Кристальный пик - Гор Анастасия. Страница 92

Борей резко поднялся с места, бросил свою курительную трубку на стол и молча направился прочь. Никто не последовал за ним, даже Вельгар, который смотрел куда-то левее платформы, где Маттиола рыскала под винными бочками рукой, ища брошенный ошейник. Когда глаза их встретились, рот Вельгара приоткрылся, но сам он остался недвижим. Матти же резко побелела, закрыла ладонью лицо и бросилась обратно в бадстову для слуг, откуда выносили свежие закуски. Кажется, Вельгар последовал за ней — я потеряла его из виду за спинами драконов, которые вдруг поднялись со своих мест.

— Драгоценная госпожа, Старшие приняли решение, — объявил Шэрай спустя минуту после того, как внимательно выслушал целый зал, гудящий на своем языке. — Пятеро из семи Старших желают жить вместе с людьми, а значит, того желает весь наш род. Отныне Фергус, Немайн и Керидвен — земли драконов, и драконы не позволят врагам отнять у них дом. Таков уговор. Таков новый гейс королевы Дейрдре!

Барды, ждущие своего часа на дальнем конце платформы, заиграли на лютнях и тальхарпе раньше, чем я успела ответить Шэраю или хотя бы осознать услышанное. Все случилось так быстро, что напоминало сон. На переговорах люди всегда внемлют логике, выгоде и обещаниям — и я в своих речах тоже обращалась к первому, второму и третьему. В итоге я совсем позабыла, что драконы — не люди. Они внемлют чувствам, единству и интуиции. Поэтому мне оставалось только принять произошедшее как должное и смотреть на вдруг развеселившихся драконов, засмеявшихся и набросившихся на еду и кувшины с вином.

— Как ты это сделал, Солярис? — спросила я только.

— Это не я сделал, а мы, — поправил он, и я почувствовала нежное прикосновение острых когтей к своей дрожащей ладони. — Мы только что положили конец старой войне. И скоро положим конец еще одной.

12. Высшее проявление

Отец говорил, что в потомках Дейрдре течет кровь сидов, и потому мир не заслуживает ни одной ее капли. Он сурово наказывал всех, кто допускал малейшие царапины на моей коже, не говоря уже о чем-то большем. Так, моя первая весталка оказалась на улице в месяц воя лишь за то, что поранила меня ножницами, когда стригла; ребенок кого-то из слуг, которого я уговорила поиграть со мной в салки, получил десять ударов плетью, когда я споткнулась на лестнице и упала; и даже Маттиола однажды осталась на сутки без воды и хлеба за то, что не отговорила меня лезть на злополучную яблоню, о чей ствол я ободрала локти. После этого мне прочитали с десяток нотаций, мол, я слишком хрупкая из-за сахарной болезни, хилая и нежная, как весенний цветок, чтобы предаваться подобным забавам. Лишь когда я доказала отцу, что цветы не могут летать на драконах, а я — могу, он ослабил тиски своей заботы и перестал беречь меня так, как не смог сберечь маму.

Возможно, именно поэтому я до сих пор чувствовала себя так странно, когда брала в руки меч. Будто нарушала древний запрет, занималась чем-то постыдным и непристойным, не позволяя себе быть слабой, а защищаясь сама. От этого каждый раз сердце стучало у меня в ушах, на лице растягивалась ребяческая улыбка, и приходилось прикладывать двойные усилия, чтобы не дать дыханию сбиться. Я больше не испытывала ужаса, глядя, как стекает моя кровь на дейрдреанскую землю, и не спешила забинтовывать синяки, чтобы скрыть их от взгляда караулящих поле хускарлов. Пережив смерть, путешествие в сид, встречу с вечно голодным зверем, я больше не имела права называться хрупкой. Отныне моя кровь принадлежала лишь мне одной, и я могла делать с ней все, что пожелаю, даже проливать.

— Наручи, — напомнил Солярис, когда хвост его, усеянный костяными гребнями, рассек воздух в нескольких дюймах от моего лица. — Зачем ты носишь наручи, если не используешь их? По комплекции ты меньше любого воина, так компенсируй силу скоростью и ловкостью, коль не ищешь смерти. Вот сейчас. Давай, попробуй!

Я стерла пот со лба, сделала ровно два шага вперед и выбросила перед собой обоюдоострый меч с навершием из пяти лепестков и узорами черни, но все равно не смогла даже приблизиться к Солу, настолько быстро он уходил с линии атаки. Тогда я сделала так, как он велел: резко развернулась на пятках, ударила наручем по колену, заставляя вставки-опалы щелкнуть, и взмахнула рукой.

Чирк!

Кожа Соляриса, рассеченная на плече, срослась раньше, чем я успела поверить, что у меня получилось. Не дав мне толком возрадоваться победе, Сол тут же замахнулся в ответ, и когти его столкнулись с костями на моей полупрозрачной ладони, которой я закрылась вместо щита. Мысль, что я могу защищаться ею в бою, пришла мне недавно, после встречи с волчицей Госпожи. Раздался ужасающий скрежет, и даже Солярис скривился от этого звука.

— Тебе не больно? — спросил Сол, и хотя голос его звучал обыденно-вежливо, в ломаной линии губ читалось откровенное беспокойство. Вопреки правилам боя, которые он сам же и установил, Сол подошел ко мне вплотную и перехватил за левую руку в области запястья, где и попытался рассечь ее драконьими когтями. Однако в память об этих когтях не осталось ни единого следа: спустя несколько месяцев после снятия гелиоса кожа окончательно затвердела, превратившись в камень. То действительно больше была не плоть и даже не кости, а нечто противоестественное, жуткое… Но полезное.

— Так, значит, Акивилла хотела проверить меня? А если бы я растерялась и просто продолжила пялиться на тебя в ошейнике, то она бы что, приказала всем расходиться по домам?

Солярис выпустил мою руку, осознав, что я снова сделала это, — нарушила обещание не отвлекаться, — цокнул языком и отступил назад, возвращая между нами дистанцию.

— Сосредоточься, Рубин, — повторил он устало, но я просто не могла выбросить из головы тот пир, поэтому продолжала выпытывать у него:

— А вдруг я бы знала язык драконов и подыграла тебе, чтобы провести Акивиллу? Мы ведь оба могли обмануть ее…

— Не могли. — Солярис раздраженно вильнул хвостом, которым тоже парировал мои атаки, и чешуя, покрывающая его руки под закатанными рукавами рубашки, ощетинилась. — Ни одному человеку не под силу выучить драконий.

— Почему это? — оскорбилась я. — Я ведь понимаю, что вы говорите в первородном обличье…

— Первородное обличье — это другое. То истинный язык, сплетение мыслей и инстинктов, которыми мы обмениваемся друг с другом так же, как птицы обмениваются щебетом. Ты понимаешь его либо из-за древнего гейса королевы Дейрдре, либо из-за того, что повязана со мной, но никак не потому, что запоминаешь звуки и умеешь их различать. А вот тот язык, на которым мы говорим людскими устами, не является языком вовсе. По крайней мере, в привычном понимании этого слова. Это искажение общего, где нет ни правил, ни конструкций. Мы просто вторим звучанию, стараясь подражать вам, и иногда снова коверкаем то, что уже было исковеркано до нас. Акивиллу, например, даже я не всегда с первого раза понимаю. Так что мы скорее догадываемся, что хочет сказать сородич, нежели действительно знаем перевод. То, чему тебя иногда учат Сильтан или Мелихор, лишь отдельные словоформы. Чтобы выучить их все, нужно прожить в Сердце несколько людских жизней.

Солярис пояснял методично и терпеливо, и в это время его упрямое лицо ласкали лучи солнца, только-только поднявшегося из-за горизонта на смену полумесяцу. В них его фарфоровые щеки приобретали почти человеческий румянец, длинные белоснежные ресницы отбрасывали тени на высокие скулы, и казалось, что Солярис весь светится, как резная фигурка из жемчуга. Прохладный ветер, несущий в себе первые ноты приближающейся осени, трепал широкий ворот его рубахи, растянутый до ключиц, в волосах Сола снова запутались одуванчиковые семена, оторванные от стеблей вихрем нашего сражения. Там, где мы тренировались каждое утро, цветы успели промяться, а трава осесть, но кругом все еще колосились красные маки, напоминая зарево пожара. Все вместе это являло собой до того прекрасное зрелище, что я, залюбовавшись, едва не забыла, о чем мы говорим.