Вопреки всему (сборник) - Поволяев Валерий Дмитриевич. Страница 52

Тем временем десантники сумели форсировать в неприметном месте дувал, проникнуть во двор и очень скоро ликвидировали одного автоматчика, а затем и второго. Сделали это так неприметно, что сподвижники Лысого Гуляма даже не засекли, как те поплыли в мир иной, в мусульманские небеса.

Оставшийся в одиночестве ствол "калашникова" поперхнулся, словно бы в магазине закончились патроны, затем, одолевая самого себя, кашлянул несколько раз обреченно, выталкивая что-то из ствола, и затих, будто какая-то нужная железка отвалилась от него; десантники тут же поднялись и рванулись в плоский, но очень большой дом. Кривошеев засек, как вместе с ними в дом кинулся брат несчастной жены Лысого Мухаммед, хотел было крикнуть, чтобы тот не совался на линию огня, но не успел — Мухаммед уже исчез в доме.

Разом сделалось тихо. В ушах будто бы возник и тут же начал стремительно слабеть, сходя на нет неприятный свиристящий звон.

В одной из комнат были обнаружены тела двух убитых моджахедов, сам же Лысый Гулям куда-то исчез — ну словно бы сквозь землю унесся в неизвестность. Испарился, что ли?

Куда исчез — непонятно. Дом оказался пустым, никого в нем больше не было, тусклое, не способное разгореться пламя потихоньку пофыркивало наверху, то делалось совсем слабым, ничтожным, то, напротив, цеплялось за какую-нибудь деревяшку и чуть-чуть набирало силу, но очень скоро угасало. Был найден труп и третьего душмана… Больше ничего.

Майор Коськов нашел Кривошеева, козырнул — все-таки тот представлял высшую политическую власть, которой военные подчинялись.

— Лев Геннадьевич, Лысый Гулям исчез.

— Этого не может быть, он здесь, абсолютно точно — здесь… Надо искать.

— Есть искать! Сейчас попробуем ковырнуть дом поглубже.

Кале-Гуляма обнаружили через тридцать минут в подсобном помещении, похожем на сарай, "предводитель моджахедов", посеревший от неожиданного свадебного подарка, преподнесенного ему шурави, держал в руках два пистолета… Но выстрелить сумел только из одного, и только один раз.

Скрутили его в полсекунды, под глазом нарисовали фонарь, чтобы было чем светить в темноте одиночной камеры, отвесили пару оплеух по шее, да еще добавили ногой по заднице, чтобы лежал на полу и не рыпался — в общем, не повезло Лысому Гуляму. На вертолете Ми-8, прибывшем с Баграмского аэродрома, его отправили в Кабул.

Десантники же остались в кишлаке разбираться с обстановкой: половину застрявших там душманов отправили в небесные чертоги, вторую половину скрутили, чтобы потом поговорить с ними по душам.

Плохо было другое — под пулю Кале-Гуляма попал старший брат четырнадцатилетней девчонки, которая ныне считалась женой Лысого, Мухаммед — очень уж хотелось этому парню разрубить позорный узел, завязанный на его семье, слишком много черных красок, зла, печали принес Лысый Гулям в его дом…

Мухаммед угодил под пистолетный хлопок Кале-Гуляма, пуля всадилась ему в грудь и очень опасно застряла в мышце около сердца… Хотя внутри она могла нырнуть в сторону и изрубить в куски все, вплоть до костей; могла задеть и сердце. Кривошеев глянул на Мухаммеда и удрученно покачал головой — парня тоже надо везти в Кабул, в госпиталь. Только вот проблема — до Кабула он может не дотянуть, умрет по пути. Дыхание у Мухаммеда было прерывистым, оно то возникало, рождаясь в груди хриплой лопающейся волной, то исчезало, и его совсем не было слышно, даже пузырение воздуха в легких прекращалось, жизнь совсем уходила из молодого тела, и никто не знал, в том числе и Кривошеев, вернется она в Мухаммеда или нет.

В группе десантников был фельдшер, экипированный, как и все бойцы, он имел автомат, подсумки, лифчик с рожками, а также сумку, положенную всем медикам, — с лекарствами и инструментом, но в одиночку делать операцию он не будет, даже если очень захочет — может сгубить раненого.

Стало ясно партийному мушаверу Кривошееву, что все дела, которые собрались у него — и старые, и те, что образовались в только что закончившейся стычке, надо задвинуть куда подальше и заняться лишь одним — уложить парня на обеденный стол и немедленно приступить к операции… Немедленно. Иначе человека этого молодого, совершившего мужской поступок и сделавшего для Афганистана доброе дело — неизвестно, сколько бы еще убил людей Лысый Гулям, не останови его шурави, — не станет.

— Бойцы, несите раненого в помещение, где есть воздух, — приказал Кривошеев десантникам, — только аккуратнее.

В доме, на женской половине, нашли чистую простынь, расстелили ее на низком восточном столе, Кривошеев невольно подумал: хорошо, очень хорошо, что хоть такой неудобный стол здесь имеется — с корот-кими, необычной кривизны ножками, широкий, такой широкий, что на нем можно ездить на велосипеде, хуже, если бы его не было совсем… Операцию придется делать скорчившись, сложившись в три погибели, только так… Ничего другого не дано.

Фельдшер по фамилии Шмыга, тощий, совершенно невесомый, неведомо как умудряющийся таскать на плече автомат, с узким детским личиком и тяжелыми жилистыми руками деревенского мужика, умеющего пахать землю, приготовился ассистировать Кривошееву.

— Ну, товарищ младший лейтенант, вперед! — скомандовал Кривошеев фельдшеру, а заодно и самому себе: Мухаммеда надо было вытащить во что бы то ни стало, он должен жить…

Набор хирургических инструментов у Шмыги оказался полным, без пропусков, и это было хорошо, с таким набором операцию можно проводить и в горах, и в кишлаке, где живут трудяги-мулы, и на берегу дикой речки, и в пещере — где угодно, в общем, — вот этим советская медицина и была, извините, сильна.

Еще раз осмотрев рану, Кривошеев пришел к выводу, что пуля все-таки сместилась в сторону и сидит в теле глубоко… Если он в ближайшие полчаса не достанет пулю, то Мухаммед может и не выжить. Не дай Бог, чтобы пуля в пистолете этого лысого кренделя была смазана какой-нибудь ядовитой пакостью — тогда все потуги будут впустую, делай их — не делай, кромсай тело парня — не кромсай, все будет бесполезно.

Он смазал края раны спиртом, поморщился от резкого духа, шибанувшего в лицо, запечатавшего ноздри, покрутил головой, соображая, как в каком положении должны сейчас находиться руки, тело, голова, и сделал решительное движение щупом. Первым делом нужно было достать пулю, все остальное, всякая гарь, мусор, грязь, крошки металла, отколовшиеся во время выстрела, чистка раны — все это потом… Потом!

Как и предполагал Кривошеев, пуля Лысого Гуляма вошла в тело парня не по прямой, а по кривой, сложным винтом, по-ведьмински, и целых двадцать минут понадобилось мушаверу, чтобы в теле, в месиве мышц, сосудов, крови отыскать ее и крепко уцепить кончиками щипцов. И все-таки дело застопорилось.

Кривошеев почувствовал, что у него дрожат усталые ноги — онемели, сделались деревянными, в них перестала течь кровь. М-да, по части медицины Афганистан будет отставать от всего мира, это ежу понятно, — до тех пор будет отставать, пока в домах не появятся высокие столы. Те самые, сидя за которыми люди не рискуют стать инвалидами.

Хоть и работал Кривошеев в обкоме, был обычным аппаратчиком, чиновником — человеком с важно откляченной нижней губой, как он говорил про таких людей, — и врачебную практику отставил вроде бы в сторону, а навыки хирургические не растерял: и пальцы, несмотря на усталость, слушались его, и голова соображала, была ясной, не звенела, и сознание — прозрачнее не бывает… В общем, все было тип-топ.

Скорость операции, может быть, была пониже, чем в хирургическом отделении, в пору, когда он им руководил в областной больнице, а в остальном все вроде бы очень даже ничего, он сохранился… И сам сохранился, и самого себя в профессии сохранил.

Фельдшера — на солдатском языке Таблетку — по фамилии Шмыга надо было похвалить особо: во-первых, у него с собою оказалось все-все-все. И скальпели, и зажимы, и тампоны, и анестезия, целая батарея болепонижающих средств и прочих лекарств. Таблетками медиков зовут не только в армии, но и в лагерях, в тюрьмах — в местах суровых, в общем, и это не зазорно. Тем более в условиях, когда медики ходят с десантниками в горы, в пустыни, в каскады пещер, на снежные шапки Гиндукуша, в дикие кишлаки на войны.