стену, и смотрит на пьянчужку с таким выражением, словно расквасила лоб.

– Только хорошие новости! – говорит ей алкаш в дубленке и подходит так близко, словно хочет обнять. Но вместо этого подносит к ее носу кулак и медленно разгибает пальцы.

– Во-первых, я здесь. Во-вторых, в таком виде; жалко, что ты не смеешься, но ладно, посмеешься потом. В-третьих, коньяк помогает. И водка. И виски. Любая крепкая дрянь. А лучше всего – вот это, – он достает из внутреннего кармана полупустой флакон бальзама «девятки» [44], откручивает пробку, делает торопливый, жадный глоток. – Упрощает и уменьшает меня настолько, что можно хотя бы отчасти быть в этом мороке рядом с тобой. В-четвертых, я люблю тебя бесконечно; ты знаешь, но не грех повторить. А в-пятых, если тебе покажется, будто я исчезаю, имей в виду, что только покажется. Я всегда есть.

– Господи, – наконец выдыхает женщина в белом спортивном костюме.

– В неизъяснимом своем милосердии! – хохочет алкаш.

Теперь в привокзальном районе до ночи будет неуставно пахнуть июньской цветущей акацией. Но город этому только рад.