Директива Джэнсона - Ладлэм Роберт. Страница 111

– Вы были здесь, когда…

– Все дома запылали. Всех, кто здесь жил – чьи предки возделывали эту землю испокон веков, – поднимали с постели, из-за стола, пригоняли с полей. Окружили и под дулами винтовок согнали на замерзшую Тиссу. Лед не выдержал и провалился. Целые семьи шли рука об руку – и вдруг люди тонут, замерзают в ледяной воде. Говорили, треск доносился до самых виноградников. Я тогда была в замке, по нему стреляли из пушек. Мне казалось, стены вот-вот рухнут и раздавят нас. Замок был разрушен почти полностью, но те, кто спрятался в подвале, остались живы. На следующий день, когда войска ушли дальше, я сходила в деревню, где родилась и выросла, где был мой дом, – ничего.

Ее голос понизился до беспощадного шепота.

– Ничего, кроме развалин. Черные угли, обгоревшие печные трубы. Уцелело лишь несколько отдельных домов на склонах окрестных холмов. Но деревни Молнар, пережившей нашествия римлян, татар и турок, больше не было. Не было. А по реке плыли трупы, словно ледяная крошка. И среди них обнаженные, посиневшие, распухшие тела моих родителей. – Старуха закрыла лицо ладонью. – Когда видишь, что могут сотворить одни люди с другими, становится… становится стыдно за то, что живешь на свете.

Американцы молчали.

– А как вы оказались в замке? – наконец спросил Джэнсон.

Старуха улыбнулась воспоминанию.

– Янош Ференци-Новак – замечательный был человек, как и его жена Иллана. Прислуживать им была большая честь, я это никогда не забуду. Понимаете, мои родители, деды и прадеды обрабатывали землю. Они были крестьянами, но землевладелец подарил им небольшой надел. Они выращивали картошку, виноград, разные ягоды. Наверное, родители надеялись, что я добьюсь чего-нибудь в жизни. Я была очень красивой девушкой. Правда. Родители решили, что, если я пойду в услужение к господам в замке, я кое-чему у них научусь. Быть может, граф возьмет меня с собой в Будапешт, где я встречусь с богатым юношей. Такие мечты лелеяла моя мать. Она дружила с одной женщиной, помогавшей Ференци-Новакам по хозяйству, и познакомила ее со своей дочкой. И так одно за другим, и я наконец повстречалась с самим великим человеком, графом Ференци-Новаком, и его голубоглазой красавицей-женой Илланой. Граф все больше и больше времени проводил в Будапеште, работая в правительстве регента Хорти. Он был близок к Миклошу Каллаю, ставшему премьер-министром. Кажется, в правительстве Каллая он занимал какой-то высокий пост. Граф был очень образованный человек. Правительство нуждалось в таких людях, а он обладал ясным сознанием своего общественного долга. Но и тогда граф проводил по нескольку недель кряду в своем поместье Молнар. Крошечная деревушка. Хозяин трактира. Бакалейщик, еврей из Ходьмезавашархели. Но в основном крестьяне и лесорубы. Скромные люди, живущие у реки Тиссы. Затем настал день, когда мать отвела меня в замок на вершине холма – мне казалось, он вырос там сам, стал его частью.

– Наверное, трудно вспомнить то, что было так давно, – спросила Джесси, увидев, что Бекеши замолчала.

Старуха покачала головой.

– Это вчерашний день провалился в туман прошлого. А то, что было шестьдесят лет назад, я вижу так же отчетливо, как будто это происходит сейчас. Длинная, длинная дорожка, ведущая мимо графских конюшен. Чугунные ворота на каменных столбах. А затем, внутри – винтовая лестница, стертые ступени. У меня захватило дух. Говорили, пьяные гости срывались с этих ступеней. Позднее, когда я уже работала в замке, я часто слышала, как графиня Иллана рассказывает о подобных вещах, – она вела себя так забавно, не придавала случившемуся никакого значения. Она терпеть не могла оленьи головы с рогами на стенах – разве такого нет во всех замках, говорила графиня. Картины кисти Тенье, Тенье Младшего. «Как во всех замках Центральной Европы», – однажды услышала я слова графини. Мебель в стиле покойного императора Франца-Иосифа. А в главном зале было очень темно. Понимаете, никто не хотел сверлить дыры во фресках, чтобы провести электричество. Поэтому повсюду горели свечи. Помню, в зале стоял рояль из розового дерева. Прикрытый тончайшим кружевом, с серебряным подсвечником, который надо было тщательно начищать до блеска каждую субботу. Как красиво было на улице! Когда я первый раз вышла в английский парк за домом, у меня закружилась голова. Там были огромные катальпы с корявыми ветвями, повсюду урны для мусора, и остриженные акации, и грецкие орехи. Графиня очень гордилась своим jardin anglais. [53] Один человек из прислуги учил меня языку. Иллана обожала разговаривать со слугами по-английски, притворяясь, что она живет в поместье в Британии, так что мы все учили английский. – На лице Бекеши появилось безмятежное спокойствие. – Английский парк. Запах свежескошенной травы, аромат роз, сена – мне это казалось раем на земле. Знаю, про меня говорят, что я живу в прошлом, но это прошлое стоит того.

Джэнсон вспомнил развалины, до сих пор видные на вершине холма: от обширного поместья остались только неровные обломки стены, возвышающейся над землей лишь на несколько футов, скрытые высокой травой. Старая кладка когда-то бывших величественными печных труб, с вывалившимися кирпичами, торчала из кустарника, словно пни деревьев. Замок, гордо простоявший несколько столетий, был превращен в груду камня. Утерянный мир. Старуха снова вошла в зачарованный сад. Теперь она жила в тени его развалин.

Тихо потрескивали и шипели дрова в камине. Какое-то время все молчали.

– Ну а как же насчет топота маленьких детских ножек? – наконец спросила Джесси.

– У графа и графини был один ребенок. Петер. Вы не хотите еще капельку палинки?

– Вы очень любезны, мэм, – сказала Джесси. – Но я, пожалуй, все же откажусь.

– Его крестили в первую субботу октября 1937 года. Такой замечательный мальчик. Очень красивый и очень умный. Сразу было понятно, что ему суждено многого добиться в жизни.

– Вот как?

– Я до сих пор отчетливо вижу, как он ходил по коридору с зеркалами в шортах, матроске и шапочке. Ему очень нравилось видеть свое отражение в стоящих напротив зеркалах, снова и снова, бесконечно размноженное, становящееся все меньше и меньше. – Она улыбнулась, и ее лицо покрылось мелкой сеткой морщин. – Родители в Петере души не чаяли. Это можно было понять. Он был их единственным ребенком. Роды были тяжелыми, и после них графиня потеряла способность иметь детей. – Старуха находилась в другом месте, в другом мире: если этот мир и был потерян, то только не для нее. – Однажды сразу после обеда он съел булочки, испеченные кухаркой к вечернему чаю, и та его строго отчитала. Так вот, это случайно услышала графиня Иллана. «Никогда больше не смейте так разговаривать с нашим ребенком!» – заявила она. У нее был такой тон – как будто на словах висели сосульки. Бетина, наша кухарка, залилась краской, но ничего не сказала. Она все поняла. Мы тоже все понимали. Маленький Петер был… не похож на других мальчиков. Но вы должны понять, он не был избалован. Как говорят в Венгрии, сиял, как солнце первого июля. Если он чему-то радовался, то улыбался так, что казалось, будто его лицо разрезано пополам. На этого ребенка было ниспослано Божье благословение. Чудо. Из него могло получиться все. Все, что угодно.

– Должно быть, Петер был для своих родителей всем, – заметила Джесси.

Старуха принялась снова поглаживать собаку.

– Такой замечательный мальчик!

Ее глаза на мгновение озарились, словно она увидела перед собой ребенка, в шортах, матроске и шапочке, разглядывающего свое бесконечно размноженное, уменьшающееся отражение в расположенных друг напротив друга зеркалах.

У нее задрожали веки, и она закрыла лицо рукой, стараясь удержать зрительные образы.

– Лихорадка была ужасной, он метался в кровати, и его рвало. У нас была эпидемия холеры. У него был такой жар, что к нему нельзя было прикоснуться. А потом вдруг стал холодным. Понимаете, я была одной из тех, кто ухаживал за Петером, когда он заболел. – Старуха взяла собаку за морду, словно пытаясь набраться сил у верного животного. – Никогда не забуду то утро – когда я нашла его, совсем холодного, губы бескровные, щеки словно восковые. У меня чуть не разорвалось сердце. Мальчику было всего пять лет. Что может быть ужаснее? Он умер, так и не успев пожить.