Вопреки всему (сборник) - Поволяев Валерий Дмитриевич. Страница 27

Тревожная мысль эта, внезапно возникшая в голове Куликова, — на фронте он научился подмечать всякие неожиданные вещи и явления, — заставила его вскинуться, потемнеть лицом.

Любому солдату из его батальона, не говоря уже о роте, если у бойца есть совесть, стоит беспокоиться о тех, кто будет жить здесь после войны и вообще в последующие годы — хватит ли этим людям земли, воды, чистого воздуха, хлеба? Уже ежу понятно, что фашисты скоро будут выпихнуты за пределы нашей Родины, долго держаться им не дано, их зароют в планету, и землю сровняют. Нагадили они столько, что след их придется сживать несколько столетий.

Задавал Куликов себе разные каверзные вопросы, пробовал найти на них ответ, но ответа не находил. Как не знал и того, останется он жив в этой жестокой мясорубке, в пламени и черном отравленном дыму или нет? Этого тоже никто из них не знал.

Но вопреки всяким скорбным и прочим мыслям обстановка в тот день выдалась тихая, и вечер был тихий, без пальбы и взрывов, а утром вообще выяснилось, что немцы не стали удерживать свои позиции, отошли. Отошли почти беззвучно, вот ведь как, чем пулеметчики были удивлены несказанно — видать, фрицы отрабатывали новый способ драпанья. Что ж, им и карты в руки.

По части драпа немцы оказались большими мастерами — чем дальше уходили они на запад — ближе к своему фатерлянду, естественно, — тем сильнее, гуще смазывали себе пятки маслом, салом, тавотом, вазелином, чем-то еще, что убыстряет бег: видать, очень уж соскучились по домам родительским… Молодцы, фрицы! Так держать!

Перемещения наших частей также происходили стремительно: пустые места оставлять нельзя, нужно обязательно надвигаться на противника, наползать на врага, штыком прощупывать его: вот задница, вот хребет, вот лопатки, вот репчатые пятки, а пустоты, если они появятся, тут же ликвидировать.

В общем, нашему герою довелось побывать во многих местах, пропахать, перемерить своими сапогами тысячи километров сожженной земли. Прошли Белоруссию, очутились в Литве, из Литвы свернули в сторону Польши, к границе.

Литва для Куликова осталась еще памятна и тем, что в Литве ему присвоили звание старшего сержанта: из младших сержантов он сразу перескочил в старшие, лихо, по-спортивному перепрыгнув через одну ступеньку. В общем, три лычки на погонах ему носить не довелось, только две, а потом уж — одну широкую… Но все это — мелочи. Вызывающие приятные воспоминания мелочи.

Гораздо больше было мелочей неприятных, если их, конечно, можно считать мелочами. Самыми тяжелыми были переправы через реки. Многие солдаты, взятые на войну из Средней Азии, держались в воде, как топоры, вообще не умели плавать — не принято где-нибудь в Киргизии или в Кара-Калпакии владеть этим мастерством, ну хоть убей — пусть плавают утки с гусями, бараны с овцами, любители полакомиться сочной горной травой, а гордые мюриды и сорбозы будут переправляться через арыки и реки на лошадях. Кто как, одни — верхом, другие — держась за хвост скакуна.

Вот и булькали сорбозы на какой-нибудь Суле или Березине за милую душу, тонули даже в мелких местах. Если не успеешь схватить храброго воина за воротник и выдернуть на воздух — спокойно захлебнется в своем бульканье и пойдет на дно. В штабе потом оформят случившееся бумажкой и отправят домой извещение, в котором сообщат, что "ваш сын погиб смертью храбрых"… Куликов, зная о таких превращениях, только кряхтел натуженно да скреб пальцами затылок.

Самая тяжелая переправа выдалась уже не на нашей территории — в Польше, на Висле.

Висла — река широкая, буйная, вся в кудрях волн, в пене и мусоре, по ней во время переправы плыло что угодно — от старых сапог, сброшенных с онемевших ног захлебывающимися фрицами, до письменных столов, за которыми гитлеровские чиновники подписывали смертные приговоры славянам. Вода в Висле, когда к ней подошли наши части, была пугающе темной, почти черной, в крутящихся воронках.

Пулеметным расчетам, в том числе и нашему герою, выделили лошадей, поскольку переправить на тот берег тяжелый пулемет "максим", используя лишь собственные закорки, было делом нереальным — можно было вместе с "максимом" уйти на дно и стать там лакомым блюдом для раков и сомов. Куликов с Янушкевичем обрадовались лошадиному повороту невероятно — с конем они не только Вислу одолеют, но и, если понадобится, и само Балтийское море. Лишь песенки веселые петь будут.

Но Балтийское море оказалось командованию батальона совсем не нужно, вместо этого расчету выпала длительная остановка на противоположном берегу Вислы. Надо было с ходу определиться с выгодной позицией и, заняв точку повыше, открыть шквальный огонь по врагу. Но пока же — свят-свят, помоги, Господи, — одолеть черную широкую воду Вислы. Дело это было архитрудное.

Рядом с Куликовым плыл расчет второго "максима", не раз прикрывавшего фланги роты и батальона в тяжелых ситуациях, расчетом этим командовал запорожский казак сержант Приходько, большой любитель не только пострелять из пулемета… Он любил петь песни, знал их много, ореховые глаза сержанта, когда он слышал какую-нибудь мелодию, мгновенно светлели, делались теплыми, в них даже загорались далекие золотистые свечки, крохотные, будто крупинки пыли. Как у верующего на Пасху.

Пулеметчик Приходько был увлекающимся человеком, плыл сейчас рядом с Куликовым, громко шлепал ладонями по воде, сопел, но из пальцев не выпускал повода черной глазастой лошаденки, испуганно раздувавшей ноздри.

С противоположного берега по плывущим били два пулемета, перекрещивали пространство дымными струями, видными невооруженным глазом, взбивали в воде буруны, кромсали живую плоть. Ну хоть бы раскаленные стволы эти умолкли, оборвали грохот, чтобы перезарядиться, вставить свежую ленту, но нет, работали они бесперебойно.

Вдруг лошадь, к спине которой был привязан пулемет Приходько, зафыркала жалобно, забилась, выдергивая из черной плоти Вислы передние ноги, и через мгновение скрылась в воде с головой. Только густая светлая грива несколько секунд держалась на плаву, а потом и она стремительно ушла вниз и исчезла.

Лошаденку эту работящую, солдатскую было жалко так, что у Куликова даже горло стиснуло. Над водой полз влажный сизый дым, пахнущий всем вместе — горелым деревом, палеными тряпками, человеческим мясом, попавшим в огонь, краской, вживую слизнутой огнем с железа, раскаленным металлом, хотя вода в Висле была холодной и могла погасить любой жар.

Плыть еще предстояло долго — переправлявшиеся солдаты едва достигли середины реки, крики и мат доносились с разных сторон, — в это время из-за немецких спин, со второй линии ударили орудия, снаряды ложились в воду кучно, били прямо по головам.

Тут появились наши штурмовики Ил-2, стремительные, окрашенные в серо-зеленый цвет, они шли низко, на бреющем, как было принято говорить в авиации, кромсая винтами и разбрызгивая в стороны пласты тяжелого влажного дыма, — штурмовики очень быстро заставили замолчать пулеметы. Судя по тому, как вздрогнул и с болезненным хрипом приподнялся берег, к которому плыли бойцы, нанесли удар и по пушкам фрицев: водяных султанов, вспухавших в Висле то тут, то там, стало много меньше.

Прошло еще минут семь, может, десять, и Куликов с напарником почувствовали, как под ногами начало упруго прогибаться дно.

— Все, все, ё-моё, — обрадованно просипел Янушкевич, — прибыли… Мы прибыли!

Зубы у Куликова были плотно сцеплены от напряжения, поэтому он никак не отозвался на голос напарника, на мелкотье обрезал веревку и поспешно стянул с лошадиной спины пулеметную станину с расхлябанными от времени железными колесами, следом снял ствол.

Ободряюще похлопал лошадь по спине, сунул руку в карман, где в куске бумаги, оторванном от дивизионной газеты, у него хранился хлеб, вытащил размякший, похожий на кашу комок, сжал его в ладони и сунул лошади в зубы. Та благодарно слизнула языком мокрую хлебную мякоть.