ОПГ «Деревня» 4 (СИ) - "Alchy". Страница 18

— Всего хорошего, Алексей Петрович… — С такой печалью и надрывом сказала Маня, что даже обычно толстокожий и непробиваемый Лёха ощутил угрызения совести. Слабые, но всё же. — Нам не о чем больше разговаривать!

После чего отвернулась и гордо задрав курносый носик — с достоинством удалилась в недра лаборатории, оставив подполковника в некой растерянности. «Обиделась!» — Догадался подполковник: «Надо солдат озадачить, пусть пару снопов травы всякой с ромашками и васильками нарвут, вечером презентую и повинюсь! Строга Мария Сергеевна и беспощадна!»

А Маня до обеда упивалась своим коварством и неприступностью, не отрываясь от работы. В глубине души сочувствуя Лёше, не слишком ли круто с ним обошлась? А потом подошла Дуняша, и с неподдельным испугом уставилась на неё бездонными синими глазищами и спросила:

— Маня, а правду говорят, что вы с Алексеем Петровичем в ссоре⁈

Маня с неудовольствием отметила тот факт, что Дуняша то тоже блондинка. И несмотря на то, что они ровесницы — формы у неё уже того, более сформировавшиеся. Вспомнила прочитанное про Ермолова, что он так и не был женат, зато злые языки шептали, что имел многочисленных полюбовниц из черкешенок. С подозрением покосилась на двух лаборанток за соседним столом, навостривших уши при их разговоре и злорадно решила: «Авотхуй! Сегодня же прощу Лёшеньку! Вечером, как победителя клешей!» Вслух же, повысив голос, чтоб и коллеги ни слова не пропустили — ответила:

— Размолвка у нас была, Алексей Петрович под венец немедленно зовет, а я до осени просила подождать. Наверное соглашусь, чо по пустякам спорить. Мужчина сказал, женское дело послушать!

Дуняша и лаборантки, давно усвоившие, что для Мани существовало всего два мнения: её и неправильное — с недоверием разошлись, разочарованные. А Маня, улучив момент — перечитала тщательно составленное собственными руками досье на любимого, где информация из будущего соседствовала с собственноручными наблюдениями и медицинской картой будущего мужа. Что-то сидело занозой и не давало покоя. Ещё раз перечитав по диагонали, она нашла — вот оно! Дата рождения А. П. Ермолова, 04.05.1777 г. — это же послезавтра! Ну вот и повод простить! Но только так, чтоб проникся и оценил!

Перед обедом забрала окончивших занятия великих княжон и повела их в столовую, те на ходу бесперебойно щебетали, вываливая все свои маленькие горести и радости:

— Мария Сергеевна! — Дернула её за подол Катя. — А нашего Сашу посадили в погреб с твоим братом! ПапА так ругался, так ругался!

— С каким братом? — Неподдельно удивилась Маня. — С Егором что-ли? Так он мне дядька, а не брат. Катя, чо ты меня Марией Сергеевной величаешь, я же говорила, зовите меня Маней наедине!

— Правильно она всё делает, Мария Сергеевна! — Заступилась за младшую Мария и понизив голос, пояснила. — Вон мальчишки стоят, уши греют, видите⁈

Маня покосилась на стайку пацанов у крыльца и умилилась воспитанницам — умны не по годам и толк из них будет! За столом Мария заговорщически склонилась к Мане:

— А ты нам проколешь уши⁈ МамА разрешила, и даже уже сережки сработали самые модные, из золота?

— Госспади! — Вырвалось у Мани. — И вы туда же, как обезьянки, тоже блесны в уши хотите⁈

— Это только Мари блесны! — Дрожащим от обиды голосом, надув губки, пожаловалась Екатерина. — А мне пока только мормышки!

— Проколем! — Пообещала Маня. — И сходим на свиданку после обеда, брата вашего навестим и дядьку моего…

Со сбежавшим Строгановым обмишулились все — и казаки, и тайная экспедиция, и даже казачата. Юная поросль, на хороших харчах и нещадно гоняемая Пантелевскими казаками (а учителей он им выбирал тщательно, каждый был докой в своем деле: кто в рубке, кто в скрадывании врага, а уж джигитовке и конному делу учили как кентавров) — показывала такие результаты, что и император был впечатлен. И ведь не потомственные казаки, крестьянские дети, да из семей рабочих. Тут и Пантелей в их обучение душу вкладывал, и потомки, с бору по сосенке собрали обрывки знаний, как следует гонять бойцов. Приходилось детям заниматься по смешанной методике, где казачьи традиции соседствовали с курсом молодого бойца советской и российской армии. А учитывая, что служили в деревне все в разных родах войск, от стройбата до десантуры, а кто-то даже в РВСН лямку тянул — своих воспитанников иной раз побаивался и сам сотник. А с легкой руки, вернее — языка Гнидослава, их ещё с зимы окрестили дьяволятами.

Однако и дьяволята не смогли отличиться в поимке беглеца, тот как сквозь землю провалился. Павел Петрович, неоднократно справлялся о результатах поисков — и все больше хмурился, косо поглядывая на гонцов с безрадостными известиями. А ближе к вечеру, со стороны Могузлов — в село въехал Азат, с десятком своих батыров и лошадью в поводу, на крупе которой мешком висел наследник строгановской империи. Тут себе плюсик поставил Серёга, за налаживание связей с соседями, его кадры отличились, получается.

Помятый сегодня в ходе задержания, и с отметинами вчерашней драки — граф, понурившись, переминался с ноги на ногу перед грозным взором императора.

— И ведь не скажешь, что совсем дурак. — Демонстративно размышлял вслух Павел Петрович, обходя и разглядывая крестника. — Догадался, что по тракту переймут, в леса подался. А ума понять не хватило, что не тебе с охотниками, да ещё из башкир, ловкостью мериться. Куда бежать то собрался, Павел Александрович?

Тот молчал раздавленный всем произошедшим морально. Да и физическое состояние оставляло желать лучшего. Император не дождался ответа и продолжил морализаторство:

— К отцу тебе хода нет, в Братцево если только, жене на шею, приживалкой? Посмотри на себя, спасибо матери с отцом, что воспитали подлецом! Хотя извини, тебя ведь лягушатник воспитывал. Это многое объясняет… — Внезапно голос самодержца построжел и лязгнул металлом. — Али за границу намылился, во Францию⁈

— На что мне эта Франция! — Дернулся как от удара Строганов. — Так же чернь бунтует и возомнила себя ровней благородным людям! Я через всю страну проехал, ваше величество, везде дворяне недовольны, что вы подлому сословию столько послаблений дали! И дворянство гонениям несправедливым подвергаете! Кровью все ваши заигрывания с холопами закончатся и лучших людей от себя уже отвратили!

— Каких, к хуям собачьим, лучших людей, Павлик? — Вкрадчиво спросил император, но от этой вкрадчивости пробрало ознобом. — Это которые в долгах как в шелках, имения по нескольку раз обманом закладывают, чтоб соседям пыль в глаза пустить? Так это всё и так кровью кончится, через сто лет. Да такой, что заигравшихся дворян изведут, как клещей этих. И страну на части рвать начнут, брат на брата пойдет и только благодаря мужикам, которых ты быдлом считаешь, чудом страну из руин поднимут, заводы-фабрики новые отстроят и в великой войне очередной против всей Европы выстоят. И без всяких благородных людей, заметь!

— Всё равно, неправильно это! — Пробубнил Павел, не поднимая взгляда. — Одной мерой мерить холопов и людей, кои и живот свой не щадят положить во благо отечества, и к наукам свойственны!

— Ты то где свой живот не щадишь? За обедом разве что… — Император наконец бросил нарезать круги вокруг крестника и уселся за стол. — Мы или сейчас наведем согласие в стране, прекратив это деление на сословия, или потом кровью умоемся и империю будут рвать со всех сторон, как стервятники. Знаешь, тут дети, коих ты подлыми считаешь, с детства учатся всему. Посещал прозекторскую, где они трупы потрошат, чтоб медицину досконально освоить и потом людей лечить со всем прилежанием — так на столе разделочном никакой разницы, какой у тебя чин и звание. Требуха с ливером у всех одинаковая. Ну окромя того, что у иных благородных она совсем в негодность приходит от излишеств.