Паноптикум - Хоффман Элис. Страница 30

Я выяснил, какими фабриками владела семья Блока, и составил список, который всегда носил с собой. Я побывал около каждой, включая то здание, в котором когда-то работали мой отец и отец Исаака Розенфельда. Несколько лет Блок отсутствовал. Как я узнал позже, учился в Гарвардском колледже, а затем на юридическом факультете Кембриджского университета. Когда он оставил штат Массачусетс и вернулся под отчий кров, я все еще вел наблюдение. Иногда я стоял на Шестьдесят второй улице напротив их дома и всматривался в сумерках в их высокие арочные окна. Это был особняк из коричневого известняка, построенный братьями Хантами [21] и украшенный красивыми карнизами и искусной резьбой. Разумеется, он не мог тягаться с принадлежащей миссис Вандербильт уродиной из красного кирпича и известняка, которая была возведена в 1882 году напротив отеля «Плаза» в подражание одному из замков в долине Луары и занимала целый квартал. Тем не менее особняк Блока был достаточно импозантен, и, околачиваясь около него, я чувствовал себя злоумышленником. Во мне назревало желание учинить что-нибудь эдакое… Мне приходилось фотографировать некоторых главарей мафии в тюрьме Томбс после вынесения им смертного приговора в тот момент, когда они собирались перейти по мостику, который соединяет двор суда и тюремный двор и называется Мостом вздохов. Меня всегда занимал вопрос, чувствовали ли они с самого начала, что им предначертано стать грабителями и убийцами и погибнуть таким образом. Что касается меня, то я и понятия не имел, на что способен. Предопределена ли судьба человека, или же он может строить жизнь по собственной воле? Возможно, Хочман был прав, когда сказал мне как-то, что человек проживает много жизней. Совершая те или иные поступки, мы ежедневно сами выбираем свой путь. Но я не мог так сказать о себе, когда приходил на Шестьдесят вторую улицу. Меня влекла туда какая-то сила, над которой я был не властен.

Занимая позицию напротив особняка Блока, я нервничал и был непредсказуем, подобно арестантам, которых фотографировал. Чаще всего они стояли, потупив голову, и не желали смотреть прямо в объектив. Сделать хороший снимок уголовника непросто. Наверняка так же было бы и со мной, если бы кто-нибудь стал фотографировать меня, но пока что такой необходимости не было. Я не хотел находиться у кого-либо в подчинении и быть обязанным предавать гласности все, что подмечал объектив. Прячась в тени около дома Блока, я превращался в собственную тень. Наблюдая за обитателями особняка, я постепенно знакомился с ними. Я узнал имена конюха и судомоек. Одну из служанок звали Агнес, другую Сара. Несколько слуг занимались уборкой территории вокруг особняка. Один из них по прозвищу Сучок был вроде бы за старшего и время от времени посматривал на меня. Я при этом уходил, делая вид, что просто гуляю по улице, но вскоре возвращался. В стремлении изучить жизнь семьи я не слишком осторожничал. Я уже знал, когда приходят и уходят две нарядные дамы, бабушка и мать Блока, а также симпатичная молодая женщина с серьезным выражением лица, которая часто приводила домой подруг. Все они носили большие экстравагантные шляпы с перьями и шелковые накидки. Это была та девочка в кроличьем жакете, которую я когда-то напугал. Но я, видимо, вел наблюдение не тогда, когда было надо, и никак не мог застать ее брата. Однако в конце концов я увидел, как к дверям дома приближается Гарри Блок, мальчик, отдавший мне некогда свои часы, не оказав никакого сопротивления, а теперь джентльмен со средствами, обремененный делами. Он вышел из кареты в пальто с меховым воротником и шелковом котелке, поблагодарил кучера, которого, как я знал, звали Маркус, похлопав его поощрительно по спине, и взбежал на крыльцо. Блок был красив, обладал хорошими манерами и, подобно многим богачам, общался с людьми непринужденно. Я был накален внутри добела. Кровь у меня кипела, как будто мой отец прыгнул в реку всего несколько часов назад. Хочман был прав, мы носим прошлое с собой, оно привязано к будущему, и мы сами решаем, держать его при себе или отпустить. Судьба – и то, что дается нам свыше, и то, что мы сами делаем с собой.

Я стал следить за Блоком и вскоре изучил его обычный распорядок. Однажды я незаметно запрыгнул на задок его экипажа и проехал так по Бродвею, находясь всего в нескольких дюймах от Блока. Сердце мое стучало. Деревянные колеса экипажа попадали в выбоины на мостовой, но я крепко держался за медный поручень. Когда карета замедлила ход, я спрыгнул и быстро пошел прочь, так как боялся, что не удержусь и наброшусь на него. Блок присматривал за работой фабрик, принадлежащих его отцу, и был кроме того поверенным других фабрикантов. Он входил в совет нескольких благотворительных организаций и был известен как человек, умеющий мобилизовать капитал.

Как-то вечером, когда в особняке Блока шел прием по случаю строительства нового здания публичной библиотеки между Сороковой и Сорок первой улицами, я в очередной раз расположился напротив его дома. Здание библиотеки в стиле Боз-ар возводили на месте прежнего водоема площадью четыре акра, который был окружен стеной в египетском стиле высотой двадцать пять футов и брал воду из резервуара Кротон. Теперь в округе Уэстчестер был устроен новый резервуар, а огромная великолепная библиотека должна была стать одним из чудес Нью-Йорка и способствовать просвещению горожан. Прием был организован для сбора средств на строительство и проходил вне рамок обычной светской жизни, поскольку семейство Астор, предоставившее основную часть средств, вряд ли пригласило бы остальных спонсоров в свою гостиную. Они все-таки были евреями, хоть и богатыми.

Я проник в дом, сообщив пожилому швейцару Баркеру, что меня прислала «Трибьюн» фотографировать мероприятие. У меня была с собой камера и пропуск для прессы, и хотя они, в общем-то, ничего не значили, это произвело на швейцара впечатление. Шагая по шикарному синему с красным плюшевому китайскому ковру, я чувствовал себя воришкой. Полы в холле были из полированного черного и белого мрамора. Меня встретил еще один слуга – очевидно, нанятый на этот вечер, потому что раньше я его не видел, – и проводил мимо телефонной комнаты, облицованной золотистыми дубовыми панелями, в большой зал, который был залит мягким светом колоссальной люстры от Тиффани. Деревянная обшивка стен блестела, карнизы были украшены резными ангелами. В зале собралось все семейство, включая Блока-старшего, у которого когда-то работал мой отец. Глава семьи не покидал кресла – очевидно, из-за какой-то болезни. Я принялся устанавливать штатив. Я оказался не единственным, кто собирался снимать происходящее. Семья пригласила известного в обществе фотографа Джека Хейли, который имел доступ в дома манхэттенской элиты и держался так, словно принадлежал к ней. Мое присутствие его не обрадовало, и он без обиняков заявил мне, что хочет продать фотографии газетам, и предупредил меня, чтобы я не вздумал сделать то же самое.

– Да пошел ты! – отрезал я. – Занимайся своим делом, перецелуй их всех в задницу, если тебе нравится, а я сам буду решать, что мне делать, а что нет.

Мою реплику услышала стоявшая поблизости сестра Гарри, высокая изящная девушка с серьезными манерами. Она, нахмурившись, поглядела на меня, затем повернулась к брату и что-то прошептала ему. Он снисходительно похлопал ее по руке, успокаивая. Джулиет нельзя было назвать хорошенькой или красивой, но она была привлекательна. Когда ее не окружали ее глупые подружки, лицо ее принимало задумчивое выражение, в глазах светилась мысль. Она держалась особняком и отказывалась от шампанского, которое ей предлагали. Мне казалось, что она предпочла бы покинуть праздничную толпу и посидеть в одиночестве в каком-нибудь парке на скамейке под вязом и понаблюдать за тем, как темнота просачивается меж ветвей. Правда, на ней было навешено столько бриллиантов, что ее бы тут же ограбили.

Я сделал два «официальных» снимка, а затем еще один в тот момент, когда члены семьи перестали позировать и начали разбредаться в разные стороны. Джулиет, казалось, хотела поскорее убраться подальше. Единственным, кто смотрел на этой фотографии прямо в объектив, был Гарри Блок. Разглядывая эту фотографию теперь, я думаю, что он понимал, что фотография выявит всю его сущность. Как-то у меня даже мелькнула мысль, что я, возможно, украл не только его часы, но и душу.