Дорога в Омаху - Ладлэм Роберт. Страница 11

– Говорю тебе, Винни, я был потрясен, – произнес тучный коротышка по кличке Лапа, трогая узел белого шелкового галстука, выделявшегося на фоне его черной рубашки. – Это не только противоестественно, как заметил ты, но и не по-человечески. В каком мире живут эти высоконравственные судьи? Может, в стерильном?..

– Ты не ответил на мой вопрос, – прервал его мягко Винсент, поднимая брови и переводя взгляд на своего второго гостя. – А ты что скажешь, Туша? Вы, ребята, не растрогались, случаем, до слез?

– Послушай, Вин, – запротестовал крупный мужчина с бочкообразной грудью, растопырив перед собой массивные руки, прикрывшие частично красный галстук поверх розовой рубашки, – мы классно потрудились. Работа была высший сорт, уж поверь мне! Эти чистюли сами напрашивались на это, верно? Мы даже задействовали мальчиков Хайми Голдфарба в Атланте: им ведь ничего не стоит собрать улики и против святого. Я прав или нет?

– Да, мальчики Хайми знают все ходы и выходы, что правда, то правда, – согласился директор ЦРУ, наливая себе очередной стакан кьянти [20] и извлекая из кармана рубашки сигару «Монте-Кристо». – Они справляются со своими обязанностями куда лучше, чем все фэбээровцы в Гувервилле [21] вместе взятые. Они накопали нам дерьма на сто тридцать семь конгрессменов и двадцать шесть сенаторов, что вкупе с вознаграждением в денежной форме и обеспечило мне поддержку со стороны этих прохвостов.

– Как ты сказал там, Винни, в денежной форме?.. – решил уточнить Лапа.

– Забудь об этом. Я просто не могу представить себе, чтобы все эти пятеро или шестеро свихнувшихся судей оказались чисты как стеклышко и что ни на одного из них нет компромата. Такого не бывает! – Манджекавалло поднялся из-за стола и, закурив сигару, принялся шагать взад и вперед вдоль стены, на которой висели вперемешку гравюры с изображением святых, пап римских и овощей, пока вдруг не остановился в облачке дыма, окутавшем его голову словно нимб и начавшем затем медленно опускаться. – Вернемся-ка на исходные позиции и взглянем реально на вещи.

– На какие, Винни?

– Не исключено, что эти пятеро или шестеро – всего-навсего либеральные клоуны, не способные мыслить практически. Что из того, что люди Голдфарба не сумели ничего накопать против них? А как насчет этого большого черного кота? Вдруг у него были грешки в детстве или в юности? Кто-нибудь подумал об этом? Или никто из вас не заглядывал столь далеко в его прошлое? Если это так, то вы допустили серьезный промах!

– Он был прислужником в церкви, псаломщиком, хористом, Вин. Ну, сущий праведник, просто ангел во плоти, и к тому же он очень-преочень умный.

– А как насчет женщины-судьи? Она ведь большая шишка, верно? А это значит, что ее мужу пришлось заткнуться и сделать вид, будто он в восторге от того, что его жена занимает такой важный пост. Но на самом деле это не может ему нравиться: он же мужчина. Представьте, что она перестала готовить еду, и он бесится из-за этого, однако выказать своего возмущения не смеет: обычно люди предпочитают помалкивать в подобных случаях.

– Там тоже не подступишься, Вин, – печально покачал головой Туша. – Он каждый день присылает ей в офис цветы и твердит всем и каждому, как он ею гордится. И это понятно: он – известный адвокат и не захочет нажить себе врага в суде, особенно в лице собственной жены.

– Ну и дерьмо же он!.. Послушай, а этот ирландский святоша? Что, если он напивается втихую после их грандиозных представлений? Что скажешь? Неплохо бы сыграть на этом: соорудить небольшое досье, совершенно секретное, – мол, вопросы национальной безопасности и все такое. Покупаем полдюжины свидетелей, которые утверждают, что видели его горяченьким и пузырившимся пивом после того, как он покинул свой офис. Это сработало бы. Кроме того, почему бы не приписать ему пару девочек? Это же так естественно?

– Дохлый номер, Вин! – возразил Туша, вздыхая и снова качая головой. – Ирландский парень такой чистоплюй, что простыни под ним скрипят от крахмала. Всем известно, что он никогда в жизни не выпивал больше одного бокала белого вина. Что же касается девочек, то и там тоже глухо.

– А вдруг все-таки удастся что-нибудь найти?

– Зря стараешься, Вин: он идеалист, какими бывают только в возрасте бойскаутов.

– Вот прохвост!.. Раз так, не будем трогать этих двоих англосаксов, тем более что наши люди умеют совершать славные налеты на этих богатых ребят в лучшей части города. Не стоит зря обижать эту компанию, пусть себе развлекаются в загородных клубах. Мне это не нравится, но я готов смириться… Итак, переходим к нашему собственному олуху.

– Прескверный малый, Винни! – заявил сердито Лапа. – Он был очень груб со многими из наших ребят, будто вовсе и не знает, кто мы такие. Понимаешь, что я хочу сказать?

– Так, может, дать ему понять, что мы-то уж, во всяком случае, знаем, кто он такой. Согласны?

– О’кей, Вин! Но как это сделать?

– Мне-то откуда знать, черт возьми! Мальчики Голдфарба уж непременно придумали бы. Не одно, так другое! Может быть, он трахнул пару монахинь в приходской школе или стибрил набор посуды во время мессы, чтобы купить «Харли» и присоединиться к банде мотоциклистов!.. Обязан я, что ли, за всех ломать голову?.. Должна же у него быть хоть какая-то слабость: за всеми этими жирными олухами какие-нибудь грешки да водятся!

– Туша тоже жирный…

– Стоп, Лапа, и ты не жердь.

– Тебе не достать этого олуха, Вин, – вмешался Туша, здоровяк в розовой рубашке. – Он настоящий эрудит, у него в запасе столько высоких слов, что он может сбить с толку кого угодно, и к тому же он чист, как ирландец, вымоченный в отбеливателе. По сути, он не делает ничего предосудительного. Разве что без конца распевает свои любимые арии и при этом безбожно фальшивит, что, конечно, раздражает людей. Мальчики Голдфарба кинулись было по его следам, потому что, как большинство любителей ермолок [22], они считают себя либералами, наш же чистюля к таковым себя не относит. У них был политический мотив, понятно?

– Черт возьми, какое отношение имеет к этому политика? Столь серьезной проблемы, с какой пришлось нам столкнуться сейчас, не было за всю историю существования нашей страны, а мы тут жуем жвачку по поводу политики!

– Послушай, Винни, – взмолился Лапа, – но ведь это ты хотел замарать тех важных судей. Или нет?

– О’кей! О’кей! – Манджекавалло, продолжая рассеянно дымить сигарой, направился к своему месту за кухонным столом. – Я знаю, когда наши фокусы не срабатывают, ведь верно? Так на чем мы остановились? Ах да, мы должны защитить страну, которую любим, потому что без страны, которую мы любим, мы останемся не у дел. Ясно я выражаюсь?

– Вполне, – заверил его Лапа. – Я тоже не хочу жить ни в какой другой стране.

– И я бы не смог, – признался Туша. – Куда бы я сунулся с Анджелиной и семью ребятишками? В Палермо, ты знаешь, слишком жарко, чуть не задыхаюсь. А Анджи приходится еще хуже, чем мне. Вот уж она-то потеет! От нее вся комната может провонять.

– Это отвратительно, – произнес тихо Манджекавалло, уставившись темными глазами на своего огромного сподвижника в розовой рубашке. – Даже очень! Не понимаю, как можешь ты говорить такие вещи о матери своих детей.

– Так ведь это не ее вина, это все ее железы.

– Хватит разводить бодягу, Туша! Баста! Это нас никуда не приведет. – Директор ЦРУ снова вскочил со стула и сердито зашагал по кухне, дымя сигарой. Потом, задержавшись у плиты, приподнял крышку с дымящейся кастрюли, но, обжегшись, тут же уронил ее. – Черт возьми, что она там готовит? На вид – обезьяньи мозги.

Он потряс обожженной рукой.

– Ты это о своей горничной, Вин?

– О горничной? О какой такой горничной? Или ты подумал про ту, что сидит рядом с Розой? И вяжет и болтает, болтает и вяжет! Они там, словно две сицилийские шлюхи, пытаются вспомнить, кто на кого взобрался сорок лет назад в Мессине! Она не готовит. И не только не готовит, но и не моет окон и не чистит туалета. Они с Розой лишь шастают по супермаркетам и покупают падаль, которой я и кошек не стал бы кормить.