Мы – плотники незримого собора (сборник) - Брэдбери Рэй Дуглас. Страница 45
– Ради всего святого, Монтрезор!
Поникла осока. Огромная древняя лужайка комнаты раскалилась и задымила.
– Да, ради всего святого, – пробормотал чиновник.
– Отличная шутка, ей-богу! Отменный розыгрыш! Вот смеху-то будет, когда вернемся в палаццо… за бокалом вина! Пойдемте…
В темноте чиновник от санитарии промолвил:
– Да. Пойдемте.
Мистер А. канул в пуховую тьму. Черную, безвозвратную. Он слышал, что его пересохшие губы, не переставая, твердят все ту же мысль, а его престарелое сердце перестало стучать и похолодело в груди.
– Requiescat in pace.
Ему чудилось, что он замуровывает себя в стену бессчетным количеством книг-кирпичей.
Ради всего святого, Монтрезор!
Да! Ради всего святого!
Он провалился в рыхлую тьму и, прежде чем все почернело и пропало, слышал, как его пересохшие губы шепчут одну-единственную мысль, а его сердце прекратило беззаконное действие в его груди.
– Requiescat in pace! Покойся с миром!
2007
Дракон, который слопал свой собственный хвост
Чего им больше всего хотелось? Изнывать в старом Чикаго от запахов сажи и копоти, притрагиваться к странным зданиям, обитать в вонючем метро на Манхэттене, лакомиться фруктовым мороженым в лето, преданное забвению, слушать, как царапают слух граммофоны в 1910 году? Может, им хочется побывать на кораблях Нельсона при Трафальгаре, провести день в компании Сократа до приема цикуты, прогуляться по оживленным улицам Афин и увидеть сверкание коленок на солнце? В каком настроении, в каком стиле им хотелось бы провести ближайший час, день, месяц, год? Цены вполне разумные, как на экскурсии! Первый взнос, дневные ставки, а главное, можно вернуться домой, как только древности начнут вас раздражать, утомлять или пугать. Это способ познания своей истории! Вот он, ваш рубеж – готовый, ожидающий, живой, свежий и новый.
Ну же, вперед!
– Думаешь, тебе понравится, Элис?
– Не думаю – воображаю.
– Тебе хочется отправиться куда-нибудь?
– Например?
– В Париж – 1940, Лондон – 1870? Чикаго – 1895? Или на выставку в Сент-Луисе в 1900 году. Говорят, она была грандиозная и трогательная.
Муж и жена завтракали за своим автоматическим столом, который их кормил идеально подрумяненными хлебцами, сочившимися синтетическим, а следовательно, абсолютно гарантированно чистым маслом.
Ох уж это пустопорожнее будущее, в котором дракон подавился своим радиоактивным хвостом, а растерянные, сломленные люди, с лицами, обескровленными от взрывов, и шевелюрами, опаленными до корней волос, с обугленной, покоробленной, обезображенной надеждой в сердце оглядываются назад: ах, если б я мог вспять повернуть времени ветер, вернулся бы в детство хотя бы на вечер! [15]
И так они собирались, собирались и уезжали. Закон не мог им воспрепятствовать, законодатели не могли им помешать. Полиция, трибуналы, безмозглые сенаты и продажные конгрессы, болтуны, тюрьмы, потрясатели бумаг не могли их остановить. Мир опустошался. Пробку выдернули, и люди хлынули по водостоку времени в день вчерашний.
Элис и Джон Везерсы стояли с наружной стороны своей двери. Дома на их улице опустели и притихли. Дети поисчезали с деревьев, их животики больше не пучило от жутко неспелых зеленых плодов. Автомобили ушли с обочин, а корабли – с небес. В окнах прекратилось движение.
– Ты не забыл выключить воду в ванной?
– Не забыл.
– Газ?
– Выключен.
– Электричество?
– Что это тебя так заботит?
– Запри дверь.
– Никто ведь не зайдет.
– А ветер?
– Ну, ветер – другое дело!
– Все равно, запри, Джон, пожалуйста.
Они заперли дверь и зашагали по лужайке, оставив одежду и аккуратно зачехленную мебель и все-все-все на своих местах.
– Как ты думаешь, мы когда-нибудь вернемся?
– Нет.
– Никогда-никогда?
– Никогда.
– Интересно, мы будем вспоминать наш дом на Вязовой террасе, мебель, электрические огни, вечеринки и все остальное, и помнить в прошлом, что было такое время или место?
– Нет, мы ничего не будем помнить. Тебя подключают к машине, которая сотрет твою память, а взамен даст новую. Я стану Джоном Сешенсом, бухгалтером из Чикаго в 1920 году, а ты будешь моей женой.
Они шагали по вечерней улице.
– Подумать только, – сказала она тихо, – в один прекрасный день мы встретим на улице Эдгара и его жену в Чикаго. Они посмотрят на нас, а мы на них. «Где мы могли раньше видеть эти лица?» – подумаем мы. И пройдем мимо как чужаки, даже не подозревая, что встречались в будущем, до которого сто девяносто лет.
– Да, незнакомцы. Странная мысль.
– Нас миллион, а может, больше, и мы прячемся в Прошлом, не узнавая друг друга, но мы сработаны по одному шаблону и даже не догадываемся, что мы из другой эпохи.
– Мы убегаем, – сказал он, останавливаясь и глядя на неживые дома. – Я не люблю убегать от проблем.
– А что мы можем?
– Остаться и бороться!
– С водородной бомбой?
– Примем против нее законы.
– И начнем их нарушать.
– Будем пытаться снова и снова. Вот что мы должны делать, а не улепетывать.
– Что толку?
– Толку, конечно, никакого, – признался он. – Теперь я понимаю, что достаточно одного нечистоплотного ученого и нечистого на руку политикана, чтобы они снюхались и сварганили себе бомбу. Когда-то мы, маленькие человеки, минитмены, носили оружие, мушкеты, чтобы дать сдачи: революционный народ против тирании. Всегда можно было метнуть копье, пальнуть из ружья. Но против водородной бомбы, против ее хозяев с дробовиком не попрешь – всыплют по первое число. Бомба колоссальна; мы по сравнению с ней ягодки-смородинки, утопленные в тесте, – спечемся и опомниться не успеем. Пойдем, что тут разглагольствовать.
Они удалились с мертвой улицы в тишину делового квартала.
Но нередко ночами большой чикагский электропоезд сворачивает за угол неподалеку от их комнаты на шестом этаже и молниеносно мечет желтый машинный луч прожектора в их постель, заставляя их косточки трястись и содрогаться в их спящей плоти. Встрепенувшись, она вскрикивает в спину спящему мужу, а он, разбуженный, поворачивается к ней и шепчет:
– Что такое, что такое?
– Ах, Чарльз, – молвит она ему в тихой, темной, пустой и заброшенной комнате. – Мне приснилось, будто мы живем в другую эпоху, и автоматический стол пичкает нас завтраком, а в небе – ракеты и уйма всяких замысловатых штуковин и изобретений.
– Ладно, ничего, спи – это просто ночной кошмар, – говорит он.
Спустя минуту, тесно прижавшись друг к другу, они вновь погружаются в сон, тревожный и чуткий.
2007
Джаггернаутова колесница
Все получилось восхитительно, славно, красиво. На грани фантастики!
Роско Хаммонд перевозил свой большущий двухэтажный дом на новое место. В ту ночь, когда буксировщики приехали со своими огроменными колесами, я был там и присутствовал при его телефонных переговорах с тремя дюжинами своих приятелей.
– Арни, – кричал Роско, – какие у тебя планы на ночь? Мы собираемся протащить дом на две мили, взгромоздить на гору и разукрасить его в духе бомбейских индуистов. Видел когда-нибудь фильмы с колесницами из классики? Они там катят по улицам, размалеванные в пух и прах. А колеса-то, колеса! Пять футов в поперечнике! Круговорот радуги! С пририсованными ногами и стопами, и глазищами в макияже!
Так вот, мы затеяли переезд в доме-колеснице и заодно справляем новоселье. Послушай, Арни, ты еще играешь на тромбоне? Может, бросишь клич своим ребятам? Мне нужны труба, ударные, флейты-пикколо, гобой, ну и аккордеон. Мы завалим комнаты бутылками и собутыльниками, а они будут наяривать Бенни Гудмана, Гленна Миллера и Арти Шоу. Газанем так, что домина поскачет вприпрыжку. О кей, Арни? Заметано!