Директива Джэнсона - Ладлэм Роберт. Страница 27

– Незаметно туда не пробраться.

– И все же попробовать можно. Переход через открытое место – от площадки до бетонной полки – будет относительно быстрым, помещение наполнено табачным дымом, а эти ребята поглощены чертовски увлекательным кругом протера. Мы по-прежнему сохраним принцип одновременности действий, но только нам придется сделать главным входом наклонный тоннель.

– Это и есть твой запасный план? – выпалил Катсарис. – Да ты импровизируешь почище джаз-квинтета. Господи, Пол, это операция по освобождению заложников или джем-сессия?

– Тео! – Это была просьба о понимании.

– А какие у нас гарантии, что в подземелье перед камерой не дежурит еще один часовой?

– Любой непосредственный контакт с Петером Новаком опасен. ФОК это прекрасно понимает – заложника охраняют, но держат в изоляции от кагамских повстанцев.

– И чего они боятся? Того, что он зарежет охранника запонкой?

– Главари террористов боятся его слов, Тео. В бедной стране слова плутократа – штука очень опасная. Это гораздо более надежное средство бежать, чем напильник и веревка. Вот почему часовые держатся вместе и на удалении от пленника. Дай только заложнику возможность завязать отношения с одним из своих стражей, и кто может сказать, к каким последствиям это приведет? Помни, Тео, валовой национальный доход Ануры в расчете на душу населения меньше семисот долларов в год. Только представь себе, что бедный крестьянин-кагамец оказывается втянут в разговор с человеком, чье состояние измеряется десятками миллиардов долларов. Можешь сам прикинуть. Всем известно, что Петер Новак человек слова. Предположим, ты кагамский повстанец, и тебе предлагают сделать твою семью такой богатой, что это выходит за рамки твоей алчности. Ты обязательно задумаешься над этим предложением – такова человеческая природа. Конечно, идеологическое рвение сделает кого-то невосприимчивым к подобного рода искушению – как, например, это произошло с Халифом. Но ни один здравомыслящий командир не рискнет на это положиться. ЛПЧП – «лучше перестараться, чем пожалеть». Так что Новак под надежной охраной, но в полной изоляции. Это единственный безопасный способ.

Катсарис совершенно неожиданно улыбнулся.

– Ну хорошо, босс, жду ваших приказаний.

Оба уже перешли пределы страха; их охватило, по крайней мере на какое-то время, странное спокойствие.

Для того чтобы вынуть решетку, им пришлось приложить все силы, причем дополнительная трудность состояла в том, что сделать это требовалось бесшумно. Когда Джэнсон наконец оставив Катсариса наверху, пополз вниз, все его мышцы и суставы бурно протестовали. Он весь буквально скрипел от напряжения. И это было главным. Пистолет «беретта» в кобуре на бедре, казалось, впился ему в тело. На водостойкой краске, которой было измазано его лицо, выступили крупные капли пота, стекавшего обжигающими струйками в глаза. По своему горькому опыту Джэнсон понял, что его мышечный тонус восстанавливается далеко не так быстро, как прежде: мышцы оставались напряженными гораздо дольше – болели, когда меньше всего на свете ему было нужно бороться с физической болью. Много лет назад в разгар боя он чувствовал себя так, словно сам был оружием, бездушным автоматом, нацеленным на выполнение задания. Теперь же в нем стало слишком много человеческого. Пропитавшись потом насквозь, нейлоновый комбинезон начал прилипать к коленям, паху, подмышкам, локтям.

У него в голове мелькнула предательская мысль: а может быть, это ему нужно было остаться у входа в тоннель, предоставив Катсарису спускаться вниз? Джэнсон взобрался по каменной кладке к узкому прямоугольному отверстию, через которое можно было проникнуть на верхнюю часть веранды. Это отверстие, одно из нескольких, служило для стока воды, в противном случае заливавшей бы первый этаж во время проливных дождей сезона муссонов. Протискиваясь сквозь дренажную щель шириной восемнадцать дюймов, Джэнсон поймал себя на том, что дышит с трудом. Что это, усталость? Страх? Катсарис похвалил его план. Но они оба понимали, что он солгал. В этом плане не было ничего хорошего. Просто никакого другого плана не было.

Не обращая внимания на ноющие от напряжения мышцы, Джэнсон пробрался по служебному коридору, примыкавшему к парадным покоям северного крыла. Достав фонарик, он мельком взглянул на чертежи: вниз по коридору, затем налево двадцать футов. В глубине будет дверь. Ничем не примечательная. Камень, одетый в дерево. Незаметная дверь, ведущая в глубокую шахту. Два стула по обе стороны от двери были пустыми. Часовые, привлеченные общим смятением наверху, до сих пор лежат без сознания под верандой. То же самое можно было сказать относительно пары прикрытия, просматривавшей весь коридор. Семерых долой. Осталось еще семнадцать.

Джэнсон остановился перед дверью, чувствуя, что у него участился пульс. Замку исполнилось уже несколько десятков лет, и он представлял собой скорее чистую формальность. Если злоумышленнику удалось проникнуть так далеко, запертая дверь его вряд ли остановит. Быстрое исследование подтвердило первое предположение: это действительно был кулачково-сувальдный механизм, скорее всего созданный в середине века. Джэнсону было известно, что в подобных замках используются плоские стальные прямоугольники, а не штифты, а пружины размещаются непосредственно в цилиндре, а не в корпусе замка. Он достал миниатюрную отмычку из закаленной стали, напоминающую по форме лопаточку стоматолога, но только размером чуть больше спички. Вставив изогнутый конец отмычки в замочную скважину, Джэнсон надавил на рычаг, обеспечивая максимальное усилие и при этом тонко регулируя силу нажатия. И то и другое было очень важно. Один за другим он срезал кончики сувальд. Через десять секунд со всеми сувальдами было покончено. Однако замок еще не открывался. Джэнсон вставил в скважину второй инструмент, полоску углеродистой стали, тонкую, но жесткую, и начал поворачивать ее по часовой стрелке.

Затаив дыхание, он осторожно работал обоими инструментами, и вдруг язычок убрался. Джэнсон потянул дверь на себя, на какие-то дюймы. Она легко подалась на хорошо смазанных петлях. Эти петли нельзя было не смазывать; открыв дверь, Джэнсон увидел, что она имеет в толщину восемнадцать дюймов. Хоть генерал-губернатор и разместил подземную тюрьму прямо у себя под ногами, он постарался оградиться от малейших отголосков криков, доносившихся оттуда.

Джэнсон приоткрыл дверь еще на несколько дюймов, оставаясь в футе от входа на тот случай, если там кто-то затаился.

Медленно и очень осторожно он убедился в том, что по крайней мере ближайшая к нему часть коридора свободна. Шагнув в дверь, Джэнсон оказался у каменной лестницы с гладко стертыми от времени ступенями. Обернувшись, он изолентой заклеил бронзовый язычок замка, чтобы дверь не захлопнулась.

И начал спускаться вниз. По крайней мере, ступени были из камня, а не из скрипучего дерева. Сделав несколько шагов, он оказался перед вторым препятствием, решеткой из стальных прутьев на петлях.

В отличие от каменной двери наверху, эта уступила его инструментам легко, но далеко не так бесшумно.

Раздался отчетливый скрежет металла по камню – который не могли не услышать находившиеся внизу часовые.

Как это ни странно, они никак не отреагировали на шум. Почему? Еще одна засада? Подсадные утки – теперь уже целая стая?

В голове у Джэнсона промелькнул вихрь мыслей, но тут он уловил одно слово: theyilai.

Даже после беглого знакомства с разговорником кагамского языка он узнал это слово: «чай». Часовые кого-то ждут – того, кто принесет им чаю. Вот почему они нисколько не удивились, услышав звук. С другой стороны, если чая не будет в самое ближайшее время, у них возникнут подозрения.

Теперь Джэнсону было непосредственно видно то, на что до того он смотрел только с помощью стекловолоконной камеры. Помещение освещалось одной лампой накаливания без плафона. До него донесся приглушенный гомон возобновившихся разговоров. Карточная игра была в самом разгаре. Дым, поднимавшийся струйками по лестнице, позволял сделать вывод минимум о десяти зажженных одновременно сигаретах.