Алый лев - Чедвик Элизабет. Страница 23

— Это запах валлийских холмов, — сказал Вильгельм.

— Ха, я знала, что ты станешь спорить даже с больной женщиной, — сказала Аойфа, махнув на него рукой и горько улыбнувшись; она старалась показать, что с ней почти все в порядке. — Я знают, как пахнет в Килкенни, и не поверю никому, кто станет со мной спорить.

— В таком случае, — сказал Вильгельм, — прошу прощения. Я ошибся.

Ее взгляд сделался тяжелее, хотя искорки любопытства в нем остались.

— Ты хороший придворный, язык у тебя подвешен почти так же хорошо, как у ирландских бардов, но меня этим не купишь.

Воздух свистел и хрипел в ее легких, как будто они были парой изношенных мехов.

Вильгельм поднял брови:

— Что ж, я надеюсь, что мое сходство с ирландскими бардами не порождает презрения ко мне.

Она прищурилась, гладя на него.

— Моей дочери лучше знать, что это порождает, — сказала она, бросив взгляд на большой живот Изабель, и чуть помолчала, чтобы выровнять дыхание. — Ты скоро отплываешь в Нормандию, милорд.

— И что, миледи?

— Я хочу, чтобы ты поклялся, что не забудешь Ленстер, даже когда твое сердце будет привязано к другим землям. Ленстер — это наследство моей дочери, и я не позволю тебе швырнуть его собакам, — она снова замолчала, чтобы перевести дух, и Изабель озабоченно положила ладонь на ее руку.

— Я не забуду, — ответил Вильгельм. — Клянусь честью рыцаря, что никаким волкам не дам вырвать его у меня из рук или из рук вашей дочери.

Аойфа коротко кивнула.

— Сдержи свое слово, и будь ты проклят, если нарушишь его, — помолчав, она указала на ставни. — Откройте их. Я хочу послушать дождь.

Изабель снился сон о том, как они пересекали море на пути в Ирландию. Им нужно было отвезти домой Аойфу, но в корабле появилась пробоина, и, несмотря на то что все вычерпывали воду, как сумасшедшие, ковшами, горшками, кувшинами, а рыцари даже своими шлемами, вода продолжала подниматься. Вильгельма нигде не было, но, взглянув вниз, Изабель увидела, что в одной руке она держит его окровавленный меч, а в другой череп, которым вычерпывает воду. Ее мать, сидевшая над ними всеми на троне, кричала, как ведьма-банши, что приближаются волки, которые разорвут их всех.

Она проснулась с громким криком, вся в холодном поту, сердце бешено колотилось. Образы из сна были столь явными, будто все происходило сейчас с ней в этой комнате. Она отошла прилечь, подремать, совсем ненадолго, оставив мать под присмотром женщин, но, судя по тому, как изменилось освещение комнаты, прошло несколько часов.

Боль пронзила ее поясницу и низ живота. Взглянув вниз, она с ужасом обнаружила, что ее платье и покрывало промокли и воды продолжают отходить. Живот от схваток сделался тугим, как барабан. На ее крик из другой комнаты прибежала Сибилла, жена Жана Дэрли, и, бросив беглый взгляд на Изабель, позвала на помощь и послала за повитухами.

— Слишком рано! — выдохнула Изабель Сибилле, когда та вернулась, и крепко сжала ее руку. — Господи Боже и святая Маргарита, еще слишком рано!

Схватки следовали одна за другой, быстрые и яростные, как штормовые волны. Повивальные бабки проворно помогали, а дождь снаружи так и не прекращался, словно снова наступил потоп. Тело Изабель превратилось в инструмент для извлечения боли, оно было растянутым и вздыбленным, мелодия становилась все выше и выше, пока ей не начало казаться, что она умирает от боли. Плача, вцепившись руками в женщин, она стонала и тужилась, тужилась, скрежеща зубами, со связками, готовыми разорваться от напряжения у нее в горле, пока повитухи не велели ей перестать тужиться, потому что показалась головка. Ее бедра расслабились, промежность залило липкой влагой, и повивальная бабка поднесла к ее лицу сморщенное, окровавленное существо, которое издавало слабые, попискивающие звуки, но было, хвала Господу, живо.

— Девочка, — сообщила повитуха, освобождая рот и нос девочки от слизи, оборачивая ее теплым полотенцем, и, не перерезав пуповины, отдавая ее в руки матери. — Маленькая, но выживет.

Изабель взглянула в вытянутое, похожее на кошачью мордочку, личико своей малышки. По ее подсчетам, ее новорожденная дочка появилась на свет недели на три раньше положенного срока, она, скорее всего, была зачата прошлой осенью, после возвращения Вильгельма из Англии, перед тем как они отплыли в Ленстер.

Она ласково нашептывала что-то малышке, а та в ответ раскрыла глаза и нахмурила свое уже испещренное морщинами личико, отчего Изабель улыбнулась, а потом тоже нахмурилась. Ее сон и преждевременные роды явно были знаком свыше, и, хотя она не могла понять, каким именно, это точно было предостережением.

В ту ночь дождь прекратился, а Аойфа умерла. Отец Вальтер выслушал ее исповедь после всенощной, когда стало ясно, что, если чуда не случится, она не доживет до утра. Аойфа дожила до момента, когда смогла взять на руки свою новорожденную внучку Сайбайру, и Изабель, слабая после родов, подошла к постели матери, чтобы подержать ее за руку и помолиться вместе с ней в ее последние минуты. Собравшись с силами, Аойфа прошептала:

— Берегись волков.

Эти слова словно просочились в кровь Изабель, как тающий лед, и, когда отлетел последний вздох матери, ее дочь забила такая сильная дрожь, что она не могла унять стук зубов. Озабоченно шепча что-то, женщины отвели ее обратно в постель, укутали теплыми покрывалами, согретыми горячими камнями, завернутыми в шерстяные пеленки, и дали ей выпить обжигающе-горячего говяжьего бульона. Она медленно порозовела, и тепло расплылось по ее телу, но в самом сердце Изабель по-прежнему слышала отзвуки страха и ощущала смесь вины, дурных предчувствий и боли утраты.

На долю Вильгельма выпало сопровождать гроб с телом Аойфы в Тинтерн для погребения и заниматься похоронами. Роды были недолгими, но Изабель потеряла много крови, и после родов тоже, поэтому она осталась в своих покоях, пила питательные отвары, чтобы восстановить силы, да и немыслимо было для женщины, все еще кровящей после рождения дитя, войти в церковь.

Махельт заняла место своей матери в процессии и торжественно зажигала свечи, ее семилетняя серьезность одновременно изумляла и трогала. Вильгельм пытался не думать о том, что для нее это было подготовкой к будущему. Его старшие сыновья тоже исполнили свои роли как мужчины в семье, а не как маленькие мальчики. Вильгельм поправлял их, когда они раздавали милостыню людям, следовавшим за процессией в надежде на подаяние. Вилли было одиннадцать, Ричарду почти десять. Еще несколько лет — и их нужно будет отсылать в чужой дом учиться на оруженосцев. Куда уходит время?

Стоя за стенами аббатства, он смотрел, как тени от облаков пролетают над долиной, и аббатство то накрывается тенью, то купается в золотом солнечном свете.

Махельт встала рядом с ним и проскользнула своей маленькой ручкой в его.

— Ей тут будет хорошо, — сказала она. Это было утверждение, а не вопрос.

— Да, — ответил он, легко погладив ее пальчики. — По крайней мере, лучше, чем где бы то ни было.

Глава 10

Предместья Лонгевиля, Нормандия, июль 1202 года

Крепко сжимая в одной руке обнаженный меч, а другой держа поводья, Вильгельм объезжал захваченные французские подводы с провиантом — несколько повозок, запряженных пони. На земле лежали трупы, кровь поблескивала на дороге пыльными красными ручейками и лужами. Более удачливые стояли, подняв руки за головы, и со страхом смотрели на нормандских захватчиков. Вильгельм коротко кивнул своему племяннику Джеку и убрал меч в ножны.

— Избавьте их от всего, что покажется вам ценным, а потом отпустите, — велел он. — Крови пролито уже достаточно, а удерживать ради выкупа нет смысла ни одного из них.

Он развернул коня и посмотрел на Жана Дэрли, который обследовал обозы с продовольствием.

— Здесь, в основном, строевой лес, милорд, — сказал Жан. — Правда, есть еще немного вина и солонины.