Третья истина - "Лина ТриЭС". Страница 78

Отвратительные, застрявшие в памяти эпизоды тоже тут как тут. Софья Осиповна на страстной неделе, в конце марта, доходит до исступления в своем «смирении», а когда искренне не получается – стенает и охает настолько притворно, что даже кошки ей не верят и шипят в ответ.

Лулу возвращалась мыслями к нынешней обстановке в доме и вздыхала. Надо перетерпеть. Что поделаешь! Потом, ну, когда отец уедет и Петра увезет, все снова будет, как раньше. А терпеть все труднее и труднее. От бесконечного чтения и обилия воспоминаний у нее в последние дни часто болит голова, одолевают слабость и вялость, она даже может внезапно заснуть над книгой и, проспав с полчаса, открыть глаза, не соображая, где это она. И кушать совсем не хочется, наверное, все-таки тетя настраивала «на аппетит», а теперь, после ее отъезда, на еду смотреть противно, горло свербит. Нет, так нельзя! Взять себя в руки и немедленно. Что сказал как-то Виконт? Хочешь развеселиться – представь, что надо развеселить друга. Она знает, что он частенько вечерами читает в библиотеке, и никто его не беспокоит там. А накануне она слышала, как он велел отодвинуть один из шкафов от влажной стены, чтобы книги не портились, и договаривался с мастерами о ремонте. Так он же еще не начался! Вечером, правда, голова болит больше и ужасная тяжесть в глазах, но, если засесть за шкаф пораньше, можно устроить розыгрыш с внезапным появлением или какими-нибудь звуками, коло-кольчиком, например. Как он будет удивляться, оглядываться, не понимая, откуда доносится этот перезвон. На минуту тупое сознание Лулу проясняется, и она сама поражается глупости своей затеи, но просветление длится только эту минуту, а после любой повод кажется ей очень даже разумным.

Она забралась за шкаф почти сразу после обеда. В тишине и безделье мысли опять пошли по кругу воспоминаний. Только теперь вспомнилось, как они с Виконтом «в наказание» за ранний подъем здесь, в библиотеке, разбирали письма и ели сыр. Она «прокрутила» это воспоминание несколько раз, скрипнула тяжелая дверь, и появился он. Зажег свечи одного из старинных канделябров и сразу вышел. Тут Лулу обнаружила, что колокольчик-то как раз и не захватила! Она не успевала удивляться нелепости своих поступков. Ведь именно об этом мечтала – разыграть! А главный атрибут забыла! Но вылезать отсюда и бежать за колокольчиком уже не было времени и сил. Память, обостренная в последнее время, тут же предложила ощущение страха, который она испытала когда-то, оставшись в темной библиотеке, наедине с мерцающими свечами и чувство полного облегчения, когда Виконт вернулся. Тревожный полумрак тогда сразу стал уютным. Лулу предвкушала, что это произойдет и сейчас. Ожидая, не заметила, как задремала. Поэтому, когда наступил кошмар, она не поняла, во сне это происходит или наяву.

Раздался голос и он почему-то был голосом не Виконта, а Петра:

– Что, Шаховской, не предполагал за приятным чтением, что с тобой придут расправиться? Этот калибр тебя устраивает?

Виконт, оказавшийся все же в комнате (пропустила она его, что ли?), тускло спросил:

– Что, надумал все же со мной стреляться? Прямо здесь?

Что-то не то ей слышится сквозь звон в ушах, он же не умеет стрелять, а дуэль для него – это шпаги? И вообще, какая дуэль, какой Петр, где сама Лулу? Надо проснуться немедленно…

– Ишь, чего захотел! Те времена прошли! Я с тобой, возомнившим приживалом, поквитаюсь! На коленях просить прощения будешь за свой гонор, за каждый раз, что ты на меня руку поднять осмелился. Иначе я твою смазливую морду изувечу. Отстрелить ухо или нос, разве не забавно? А то и вообще пулю в лоб получишь. Сейчас времена темные, мало кто мог в дом забраться... Спишется…

– А, так это ты с карательными мерами явился. Опыт имеешь, или на мне потренироваться решил перед большой работой?

– Заткни рот, или я тебе его свинцом заткну! Проси прощения, как следует, проси, любимчик чертов, и впредь знай свое место.

– Падаю на колени или ты стреляешь? Я правильно понял?

– А ты действительно умник, мать тебя недаром всегда превозносила.

– Из этого пистолета?

– Из этого, из этого, не тяни время.

– Посмотри на него. Паршивое оружие. И держишь паршиво.

По шкафу сильно ударили, как будто в него швырнули что-то очень тяжелое, стекла зазвенели. Лулу от этого сотрясения пришла в себя и, приникнув к щели, увидела и услышала, что совсем рядом, притиснутый к стенке шкафа, с вывернутой Виконтом рукой, скалится, рыча, Петр. Блестящий пистолет был теперь у Шаховского и он, тоже разозленный, тяжело дыша, спросил:

– Ну, что – теперь выстрел мой, а?

Если бы они были чуть дальше и, если бы у Виконта было хоть чуточку узнаваемое ею выражение лица, Лулу бы вылетела из своего укрытия – на помощь, за помощью, несмотря на страшное головокружение, стук в голове и застилающие глаза слезы. Знакомое мешалось с незнакомым, опасное со страшным, понятное с чудовищным. Рукав белой рубашки чуть не коснулся ее носа – Виконт поменял положение, все еще удерживая Петра у боковой стены шкафа. Теперь слышится поток гадких слов из уст дяди, в котором осмысленного только:

– Ты не посмеешь... Что ты Виктору...

– Думаешь, мразь, я, в самом деле, стал бы кровью мараться? – Виконт то ли фыркнул, то ли коротко засмеялся, но опять так не похоже на себя, что у Лулу мурашки поползли по телу.

Если бы ей было хоть чуточку лучше, может быть, она не так испугалась бы того, что делает и говорит Виконт. Но в том странном состоянии, в котором она пребывала, ужас ее каждый миг удваивался. Щурясь от света свечей, она увидела, как Виконт несколько раз ударил Петра локтем в грудь очень сильно, так что тот почти вдавился в стенку шкафа. Мелькнул задранный вверх синеватый выбритый подбородок – предплечье Виконта легло Петру на горло.

– Это чтоб не вздумал продолжать фарс, – и Шаховской прибавил слово, которое Лулу не поняла. Потом, придерживая уже обмякшего противника спиной и плечом, он немного нагнулся, высыпал из пистолета патроны, сунул их в карман и отшвырнул опустошенное оружие:

– Убирайся.

В том движении, которым он удержал пошатнувшегося Петра и развернул к двери, Лулу на минуту узнала «своего» Виконта, но Петр отнюдь не пошел в предложенном направлении, а схватив Шаховского за кисти рук, зашипел с остервенением прямо ему в лицо:

– Хватит изображать благородство. Ты, бессребреник, прикидывался, что тебе от нашей семьи ни копейки не надо, а сам, Виктора облапошил и домом, как хочешь, заправляешь? Рай себе устроил – сколько женщин! И служанки, и мадам, и девчонка! О твоей всеядности еще в Питере даже воробьи знали! Неужели и сестрицу-казачку не обидел? Она за тебя чего-то горой. А что? Матушка была в тех же годах, только попородистей… после этого смеешь ее крест носить!

Затылок Петра снова врезался в шкаф – Виконт рывком развел захваченные Петром руки в стороны и ударил противника головой в лицо. Саше казалось, что любой из этих звучных ударов может стать последним, однако, дядя и не думал умирать. Напротив, замолотил кулаками по ребрам Виконта. Саша зажмурилась и не видела, сколько ударов он успел нанести, и как Виконт смог захватить его сверху. Открыла как раз в мгновение, когда согнувшийся Петр получил коленом в лоб и отлетел к столу.

Шкаф, так жутко трясшийся около Лулу, успокоился. Зато заскрипел стол, и с него посыпались какие-то предметы. Один из них очутился в руках Петра. Тот, второй, незажженный канделябр, бронзовый, тяжелый. Он опустился на голову и лицо Виконта дважды. И если бы рука, которой тот его перехватил, не амортизировала удары, добил бы. Виконт вырвал подсвечник, и в этот самый момент дверь распахнулась. На пороге возник Виктор Васильевич, а за ним Лулу различила еще несколько человек-домочадцев, говорящих что-то громкими возбужденными голосами.

– Мон дье! – кричала громче всех маман. – Месье Поль, такой воспитанни молодой человек! Месье Пьер – офицер!

Лулу никогда еще не чувствовала такого облегчения от голосов матери и отца. Сейчас, сейчас это все прекратится.