Дорога в Омаху - Ладлэм Роберт. Страница 18

– Нет, Ричардс, не весь, а лишь кое-кто, – возразил агент справа, понижая голос. – Все должно храниться в строжайшем секрете. По-видимому, вам следует поспешить с отдачей приказов, так как завтра с восемнадцати ноль-ноль деятельность командного центра стратегического воздушного контроля скорее всего будет фактически приостановлена.

– С чего это?

– Осуществление данной акции выдается за проявление уважения к дебатам по поводу решения, чреватого принятием нового закона, неприемлемого для нас, – ответил агент слева, чьи глаза по-прежнему укрывались таинственно за стеклами солнцезащитных очков.

– О каком законе ведете вы речь? – завопил генерал.

– О том, что, по всей видимости, ориентирован на комми, – молвил эмиссар из столицы. – Они внедрили в Верховный суд своих людей.

– При чем тут комми? О чем вы там, черт бы вас побрал, толкуете? Ведь у них – «гласность», «перестройка», а этот суд – всего лишь передаточный механизм, который легко может быть заменен!

– Вы, наш друг боевой, принимаете желаемое за действительность. Постарайтесь усвоить своим бронированным умом всего лишь одну вещь: мы никому не уступим базу! Это наш нервный центр!

– Кому не уступите?

– Так уж и быть, скажу. Кодовое название предмета нашей беседы – «УОПТАК». И это все, что вам следует знать. Спрячьте эти сведения под свое сомбреро.

– Уоп… атака?.. Уже не вторглась ли в Омаху итальянская армия?

– Этого я не говорил. Этническая галиматья не имеет к нам никакого отношения.

– Так что же тогда вы сказали?

– Все это сверхсекретно, генерал. Это-то вы можете понять?

– Может – могу, а может – нет. А как с моими четырьмя самолетами, что поднимутся завтра в воздух?

– Да так вот: «Помоги мне сесть, Скотти!», а потом: «Помоги мне подняться, Скотти!»

– Что?! – заорал Оуэн Ричардс, срываясь со стула.

– Мы слушаем, что говорит нам начальство, и вы, генерал, должны делать то же самое.

Элинор Дивероу и Арон Пинкус с побледневшими лицами, разинутыми ртами и остекленевшими глазами сидели рядышком на двухместной кожаной кушетке Сэма Дивероу в кабинете, оборудованном им лично для себя в реставрированном викторианском особняке в Уэстоне, штат Массачусетс. Они оба молчали, поскольку лишились дара речи. И неудивительно: нечленораздельное бормотание, стоны, бульканье, исходившее из уст Сэма, – это все, что услышали они в ответ на заданные ими вопросы. Ничто не изменилось и после того, как Сэмюел Лансинг Дивероу, потрясенный налетом на его шато-берлогу, пригвоздил себя к стене, широко расставив руки и раскрыв ладони в стремлении хоть что-то прикрыть из изобличавших его фотоснимков и газетных вырезок.

– Сэмюел, сын мой, – произнес наконец престарелый Пинкус, вновь обретя голос, но на уровне хриплого шепота.

– Пожалуйста, не надо! – взмолился Дивероу. – Ведь точно так же обращался ко мне и он!

– Кто «он»? – пробормотала Элинор не своим голосом.

– Дядюшка Зио…

– У тебя нет дяди по имени Си О, если, конечно, ты не имеешь в виду Симора Дивероу, который женился на кубинке и переехал в Майами.

– Не думаю, что он его имеет в виду, милая Элинор. Если память не подводит меня, старика, то, как узнал я во время кое-каких переговоров в Милане, «зио» – это и есть «дядя», а где еще, как не в Милане, мог бы найти наш поверенный новых «дядюшек»? Если переводить буквально, то ваш сын говорит: «Дядюшка Дядя», – вы понимаете?

– Нет…

– Он намекает на…

– Я не желаю ничего слышать! – возопила леди Дивероу, прикрывая руками аристократические уши.

– …Папу Франциска Первого, – пробубнил до конца свою фразу лучший из лучших адвокатов Бостона, штат Массачусетс. Бледностью своей его лицо могло бы поспорить с лицом трупа шестинедельной давности, если тело продержали все это время без заморозки. – Сэмми… Сэмюел… Сэм… Как могло произойти такое с тобой?

– Это трудно объяснить, Арон…

– Просто не верится! – загремел Пинкус, возвышая голос до максимальной громкости. – Ты живешь в другом мире!

– Можно и так сказать, – согласился Дивероу, отрывая руки от стены и падая на колени. И так, со сдвинутыми коленями, он стал дюйм за дюймом продвигаться к маленькому овальному столику перед миниатюрной кушеткой. – Видите ли, у меня не было выбора. Я вынужден был делать все, что требовал этот оборотень…

– Включая похищение папы римского! – пискнул Арон Пинкус, снова потеряв голос.

– Замолчите! – взвизгнула Элинор Дивероу. – Это невыносимо!

– Надеюсь, вы простите меня за шероховатость моей речи, но мне кажется, милая Элинор, будет лучше, если вы помолчите и дадите мне возможность выяснить все до конца… Продолжай, Сэмми. Я тоже не хочу ничего этого слышать, и все же скажи во имя бога Авраама, который присматривает за всей вселенной и, возможно, знает, что к чему, как же это случилось? Поскольку то, что случилось, ясно и так! Пресса и прочие средства массовой информации оказались правы – везде, во всем мире! Было двое людей, и свидетельство этого – фотографии на твоих стенах! Было двое пап, и настоящего похитили вы.

– Не совсем так, – начал извиняющимся тоном Дивероу. Было заметно, что каждый новый вздох давался ему труднее предыдущего. – Видите ли, Зио считал, что все в порядке…

– В порядке? – Подбородок Арона оказался в опасной близости к поверхности кофейного столика.

– Ну да. Он неважно себя чувствовал… Но это другая часть истории… Зио оказался умнее нас всех. Он, хочу сказать, был полностью в курсе всех наших дел, но не протестовал…

– И все же как это случилось, Сэм? И кто стоял за всем этим? Не тот ли псих, генерал Маккензи Хаукинз? Его предостаточно на этих фотографиях. Он сделал из тебя самого скандального в мировой истории похитителя, чье имя, однако, никому не известно! Я вполне корректен в своих выводах?

– Можете считать, что так. Хотя, возможно, все обстоит иначе.

– Иначе? Но как в таком случае, Сэм? – произнес умоляюще престарелый поверенный и, взяв с кофейного столика экземпляр журнала «Пентхаус», начал махать им перед коматозным лицом Элинор Дивероу.

– В этом журнале есть кое-какие блестящие статьи… теоретического характера.

– Прошу тебя, Сэмми, подожди! Посмотри на свою прекрасную мать, родившую тебя в муках. Она нуждается сейчас в помощи, требующей, вероятно, большего искусства, чем наше. Заклинаю тебя именем покровительствующего воинству господа бога, коему в завтрашний шаббат [28] вознесу я от всего сердца молитву во храме, объясни, что же вселилось в тебя, когда ты согласился участвовать в этом чудовищном предприятии?

– Право же, Арон, слово «вселилось» весьма уместно, когда речь заходит о моем участии в том, что вы определяете как преступное действие.

– Мне ни к чему что-либо определять, Сэм, коль скоро я вижу на этих стенах столь специфические снимки! – Пинкус вскочил с кровати и перстом своим указал на фотографии и газетные вырезки.

– Но они же, Арон, сами по себе ни о чем не свидетельствуют.

– Ты что, хочешь, чтобы я послал папе повестку с вызовом в суд?

– Чиновники Ватикана не допустят ничего подобного.

– Эти фотографии – достаточно серьезные улики! Неужели я так и не научил тебя?

– Пожалуйста, поднимите маме голову!

– По-моему, ей повезло, что она потеряла сознание… Так какой же бес вселился в тебя?

– Собственно говоря, все произошло помимо моей воли. Когда за двадцать четыре часа до своей демобилизации из армии я вышел из архива армейского разведывательного управления «Джи-2», где содержался компьютерный банк данных, то к моему запястью были прикованы цепью копии документов из папок повышенной секретности.

– Ну и?..

– Видите ли, Арон, как официально приставленный к Маккензи Хаукинзу юрист, я был обязан сопровождать его, когда он решил в соответствии с резолюцией шестьсот тридцать пять сделать заключительную запись в досье, в котором хранились секретные отчеты и прочие документы, касавшиеся его службы в армии во время Второй мировой войны и последующих боевых действий на территории Юго-Восточной Азии.