Закон бумеранга (СИ) - Шнайдер Анна. Страница 41

Заглянул на кухню. Жена варила макароны, а в сковородке томилась курица в томатном соусе. Блин, обожаю… Сразу захотелось остаться на ужин, но нет — нельзя. Иначе я так и не уйду, а надо.

— Марин, я пошёл, — сказал я негромко, и жена вздрогнула. Обернулась с кулинарной лопаткой в руке, посмотрела на меня растерянно.

— Уже?..

— Ну да, а когда ещё? После ужина девчонкам надо будет спать укладываться, тогда они меня точно не отпустят. Сейчас как раз подходящее время. Я к ним зайду, попрощаюсь и уйду. Вика в курсе, а Даше скажу, что мне надо отлучиться и мы с ней увидимся завтра. Или ты хочешь, чтобы я их уложил, а потом ушёл?

Марина молчала, глядя на меня немигающим отрешённым взглядом.

Она как будто не могла понять, снится ей всё это или нет.

— Я не знаю, — выдохнула в итоге и почесала висок кулинарной лопаткой. Чертыхнулась и бросила её в раковину. — Делай как хочешь. Как тебе удобнее.

Мне удобнее было остаться и сражаться за нашу семью дальше. Я-то затеял всё это исключительно ради Марины и её покалеченной моим прошлым поведением психики.

— Лучше сейчас. — Я пожал плечами, стараясь казаться спокойным. — И насчёт завтра… Я приду за девчонками часикам к десяти, возьму их погулять до обеда, договорились? Сможешь отдохнуть.

— Ладно, — как-то безжизненно ответила Марина. Я кивнул, мгновение помешкал… и осторожно поинтересовался:

— Обнять тебя можно? Или нет?

Жена слегка порозовела.

— Да… можно.

Я быстро отошёл от двери и, пока Марина не передумала, заключил её в объятия. Расцеловал в обе щёки, даже губ коснулся в быстром, но жадном поцелуе. Однако продолжалось это недолго — я слишком опасался послужить очередной причиной Марининого расстройства, поэтому отпустил её и сделал шаг назад.

Теперь Марина была ещё розовее и глаза сверкали, будто у неё температура. Отчаянно так сверкали, как у человека, который на войну отправляется.

— До завтра, — сказал я самое нелепое, что только можно было сказать. А затем добавил то, что было ещё нелепее: — Всё будет хорошо, Марин.

Она кивнула, прерывисто вздохнув, и тускло, безжизненно ответила:

— Да… до завтра.

Марина

Когда Сашка ушёл, попрощавшись сначала со мной, а затем с девчонками, я погрузилась в состояние похожее на анабиоз.

Мыслей толком не было, да и чувств тоже. Я будто ослепла и оглохла от боли, онемела от слишком громкого крика, которым пыталась дозваться до бесконечной пустоты, не отвечающей, сколько в неё ни ори.

Одна, опять одна. Впрочем, что меня так удивляет? Я была одна всегда. Хоть и кощунственно думать подобное о родителях, но они, пусть и были для меня близкими людьми, никогда меня по-настоящему не понимали и не поддерживали. Точнее, поддерживали, но только то, что их во мне устраивало. А то, что не устраивало, — например, моя любовь к «бесполезному» рисованию или чтению фантастики и фэнтези — пытались искоренить. У меня не было шансов выбирать по жизни то, что мне по-настоящему нравилось. По сути, Сашка стал первым, что я выбрала сама.

Он был моим миром. Почти Вселенной. Я вертелась вокруг него, как планета вокруг Солнца… а потом моё Солнце вспыхнуло — и погасло, сначала опалив меня жаром ярости, а затем заморозив внутренним холодом. Холод шёл не от Сашки, а от меня самой, изнутри, подпитываемый разросшимися до огромных размеров обидой и разочарованием, что Солнце оказалось не более чем сгустком ярко горящего газа.

Я сошла с орбиты, потеряла вектор, замучилась сомнениями — и до сих пор мучаюсь, пытаясь найти точку опоры и определиться.

Помог ли мне уход Сашки? Я ведь знала, что он делает это ради меня, сам говорил. Но увы — пока не работало.

Я только чувствовала себя ещё более несчастной и одинокой, чем была даже вчера. Масла в огонь подливали и девчонки — откровенно надутая Вика и ничего не понимающая, растерянная Дашка. Из-за того, что усыплял их сегодня не Сашка, а я, они заснули на час позже, совершенно меня умотав. Хотя я вроде бы делала всё то же самое, что и он, однако Даша лупила глаза, скакала по кровати, хохотала и пыталась играть со мной в «ку-ку», прячась под одеялом. Вика молчала, но её тяжёлый несчастный взгляд действовал на меня не хуже гвоздя, вбиваемого в голову молотком.

В результате, когда я около одиннадцати вышла из детской, мне захотелось сесть на пол и расплакаться. Я с трудом дошла до спальни и застыла в дверях, сразу заметив купленную сегодня куклу.

Маленький Северус Снейп стоял на прикроватной тумбочке и смотрел на меня в ответ. Я до сих пор не вытащила его из упаковки — боялась испачкать. Мало ли, что придёт в голову Даше? К куклам у неё была своеобразная «любовь» — она любила отрывать им конечности и распихивать по разным машинкам. В этой — одна нога, в этой — другая, а вот здесь голова и рука…

Снейпа мне было жаль, и я оставила его в упаковке.

И было в этом, наверное, что-то символичное.

Нашу с Сашей возможность помириться и быть вместе, простив друг другу все ошибки, я тоже никак не желала распаковать, вновь боясь запачкаться…

Сашка

Если бы кто-нибудь спросил меня, что я чувствую, уходя из дома, я не смог бы ответить. Даже трёхэтажного мата недостаточно, чтобы выразить, как откровенно хреново мне было.

Я чувствовал себя человеком, которому взрывом оторвало конечности, а потом его выбросило в бурно текущую реку. И рад бы выплыть, но как, если рук-ног нет, а река настолько быстрая, что не поймёшь, где берег, вертит во все стороны. И крови столько потерял, что безумно холодно и сознание теряешь.

Я ещё успел забежать в магазин возле своего нового места обитания, купить себе еды и… да, коньяк с сигаретами. Потому что, как иначе справиться с растерянностью и отчаянием, просто не знал.

Всю ночь не спал, таращился в телик — в отличие от нашей с Мариной квартиры, здесь он был, — смотрел какую-то невиданную хрень, хлестал коньяк, заедая его пересоленными фисташками, и дымил коромыслом. Очень хотелось сдохнуть. Я даже представлял, как сейчас набухиваюсь в хлам и подыхаю. Девочки, конечно, расстроятся, особенно Вика, Дашка скучать будет. Это меня и тормозило. А остальные… Ну, родители и брат — да, тоже не обрадуются, но переживут. Марина поубивается, а потом махнёт рукой на непутёвого изменника и найдёт себе нового мужика. Он будет добрый и хороший и изменять никогда не станет. Матом тоже ругаться не будет, и пить не будет, и курить. Со всех сторон у него одни достоинства окажутся, в отличие от меня.

Вот и хэппи-энд! Злое зло сдохло, захлебнувшись собственной рвотой после попойки, а доброе добро поживает и добра наживает. Все довольны, счастливы и танцуют долгие танцы перед титрами, как в индийских фильмах.

Я аж прослезился, представив себе такой исход. Счастливая Марина с новым муженьком, со всех сторон идеальным красавчиком, мои улыбающиеся родители и Славка — радуются, что Маринка наконец воспряла, и в этом ей помогла моя смерть, разумеется, — девчонки, которые уже забыли непутёвого папашу и не меньше любят нового, правильного. Причём Даша про меня совсем забыла, а Вика… ну, вспоминает иногда. По праздникам.

А что? Так и должно, наверное, быть? Никакого переосмысления, никаких вторых шансов. Тем, кто виноват, — смерть и крестик на могилку, а кто был молодцом и жертвой –благостное счастье и радугу над головой.

И чего я ещё трепыхаюсь, а? Мешаю Маринке быть счастливой. Давно надо было напиться и попасть под какую-нибудь машину, освободить жену от бремени сомнений и невозможности простить. Что я за человек-то такой, а?

Вот примерно с такими мыслями я и уснул, напрочь забыв о том, что на следующий день собирался погулять с дочками.

Безответственный, никчёмный человек, говорю же.

Сашка