Жаркое лето в Берлине - Кьюсак Димфна. Страница 16

Мать, нажав кнопку звонка, сказала:

— Извините меня, но так жарко! — Вошла Шарлотта. — Пожалуйста, Шарлотта, принесите еще вентилятор из спальни.

Хорст не скрывал своего недовольства, что ему не дали договорить. Взглянув на часы, он разыграл удивление.

— Не думал, что так поздно! Благодарю, Mutti, что ты напомнила мне о времени. Прошу извинить меня. В шесть часов собрание в американском офицерском клубе.

Джой вскочила.

— Я должна переодеться. Мы с Гансом едем в театр.

— О этот Ганс со своими театрами! Вот если бы вы сделали из него такого же полезного члена общества, как Штефан, как было бы хорошо! Я мог бы еще понять, простите меня, дорогая Mutti, если бы он увлекался актрисами; но это серьезное отношение к театру!

— А что, если в вашей семье подрастает Рейнгарт?

Хорст помрачнел.

— Будьте уверены, в нашей семье этого не может быть.

В дверях появился Стивен. Он окинул всех вопросительным взглядом.

Мать приветливо протянула ему обе руки.

— О дорогой! Наконец-то ты вернулся. Нам так недоставало тебя.

Хорст приветствовал его иронически:

— Признателен тебе за длительное отсутствие, брат! Мы чудесно провели время с твоей очаровательной супругой.

Прощаясь, он положил руку на плечо отца и нагнулся поцеловать мать. Улыбка застыла на ее лице, когда она подставила ему щеку, и Джой почувствовала холодок оттого, что мать не ответила на его поцелуй.

«Бедный Хорст, — подумала она, — мать всю свою любовь отдала Стивену и Гансу».

Если оно так и было, Хорст этого не почувствовал; он вышел из комнаты, исполненный обычной уверенности в самого себя и в тот мир, в котором он жил.

Глава VII

Холодный ночной воздух ударил Джой в лицо, когда они вышли из переполненного театра, где она весь спектакль просидела как зачарованная. Шла в превосходной постановке пьеса «Дневник Анны Франк». Какой-то момент Джой была не в состоянии говорить от охвативших ее чувств, и в ответ на вопрос Ганса она молча покачала головой. Слова застревали у нее в горле.

— Нет! Как можно после такого спектакля ужинать в ресторане? Поедем домой.

Они пошли к стоянке машин вслед за группой девушек и юношей в возрасте Ганса, о чем-то громко разговаривавших.

— Они говорят о пьесе, — сказал Ганс. — Многие из них впервые сталкиваются с этой стороной нашей истории.

Они прошли мимо ярко освещенного бара, где перед стойкой на высоких табуретах сидели молодые девушки в пышных, выше колен юбках-колокольчиках и молодые люди в брючках, узеньких, как водосточные трубы, в пестрых американских рубахах и джемперах стояли рядом, положив голову на их колени. Они слушали удары тарелок, бой барабанов, завывание дудок военного марша, звучавшего весьма странно в данной обстановке.

— Помнишь, Стивен? — спросил Ганс.

— Да, Баденвайлерский марш. — Стивен демонстративно сплюнул в канаву. — Любимый марш Гитлера.

Джой шла молча; мыслями она была в театре, она не слышала марша, не видела в дверях бара замершей в объятиях парочки.

А впереди них маячили две кричаще разодетые девицы. При свете фонарей светлые волосы, зачесанные кверху, создавали над их головами золотой ореол.

Они звонко засмеялись, когда к ним подошли двое американских солдат, и вся четверка зашагала через улицу к отелю, над вывеской которого красовалась выведенная огромными неоновыми буквами надпись: «Добро пожаловать!». Инстинктивно она взяла Стивена под руку, когда два парня, спотыкаясь, вышли из Bierstube [9], но мыслями она все еще была с Анной Франк на чердаке Амстердама.

Уже подойдя к машине, Ганс сокрушенно сказал:

— Не надо было мне водить вас на этот спектакль. Я не думал, что вы так расстроитесь.

— Не волнуйся, Джой любит пустить слезу.

Слова Стивена задели Джой. Стало быть, Стивен все еще под впечатлением их глупой размолвки из-за Хорста, происшедшей перед выходом из дома. Но все же Джой не стерпела:

— Неужели найдется хоть один человек, у которого не дрогнет сердце от этой пьесы?

— Найдется, и таких людей гораздо больше, чем вы думаете. — Ганс посмотрел на Джой, как бы желая сказать еще что-то, но не решился и переключил все свое внимание на машину.

— Мне хотелось бы показать вам эту пьесу в Восточном Берлине, чтобы вы могли сравнить обе постановки, — предложил он, уже сидя в машине.

— В Восточном Берлине? — Джой недоуменно посмотрела на него. — Неужели вы ездите в Восточную зону?

— Не менее двух раз в неделю, — сухо ответил Ганс. — Кто интересуется театром, тот не пропустит ни одной постановки пьес Бертольта Брехта; там идут многие пьесы на таком же высоком уровне. Пьеса «Дневник Анны Франк» в Камерном театре поставлена лучше, чем у нас. Если вы пожелаете посмотреть, скажите, я достану билеты.

— Ни за что на свете! Неужели есть люди, которые туда ездят?

— И еще сколько! Стоит моим друзьям узнать, что я заказываю ложу на «Берлинер ансамбль», они прямо-таки осаждают меня просьбами.

— Но что сказала бы ваша мама, если бы она узнала?

— Мама знает. Дядя Хорст тоже знает. Все знают. Но они считают мои театральные увлечения полезным камуфляжем для более секретной работы.

— Что это за работа?

— Моя дорогая жена, это личное дело Ганса, — вмешался Стивен.

Раздраженная его тоном, Джой ядовито ответила:

— А ты, мой дорогой муж, заболеваешь шпиономанией. Стивен пожал плечами.

— Все же я не позволю, чтобы твои недомолвки испортили мне нынешний вечер, — сказала со вздохом Джой. — Это страшная и все же прекрасная пьеса. Хотела бы я знать, как чувствуют себя сегодня люди, виновные во всех этих ужасах?

— Превосходно! — Словно сорвалось с уст Ганса, как будто упала льдинка.

Джой показалось, что либо он не понял ее вопроса, либо она ослышалась. В полном изумлении она взглянула ему в лицо, слабо освещенное светом приборной доски.

— Что вы сказали?

— Сказал то, что думаю: превосходно. В прошлый год, когда я был в Вуппертале, афиши с объявлением спектакля «Дневник Анны Франк» были испачканы надписями: «Еще мало евреев было отравлено газом».

— Ну, Ганс, ведь это всего лишь выходки маньяков! Посмотрите, какие колоссальные суммы выдаются сейчас бывшим беженцам.

— Кто вам об этом сказал, мать или дядя Хорст?

— И тот и другой.

— А они не говорили, как обстоит дело с бывшими нацистами?

— Говорили вскользь; но ведь всем известно, что нацисты — военные преступники казнены, а прочие денацифицированы.

— А вы знаете, что наш министр иностранных дел, ближайший советник канцлера, был во времена Гитлера уполномоченным по еврейскому вопросу?

— Но его, должно быть, тоже денацифицировали? — не унималась Джой.

— Вы так думаете? — Ганс бросил насмешливый взгляд на Стивена, который смотрел вдаль, словно не слыша их разговора.

— А что скажешь ты, Стивен?

— Дорогая Джой, что касается всего, связанного с Германией, мы с Гансом преклоняемся перед твоими глубочайшими познаниями.

В его голосе было столько иронии, что Джой передернуло.

— Твоя ирония неуместна.

— А как же я должен говорить, когда речь идет о политике? Я знаю тебя десять лет и ни разу не видел, чтобы в газетах тебя интересовало что-то, кроме заметок о музыке, литературной странички или дамских мод.

Джой едва сдерживалась, чтобы не вспылить.

— Может быть, — продолжал Ганс, — вы когда-нибудь захотите поехать со мной посмотреть один фильм, который часто демонстрируют в кинотеатре УФА. В нем достаточно объективно показана история нашей страны начиная с последней войны.

— Благодарю. Но если это какой-нибудь документальный политический фильм, меня это не интересует.

Стивен опять пожал плечами.

У перекрестка Шарлоттенбург мимо них промаршировала процессия с факелами, полыхавшими, как знамена на ветру.

— Что это? — спросила Джой.