«Я много проскакал, но не оседлан». Тридцать часов с Евгением Примаковым - Завада Марина Романовна. Страница 61

Вместо Вибергов заселилась семья Кварцхавы. Жена — Александра Федоровна была русская, а муж, Соломон Николаевич, грузин. У них чудесная дочка Натэлла, которая, став взрослой, очень опекала мою маму. Родителей Натэллы уже не было в живых, и она, выйдя замуж, оставалась для моей мамы близким человеком. Когда мама умерла, я пошел к своему однокласснику Армазу Пайчадзе. Он руководил райкомом партии. Говорю: «Что хочешь делай, но отдай мамину комнату семье Натэллы». Армаз выполнил мою просьбу, и я сорвал обои, скрывавшие дверь в квартиру Кварцхавы.

— В Грузии, как в мало каком другом месте на земле, такая харизма, что, побывав там, человек попадает в плен ее чар едва ли не навсегда. Вы тоскуете по Тбилиси? Или прошло?

— Уже не тоскую. Но когда приехал в Москву, долго испытывал такое состояние, будто я в командировке. Звонил домой почти каждый день. Тогда до Тбилиси нужно было добираться поездом четверо суток. Если мне вдруг выпадали свободные десять дней, то обязательно ехал в Тбилиси. Четыре дня в один конец, четыре — в другой, но зато два дня в Тбилиси.

Это особый город. Очень интернациональный, со своим изумительным колоритом, привычками, своими словечками. Я еще застал время, когда по улицам разъезжали фаэтоны, прохаживались кинто. Это опять же особая категория людей, которых можно было увидеть лишь в Тбилиси. Кинто — деклассированный элемент, если хотите, денациональный. По происхождению, как правило, армяне, но родной их язык — грузинский. Еще в кинто, бесспорно, было что-то персидское. Пели песни они и по-азербайджански. По-русски говорили: «моя», «твоя»… Кинто были завзятыми кутилами, острословами. Если где-то справлялась свадьба, они обязательно появлялись, танцевали и на счастье кидали на стол живую рыбу — цоцхали. За это хозяева и гости собирали им деньги. Когда кинто гуляет, он сидит в одном фаэтоне, а в другом его шапку везут. (Смеется.)

Раньше магнетизм Тбилиси чувствовали на себе все приезжавшие в город. Одна из Дартмутских встреч в середине семидесятых проходила в Грузии. Возглавлявший американскую группу Дэвид Рокфеллер охотно откликнулся на мое предложение поужинать в грузинской семье. Большой компанией, состоящей из представителей политического истеблишмента США, отправились в гости к тете моей жены — профессору консерватории Надежде Васильевне Харадзе. Не буду в деталях описывать чудесный вечер. Гости разошлись под утро. Они были заворожены прекрасным застольем, остроумными тостами, дивными грузинскими песнями, размахом радушия. Рокфеллер настолько расчувствовался, что еще долго на Дартмутских встречах передавал поклоны Надежде Васильевне.

— Когда вы в последний раз были в Тбилиси, то испытали горечь. Не возникло желания больше не возвращаться в некогда любимые места? Или, что бы ни происходило в Грузии, эта точка на карте остается вам дорога? — Остается. И желания больше не возвращаться туда не появилось. Но, приехав в Грузию по делам ТПП, я явственно ощутил что-то похожее на боль. Тбилиси изменился. Во многом стал незнакомым. Раньше — всюду друзья, товарищи, приятели. А сейчас идешь по Тбилиси и почти нет знакомых лиц. Может быть, так всегда происходит, когда возвращаешься в места своего детства, где все, кажется, было окрашено розовым цветом. Но, по-моему, дело не только в грустном сравнении с детским, юношеским восприятием. Тбилиси реально теряет. Прежде всего в интернациональном плане.

Безусловно, на улицах национализм не ощущается. Но грузинская речь вытесняет любую другую. Здесь нет ничего предосудительного. Нельзя же абстрагироваться от того, что Грузия стала самостоятельным государством и упор делается на родной язык. То же происходит в других республиках — на Украине, в Белоруссии… Обижаться тут не на что. Мне не показалось, что в Тбилиси существуют антирусские настроения. Но антироссийские — точно есть. Очень сильные. Причем не только на официальном уровне. К сожалению, затронуто и население. Это заметно. Так же, как в России стала чувствоваться недоброжелательность к Грузии.

— Растет поколение, которому веками существовавшие привязанность, взаимное притяжение двух народов — до фонаря. И, видимо, это необратимо. Как писал Владислав Ходасевич, «все высвистано, просо-бачено»?

— Мне хочется надеяться, что ситуация обратима. Только должно пройти много времени. Не стал же для отношений России и Грузии необратимым тот факт, что в 1921 году одиннадцатая армия под командованием Кирова и Орджоникидзе вступила в Тбилиси и свергла меньшевистское правительство Жордании, объявившего Грузию независимой республикой. Правда, прошлые события не имели национальной окраски, а нынешние — имеют. Судите сами: вся оппозиция против Саакашвили, но при этом никто не настроен пророссийски.

— Почему вы считаете, что время целительно для наших связей? Напротив, оно, как прибой, слижет последние следы ностальгии, остатки сентиментальных чувств…

— Это зависит от того, в каких условиях будет течь время. Если с обеих сторон станет нагнетаться ненависть, продолжится ее эскалация, тогда — да, трещина уйдет глубже. А если возобладает разум, напомнят о себе наша культурная близость, то, что творческая интеллигенция исторически тесно переплетена, — отношения наладятся. Был период после обретения Грузией независимости, когда она повернулась в сторону Турции. В страну устремились турецкие бизнесмены, прилавки наводнили турецкие товары. Но вскоре все это схлынуло. У местного населения появилась к восточным соседям какая-то неприязнь. То ли потому, что грузины — христиане? А может, турки вели себя неуважительно? Никто их специально не вытеснял. Однако Грузия стала ориентироваться на Запад, США. Штатам легко было укрепиться в Тбилиси. Они давали большие деньги, а в Грузии практически не работала промышленность. Долго ли продлится такое положение? Лично я в вечную любовь по расчету не верю.

— Ваша первая жена — Лаура Харадзе была грузинкой.

В детях грузинская кровь, во внуках… Близкие ощущают свое родство с Грузией? В какой мере отдаление Москвы и Тбилиси субъективно задевает вашу семью?

— Всех по-разному. Нана, очевидно, переживает в душе, но она очень сдержанна. Когда в Москве стали переписывать детишек с грузинскими фамилиями, кто-то из знакомых при ней заикнулся: «А может, Маше взять фамилию Примакова?» Маруська — младшая дочь Наны от второго брака, с Александром Бахуташвили. Нана возмутилась: «У нее есть отец. И фамилия ее Бахуташвили».

Нана пошла в мать. Лаура, несомненно, любила Грузию, но при этом была абсолютно объективна. В 1986 году в журнале «Наш современник» вышел очерк Виктора Астафьева «Ловля пескарей в Грузии», вызвавший гневные отклики многих грузин. Лаура написала Астафьеву письмо, в котором говорила, что нисколько не поддерживает тех, кто обрушился на писателя. Она нашла критический взгляд Астафьева точным. Добавила, что в своих произведениях он и о русских пишет достаточно непредвзято. Нана такого же воспитания. За справедливость.

Вообще-то Лаура грузинка на три четверти. На одну четверть она датчанка. А история такая. На строительство Потийского порта приехал датский инженер Петерсон. С ним была белобрысая долговязая дочка. И маленький мингрелец Иван Гобечия на ней женился. Это был дед Лауры, ставший потом активным большевиком, партийным функционером. Он написал книгу о Камо с предисловием Горького. Впоследствии деда расстреляли. А бабушку — она работала зубным врачом — сослали. Отсидев свой срок, вернулась в Тбилиси. Ее долго не хотели прописывать. Лаурина мама, Тамара Ивановна, отчаянно билась. Наконец, за прописку в Министерство внутренних дел ушел фамильный бювар с вензелями. Бабушка Лауры приходилась какой-то двоюродной прапраправнучкой Барклая де Толли.

Кстати, старшая Нанина дочь Саша — она по отцу Черникова — в разгар антигрузинской кампании взяла псевдоним Харадзе.

— В знак протеста?

— Не думаю. Скорее, в память о бабушке, которая ее очень любила. Сашенька плохо помнит Лауру. Ей было пять лет, когда та умерла. Но в честь бабушки сочла правильным так поступить. Для Саши это важнее, чем какой-то протест. В любом случае решение взять грузинский псевдоним — показатель независимости внучки, того, что она не идет на поводу воспаленных обывательских настроений.