Паноптикум - Хоффман Элис. Страница 26

– Сколько их! – произнесла она завороженно, забыв, что ей запрещено болтать с наемным работником. – Интересно, они разговаривают друг с другом по-настоящему, как мужчины и женщины, или просто каждая кричит свое?

Наемный работник застегнул куртку, словно это делало их беседу более легализованной.

– Мужчины и женщины редко разговаривают друг с другом по-настоящему, хотя чешут языком то и дело.

Профессор не видел их и не мог слышать, так что Коралия продолжила:

– Люди могли бы говорить свободно, если бы не боялись чужого мнения.

– Тогда позвольте и мне высказаться свободно, – отозвался возница. Его лицо и шея были покрыты шрамами от ран, заштопанных хирургом кое-как, что явно не делало чести его профессии. – Мне кажется, вам сегодня не стоит плавать.

Коралия не чувствовала никакого смущения, разговаривая с этим человеком, хотя Морин сообщила ей, что некогда он возглавлял одну из самых жестоких банд Нижнего Манхэттена, не пасовавшую перед такими итальянскими гигантами, как Коза Ностра и Черная рука. Они настолько прочно укоренились там, что Принс-стрит называли улицей Черной руки. В молодости возница причинил немало горя другим и себе, затем отсидел приличный срок в тюрьме и после этого угомонился.

– Дрозды чувствуют опасность, – продолжал бывший бандит. – Вы никогда не увидите их в грозу. Они улетают подальше задолго до того, как на землю упадет первая капля. – Он высвистел трель, и одна из птиц подлетела к ним и уселась на ветку ближайшего платана.

– Они понимают вас! – восхитилась Коралия.

Возница признался, что почти всю жизнь держал у себя дома птиц – в основном длиннохвостых и южноамериканских попугаев, а также своих любимых голубей.

– Птица никогда не соврет, а человек редко скажет вам правду. Я знаю это по собственному опыту, и никто меня не переубедит. Скажу вам честно, как птичка. Река слишком беспокойна, мисс. Течение бурное и опасное. В таких условиях даже опытный моряк может утонуть. Я ни за что не отправил бы свою дочь в такой заплыв, если бы мне посчастливилось иметь дочь.

Профессор приближался к ним, и Коралия с возницей отошли друг от друга подальше, однако недостаточно быстро. Сарди заметил, что они разговаривали, и, бросив сердитый взгляд на возницу, отозвал Коралию в сторону.

– Разве я не запретил тебе разговаривать с ним? Он преступник, Кора. Я даю ему шанс исправиться, но с ним надо быть начеку. Он убил больше людей, чем ты встретишь за всю свою жизнь.

Коралия взглянула на возницу, который, держа лошадь под уздцы, нашептывал ей что-то на ухо, и почувствовала, что к мнению этого человека стоит прислушаться.

– Папа, течение сегодня очень бурное. Может быть, перенесем заплыв на другой раз?

– Это он тебе внушил? Вот болван! Он же не имеет понятия, что ты собой представляешь, как ты натренирована. Я нисколько не сомневаюсь, что все пройдет хорошо. Это твое прощание с Гудзоном. После него, клянусь тебе, я найду существо, подходящее для легенды, которую ты создаешь. – Профессор расцеловал ее в обе щеки. – Ты что, трусиха, и я зря потратил на тебя столько времени?

Видя, что у нее нет выбора, Коралия побрела в воду. Когда вода дошла ей до пояса, она нырнула, наслаждаясь тишиной реки, нарушавшейся лишь плеском воды вокруг. Ее подхватило быстрое южное течение, и она с удовольствием отдалась ему, двигаясь почти без усилий. Вскоре она заметила рыбачью лодку. Луна зашла за тучи, и она незаметно подобралась к лодке. Двое рыбаков, сидевших в ней, говорили о своих женах и о том, что хорошо бы принести домой рыбы побольше. Коралия подумала, что, наверное, хорошо иметь мужа, который говорит о тебе с такой нежностью.

Она совсем забыла, что она дикое существо и должна окрасить воду кровью. Она плыла словно во сне, погрузившись в размышления. От воды клочьями поднимался туман. Появился косяк крупных осетров, которые, как известно, умеют кусаться, однако они спокойно плыли рядом с Коралией, не обращая на нее внимания. Возможно, они приняли ее за какой-то особый вид рыбы. Затем, вопреки предупреждениям Морин, Коралия представила себе молодого человека из леса. Она могла бы плыть так очень долго, если бы не наткнулась на какое-то препятствие, сразу вернувшее ее к реальности.

Препятствие не могло быть бревном, потому что было хотя и большим, величиной почти с Коралию, но гибким, луна окрашивала его в бледно-голубой цвет. Она подумала, что это, может быть, осетр. Они с осетром попали в самую гущу водорослей. Коралия уже миновала Палисады, знакомые ей по предыдущему заплыву, и находилась в опасном месте, где северное течение встречается с южным, и Гарлем бурлит водоворотами. К тому же длинные водоросли, поднимавшиеся с глубины в несколько сотен футов, цеплялись за нее, и она наглоталась воды. Рыба по соседству с ней, по-видимому, устала бороться с водорослями и была недвижна. Коралия ухватилась за нее, стараясь оттолкнуться и отплыть от центра водоворота. Но под рукой она, против ожидания, ощутила не холодную скользкую чешую, а промокшую шерстяную ткань. Она с ужасом поняла, что держится за пальто молодой женщины. Тело ее плыло лицом вниз, руки и ноги запутались в водорослях, длинные светлые волосы распластались по поверхности воды.

Коралия в ужасе выхватила нож из кармана и стала яростно кромсать переплетенные водоросли. Сначала она выпуталась из их объятий сама, а затем освободила и другую девушку, но тут почувствовала, что они обе уходят под воду. В какой-то момент лишь длинные волосы девушки оставались на поверхности. Бесчувственное тело тянуло Коралию за собой в глубь водоворота. Она стала яростно грести против течения, не отпуская тело девушки, и в конце концов ей удалось доплыть до прибрежных зарослей. С трудом переводя хриплое дыхание, она последним усилием продралась вместе со своим грузом сквозь высокую траву и заросли молочая – весьма полезного растения, чьи корни использовались индейцами ленапе для лечения лихорадки, – но сейчас оно лишь расцарапало Коралии руки. Выбравшись на берег, она без сил рухнула рядом с недвижным телом. Ее трясло, легкие саднило от перенапряжения, и вместе с тем она никогда не чувствовала себя такой живой и свободной. Над ними простиралась бесконечная глубина неба, усеянного яркими звездами.

– Мы спасены, – сказала Коралия.

Лежащая рядом женщина ничего не ответила. Возможно, она ударилась обо что-то головой или захлебнулась. Коралия осознала всю величину выпавшей на нее ответственности за чужую жизнь.

– Ау! – крикнула она в сторону леса. – Эй, кто-нибудь!

Она надеялась, вдруг тот молодой человек окажется поблизости и услышит ее, но до нее донеслось лишь эхо ее собственного голоса, да в кустах терновника захлопали крыльями птицы, разбуженные ее криком. Птицы вспорхнули из кустов, как облако дыма, и исчезли в сине-черном небе.

Девушка, которую она вытащила из воды, была одного возраста с Коралией или чуть моложе. Вглядываясь в темноте в ее лицо, Коралия поняла, что она очень красива, а на груди ее с испугом заметила расползающееся кровавое пятно. Но тут же поняла, что это не рана на теле девушки, а ее собственная кровь. Очевидно, она порезала запястье об острый камень или свой нож, когда выбиралась на берег.

Коралия встала на колени рядом с девушкой. Все, что она слышала, было ее собственное прерывистое дыхание. Внутри у нее все трепетало, ее раздирали чувства, которые она не могла унять. Она приложила ухо к пальто. Когда-то оно было небесно-голубым, но в промокшем виде приобрело чернильный цвет. Коралия не представляла, как должно звучать чужое сердце, в ушах у нее раздавался лишь оглушительный стук собственного. Она знала только, что у живого человека кожа не должна быть синей, а руки и ноги должны сгибаться. Голова девушки свесилась набок, как у тряпичной куклы. Коралия попыталась взять ее за руку, но пальцы были крепко сжаты в кулак. Приложив свой палец ко рту девушки, она убедилась, что та не дышит. Посиневшие губы были плотно сжаты.

Коралия рывком вскочила на ноги. Она физически ощущала смерть девушки, в горле у нее застрял комок. Она пошла берегом реки, потом побежала. В лесной чаще мелькали круглые фонарики – желтые птички, порхавшие во мраке. Коралия миновала какого-то рыбака в лодке – он заметил ее и окликнул, но она, не останавливаясь, продолжала продираться сквозь кусты ежевики. Она чувствовала себя отрезанной от живого окружающего мира и ни с кем не могла общаться. Однако ее сердце, колотившееся о ребра, говорило ей, что она еще жива.