Десять историй о любви (сборник) - Геласимов Андрей Валерьевич. Страница 33

– Так, значит, дело было не в ней?

– Нет, – Эдди вынул сигарету и попытался ее зажечь. – Просто я не удержался в седле.

– Что, простите?

– Я оказался не тем, кто ей был нужен.

– И она бросила вас.

– Нет, я бросил ее.

– Интересная логика.

Барри задрал голову и два раза гулко пролаял.

– Терпение, малыш. Ты мешаешь нам разговаривать. Так вы говорите, что оставили ее?

– Да, так получилось.

– И что было причиной?

Эдди по-прежнему не смотрел на старого джентльмена. Бросив незажженную сигарету на землю, он отошел к самому краю площадки, поднял воротник плаща и засунул руки в карманы.

– Я слишком любил ее.

– Ваша логика становится все более и более любопытной.

– Дело в том, что я автогонщик.

– Вот как? Всё же не могу сказать, что это многое проясняет.

– Мне и самому не совсем понятно, как это с нами случилось.

По лицу мистера Гамильтона было видно, насколько живо он заинтересован.

– Другая женщина?

Эдди усмехнулся и пожал плечами.

– Женщина? Может быть. Но я бы не сказал, что она была главной причиной.

– Что же в таком случае?

Эдди помолчал, потом очевидно решился и заговорил бесцветным глухим голосом:

– Когда мы поженились, у меня уже был сын Дэнни. Так получилось. Элизабет сразу полюбила его, тем более что он был совсем кроха. Она была от него без ума. Наряжала его как куклу, часами носила его на руках, сама придумывала для него песни. Потом он заболел. Вначале легкая сыпь, затем какие-то волдыри. Врачи понятия не имели, что это такое. Вскоре он весь был покрыт сплошной зеленой коркой. Маленький годовалый мальчик, покрытый коркой с ног до головы. Он был весь мокрый. Из трещин всегда что-то сочилось. Человеческого в нем оставалось только глаза. Разговаривать он еще не умел, но глаза у него были очень взрослые. Иногда мне казалось, он понимает, в какую передрягу попал. Просто сказать не может…

Эдди на мгновение замолчал.

– К тому же вся эта штука страшно чесалась. Он раздирал себе кулачками лицо в кровь. Тёр глаза, пока не протирал до мяса, а мы сидели рядом и дули на него, чтобы ему было полегче. Дули потому, что не знали, что еще можно для него сделать. Никто вообще ничего не знал. Лиз дула ему на лицо и плакала. Она даже слез своих не вытирала, потому что уже бесполезно. Нам было так его жаль.

Эдди опять замолчал на мгновение.

– Потом он перестал держать голову. Просто склонил ее на плечо и не поднимал больше. Когда мы переворачивали его на живот, он утыкался лицом в простыню, и после этого на ней оставался желтый след размером с лицо годовалого младенца. Врачи нам сказали, что он, наверное, умрет. Тогда я пошел в церковь и сказал, что я от всего отказываюсь. Что мне не нужен мой талант, успех, счастье, вообще – ничего, пускай только мальчик будет живой…

Эдди помолчал и вынул новую сигарету.

– В общем, он выздоровел.

– Вы верите в Бога? – спросил мистер Гамильтон.

– Нет. Я даже не знаю, как нужно молиться.

Заскучавший от долгого сидения на одном месте Барри убежал вниз по склону холма. Ни Эдди, ни мистер Гамильтон не обратили на него внимания. Дождь совсем прекратился. Кое-где среди туч проглядывали островки чистого неба.

– Ну, а потом у меня перестало получаться. На гонках я приходил то последним, то предпоследним, хотя до этого обычно выигрывал. В конце концов они отказались заявлять меня на официальные заезды. Осенью десятого года восемь машин отправили на Гранд Тур в Америку, а я остался в гараже. Элизабет я об этом как-то сказать не смог, поэтому ночевал у друзей, которых она не знала. Потом кто-то познакомил меня с одной француженкой. У нее был свой ресторан… Жить мне все равно было негде. По крайней мере, экономил на еде. Надо было заработать что-нибудь на подарки из Америки.

Эдди усмехнулся.

– У нее была ужасная привычка хрустеть пальцами, когда она пересчитывала деньги. Но я не жаловался – она давала мне на расходы. Эти деньги потом пригодились.

Он бросил на землю вторую сигарету, так и не сумев ее прикурить. Дул сильный ветер.

– Когда они приплыли из Америки, я вернулся домой. Часами рассказывал, как кормил чаек на палубе парохода. Лиз все время расспрашивала про шторм. Нью-Йорк ее интересовал меньше. Насчет гонок я уже не мог ей соврать, что победил. Приз тогда взял Смит из Бридлингтона. В конце концов, главное, что приз достался нам, а не американцам. Хотя, конечно, Смит не гонщик. Я всегда обходил его как минимум на три корпуса… Ну, то есть до этого…

Он наконец отошел от края площадки и уселся на скамейку рядом с мистером Гамильтоном.

– Что, было обидно?

Эдди помолчал, нахмурив лоб, потом негромко ответил:

– Вы даже не представляете как.

Барри вернулся к своему хозяину. После беготни по склонам холма он тяжело дышал. Из огромной розовой пасти валил пар. К бокам пристали пурпурные шарики репейника.

– Элизабет начала подшучивать надо мной. Она привыкла к тому, что я был всегда первым. Ей казалось немного забавным мое поражение. Не скажу, что это сводило меня с ума, но вскоре просто отшучиваться я уже не мог… Иногда срывался.

Он помолчал.

– Потом она родила, и у нас вроде все снова пошло на лад. Я успокоился. Выходил на трассу только в квалификационных заездах. Мне стало как-то всё равно. Гуляли с детьми, летом ездили в Скарборо – им нравилось море. Я, в общем, снова был счастлив.

Он достал третью сигарету, прикрылся ладонью, ловко чиркнул своей зажигалкой и, наконец, прикурил.

– Но тут вдруг опять подвернулась эта француженка, – сказал он, выпуская дым. – Прямо на пляже в Скарборо. Потом заявилась ко мне в гараж. Требовала, чтобы я к ней вернулся. Требовала свои деньги. Грозилась превратить жизнь Элизабет в ад. Я не мог этого допустить. Я понимал, что должен, наконец, расплатиться. Счастье мне было заказано. Я сам предложил его в обмен на Дэнни.

– И вы ушли?

– Да, собрал вещи и ушел.

– А что сказали жене?

– Ничего. Она до сих пор понятия не имеет, почему так случилось.

– А француженка?

– Что – француженка?

– Она успокоилась?

– Не знаю. Я сразу уехал в Италию. Все равно я здесь уже никому был не нужен. Гонки для меня к тому времени были закрыты.

– Жалеете о том, что случилось?

– Не знаю, – он пожал плечами. – С Дэнни теперь вроде бы все нормально.

Мистер Гамильтон встал со скамьи.

– А вам никогда не приходило в голову, что все это лишь плод вашего суеверия? Либо элементарное совпадение. Вы суеверный человек? Я слышал, что многие спортсмены суеверны.

Вместо ответа Эдди склонился вперед и стряхнул со своих брюк приставший репейник.

Мистер Гамильтон улыбнулся и потрепал своего пса.

– Ну что, малыш, пора домой. Гостям надо собираться в дорогу.

Обратно ехали молча. Элизабет напряженно сидела у самой дверцы, отодвинувшись от бывшего мужа как можно дальше. Эдди хмурился и безостановочно курил. Несколько раз она порывалась что-то сказать, но, повернувшись к нему, всякий раз отказывалась от своего намерения. Погода стояла великолепная. Ничто не напоминало о вчерашнем ненастье.

Когда они въехали в Галифакс, Элизабет, наконец, заговорила. Она говорила сбивчиво, торопливо и непонятно.

– Странно все-таки, что мы с тобой встретились. Я уж никак не думала. Совсем и не хотела ехать к Нортонам. Мама настояла. Они прислали ей приглашение на двоих, но она сказала, что посидит с детьми, что мне надо развеяться, а у меня платья никакого подходящего не было. Пришлось второпях покупать вот это. Ужасное, да? Хорошо еще, что с Дэнни ничего не случилось. Я так разнервничалась. В последнее время со мной бывает. Ты, вообще, часто нервничаешь? Удивительный человек этот мистер Гамильтон, правда? За окном моей спальни был такой старый дуб. Помнишь, мы ездили в Скарборо на пикник? Там было очень похожее дерево. Вот здесь останови машину, пожалуйста. Мы приехали.