Паноптикум - Хоффман Элис. Страница 27

Наконец она увидела в темноте экипаж. Рана на ее руке была глубока и продолжала кровоточить, окрашивая ее белую блузку в красный цвет. Отец, очевидно, принял ее за какого-то монстра и при виде ее попятился. Коралия стояла, дрожа и качаясь как пьяная, лицо ее было смертельно-бледным, не считая пятен зеленой краски, нанесенной перед заплывом.

Возница подошел к ней с одеялом.

– Да, это не лучшая ночь на реке, мисс. Я вас предупреждал.

Приблизился и отец. Он не мог думать ни о чем, кроме своего плана.

– Тебя не выследили?

Коралия лишь покачала головой. Она пыталась ответить, но вместо слов горло ее издавало только какое-то кваканье, словно она оставила голос в реке или же заразилась молчанием от девушки в голубом пальто, и оно пропитало все ее существо. Лицо ее было искажено гримасой от холода.

Профессор решил, что Коралия молчит из упрямства, и взял ее за руку, желая выяснить, что ее расстроило.

– Коралия, это не шутки. Не зли меня, скажи откровенно.

Коралия вспыхнула.

– Я наткнулась на утопленницу в реке, – произнесла она неестественно ровным тоном. – Я оставила ее в лесу.

Она ожидала, что отец в очередной раз выбранит ее, потому что судьбы других людей – живых или мертвых – не должны были их волновать, и утопленница значила, по-видимому, не больше, чем маленькая девочка, которую им предлагали по сходной цене. Однако лицо Профессора оживилось, сообщение его заинтересовало. Он потребовал, чтобы Коралия проводила их к тому месту, где она оставила тело. Они сели в коляску, и возница повез их по дороге. Коралия все еще дрожала.

– Дорога скоро кончается, – предупредила она. – И зачем ввязываться в эту историю? Пусть ее полиция обнаружит.

Однажды на похоронах одного из их «живых чудес», умершего от старости человека с бородавками как у лягушки-быка, Морин сообщила ей примету: если посмотришь на мертвеца дважды, он никогда не отвяжется от тебя. Вспомнив об этом, она посоветовала отцу повернуть домой.

– Повернем, когда я сочту нужным, – отозвался он. – Доверься мне.

Когда дорога кончилась, возница привязал лошадь к стволу каштана, и они продолжили путь пешком. Хотя время от времени в темноте раздавались крики птиц, в целом стояла такая тишина, что треск сучка, попавшего под ногу, разносился по лесу как ружейный выстрел. От воды стала подниматься густая пелена тумана, окрашивая дальний берег в серебристый цвет. Воздух был теплее, чем твердый промерзший грунт. Стволы деревьев мерцали, словно отлитые из олова, папоротники были черны как уголь. Коралия заблудилась и повела их в неправильном направлении. Пришлось возвращаться. Профессор ворчал, что они без толку кружат по лесу, а Коралия подумала, что, может быть, было бы лучше, если бы они не нашли девушку. Может быть, она ошиблась, и девушка не умерла, а просто лишилась сил, и отцу не на что будет смотреть. Почему бы не предположить, что девушка отлежалась в траве после ухода Коралии и пришла в себя. Она причесалась, привела в порядок одежду и направилась босиком через лес домой, где ее с огромным облегчением и радостью встретили родители. «Вы не поверите, какой сон я видела, – могла бы сказать им она. – Мне приснилось, что я утонула, а полудевушка-полурыба нашла меня и вытащила на берег, чтобы я могла ходить по земле, как другие девушки, и жить с вами дальше».

Коралия не узнавала дороги, и они шли наугад. Если они найдут в траве большую голубую рыбу и окажется, что ей лишь привиделась девушка, это будет страшное унижение, думала Коралия. Но тут возница крикнул:

– Вон что-то лежит в ложбине!

Профессор поспешил вслед за возницей, а Коралия неохотно поплелась вслед за ними. Ее пугала не только мысль о том, что они найдут, но и причина, почему отец настоял на поисках. Возможно, наступил момент, когда пора уже было оказать сопротивление. Если бы у нее только хватило сил вырваться на свободу и взять свою судьбу в собственные руки! Среди листвы ей чудились Египет, Париж и прочие чудеса мира, ожидающие ее.

– Вот она! – воскликнул возница, указывая на какую-то синюю кучу среди темных папоротников и кустов ежевики.

Коралия почувствовала, будто ее что-то пронзило. Она верила в примету, о которой говорила Морин. Теперь она всегда будет привязана к этой утопленнице. Она хотела отвернуться, но не могла, она уже увидела то, что лежало перед ними.

Профессор снял черное пальто и накинул его на тело.

– Отнеси ее в коляску, – велел он вознице. – Наше сокровище.

– Нет уж, увольте! – ощетинился возница. – Я слишком много времени провел в тюрьме и возвращаться туда не имею желания.

– Ты сделаешь это или сядешь по несравненно более тяжкому обвинению! – сказал Профессор. Увидев угрюмое выражение возницы, он решил применить другую тактику: – Я заплачу вдвое больше обычного. Это облегчит тебе задачу.

Коралия вдруг заметила, что голова утопленницы покоится на подушке, устроенной из травы, а руки сложены крест-накрест на груди. Сама она не оставляла девушку в таком благостном положении, словно в ожидании перехода в мир иной. Она оглянулась на лес, думая увидеть того, кто это сделал, но вокруг были только лжеакации и заросли камыша, возвышавшегося почти на десять футов. Возница поднял тело на плечо. При этом руки девушки разжались, и на землю упали два каких-то черных камешка. Коралия подняла их и увидела, что это не камешки, а пуговицы из черного стекла, холодные, как речная вода.

Они пошли обратно той же дорогой, но теперь солнечные лучи уже проглядывали сквозь листву и все больше просыпающихся птиц заводили свою песнь. Шли молча, пока не добрались до экипажа. Профессор обнял Коралию с необычной для него нежностью.

– Ты нашла Загадку Гудзона! – объявил он.

Коралия побледнела.

– Но как это возможно, отец? Это же обыкновенная женщина.

– Пока. Но после того как я над ней поработаю, она станет необыкновенной.

Коралия подумала о детском скелетике, который она однажды видела на его рабочем столе и разложенных рядом хирургических инструментах, а также об уродцах в стеклянных банках, созданных не Творцом, а человеческими руками.

– Мы должны сами изготовить то, что нам требуется, у нас нет другого выхода, – сказал Профессор, заметив ее обеспокоенное выражение. – В реке Гудзон водилась русалка, взбудоражившая весь Нью-Йорк, а затем она погибла от холода, и наш долг сохранить ее в целости для потомков.

Возница положил тело девушки под скамейку коляски. На полу образовалась лужа, вокруг распространился навязчивый сырой запах мокрой зелени. Отец сел рядом с Коралией, но она отвернулась от него и смотрела в окно. Лошадь неторопливо повезла их лесной дорогой.

– Теперь у нас есть наше чудо, – удовлетворенно произнес Профессор.

Коралию захлестнуло возмущение, ее охватила сильнейшая неприязнь, почти ненависть к тому, чем занимается ее отец. Она больше не могла воспринимать его слова как божественное откровение. Что бы он ни совершил в прошлом и что бы ни собирался сделать в будущем, все секреты будут раскрыты, все «чудеса» разоблачены. Коралия была в этом уверена.

Четыре

Человек, который не чувствовал боли

Я СОБИРАЛСЯ продать часы, которые украл еще мальчишкой, и устроить похороны Мозеса Леви. Но часы, словно догадавшись о моем намерении, в тот самый день сломались. Я завел их, однако они отказывались идти. Пришлось их оставить и продать фотоаппарат, с которым я обучался мастерству, «Америкэн оптикал». От Мозеса мне досталось еще несколько фотоаппаратов, в том числе его старая крупноформатная деревянная камера-гармошка, воспроизводившая изображения на стеклянных пластинах 18 х 24, а также «Лейка» с дорогим объективом Петцваля, которая не разваливалась только потому, что была обмотана клейкой лентой. Я пользовался всеми этими фотоаппаратами как своими собственными. Любимым инструментом Мозеса была старая полуизносившаяся камера таких огромных размеров, что с ней трудно было ходить по городу. Можно подумать, что я продал самый лучший аппарат, но это не так. Мой учитель говорил, что фотоаппаратура обладает собственным зрением, и настаивал, что его камера видит всё в истинном свете и может заменить его, если он начнет слепнуть. Я надеялся, что она окажет эту услугу и мне, потому что я был слеп во многих отношениях.