Дома костей - Ллойд-Джонс Эмили. Страница 37

Пока они стояли у ручья, одетые только в нижнее белье, Рин отважилась бросить взгляд на Эллиса. И верно: мышцы на его левой руке были не так развиты, как на правой, под самой ключицей тянулся тонкий шрам, словно кость прорвала кожу. Однако в Эллисе чувствовалась сила и невозмутимость, без слов говорящие о спокойной уверенности.

– Мог бы сказать и раньше, – заметила она.

Его взгляд был прикован к ручью и рыбешкам в нем. Они подплывали к грязной рубашке, касались ее, отскакивали, но сразу возвращались.

– Откровенничать – значит напрашиваться на жалость, – чуть устало объяснил он, – или, хуже того, на советы.

– Советы?

– Попробовать травы. Делать специальные упражнения. Однажды посоветовали пиявок. Люди не могут просто оставить меня в покое. Им непременно надо найти способ починить меня.

– Но ты же не сломан, – возразила она.

– Я-то это знаю, – отозвался он, – но убедить в этом мир почти невозможно. Вот почему мне нравится одиночество. Люди думают, что боль делает меня слабым – или, что гораздо хуже, сильным. Если мне придется хотя бы еще раз выслушать от кого-нибудь, что я «такой сильный» для того, чтобы просто жить… – Он не договорил, покачав головой.

У Рин имелись свои представления о боли, она повидала ее достаточно. Смерть и боль – верные товарищи, зачастую они неразлучны.

– От боли человек не становится ни слабым, ни сильным, – сказала она. – Боль просто… есть. Она не очищает, просто это часть жизни.

Эти слова вызвали у него смех. Добрый смех – из тех, от которых в уголках глаз появляются морщинки.

– А-а. Ну в таком случае я, наверное, должен радоваться ей. Ведь мне же нравится быть живым. – Он взглянул на Рин сквозь упавшие на глаза волосы. – И спасибо тебе.

– За что?

– За то, что не бросила меня умирать в руднике.

Она фыркнула:

– Можно подумать, я смогла бы.

– Ты могла. – Он склонил голову набок, темные волосы свесились, открыв глаза. Внимательным взглядом он будто смотрел ей внутрь, сквозь кожу, плоть и кости, и видел душу. – Большинство людей так бы и сделало. Сталкиваясь с мраком и ужасом, почти все убегают – забыв о тех, кто рядом.

– Смерть меня не пугает, – ответила она, – и не пугала никогда. – Она прикрыла глаза, ощущая на языке горечь лжи. – Терять людей – вот чего я боюсь. Неопределенности и… неведения. – Она прижала ладонь ко лбу, словно не выпуская воспоминания.

– Понимаю, – просто отозвался он. Этим и ограничился – ни банального «сочувствую», ни неловкого молчания.

Потому что и вправду понимал. В состоянии неопределенности он провел большую часть своей жизни.

Она слегка улыбнулась.

– Ну что, идем? Нам надо поесть.

Она наклонилась над ручьем, собирая их одежду – мокрую, но чистую. Ее высушит солнце.

Эллис направился за ней:

– И что же мы будем есть?

Она махнула рукой в сторону леса.

– А ты оглядись по сторонам. Тут полно еды.

– Да неужели?

Она сверкнула усмешкой:

– Ну смотри.

В мешке у нее лежали припасы – мука, приправа из семян с пряностями, варенье и даже маленький железный котелок. Если бы понадобилось, она смогла бы продержаться несколько недель. Направившись к деревьям, она нарвала полные пригоршни кислицы. Завернув руку в полу плаща, надергала молодой крапивы – сваренная, она перестанет жечься и приобретет приятный вкус. С грибами следовало помнить об осторожности, но мама научила ее отличать съедобные. У подножия одного из деревьев она нашла кучку желтых ежовиков, сняла с пояса ножик и принялась срезать их.

– Вот, держи, – она передала грибы Эллису.

Он бережно принял их в сложенные ладони, словно боясь раздавить.

Рин развела костер из отсыревшего дерева так хорошо, как только сумела. Понадобилось несколько прядей ее волос и немало попыток, прежде чем между ее пальцами поднялась в воздух первая струйка дыма.

Они пообедали супом из кислицы, крапивы и грибов, присыпанным сверху приправой, острой от горчицы и перца. Еда получилась вкусной, но Рин не стала доедать последнюю ложку, а выскребла ее на толстый лист, отнесла на несколько шагов от костра и оставила на обросших мхом камнях.

– На потом? – спросил Эллис.

Рин покачала головой:

– Ты наверняка скажешь, что это суеверия. Ведь этот лес считается покинутым.

Он понимающе кивнул:

– Для пука.

Она изумленно вскинула брови.

– В Каэр-Аберхене тоже знают древние предания, – спокойно объяснил он. – И я их слышал. Но раньше не верил – до тех пор, пока меня не попытался придушить мертвец.

– Да, после такого представления о мире неизбежно меняются. – Рин улыбнулась ему и вернулась в их маленький лагерь. Пожалуй, лагерем его можно было назвать лишь с натяжкой: его составляли их мешки, ее топор и расстеленные поверх кучи листьев плащи. Рин предстояло еще отскрести котелок, наполнить обе фляжки чистой водой и смыть с сапог рудничную грязь. А пока, радуясь ощущению сытости и солнцу, припекающему спину, она просто уютно устроилась на мягком мху.

– А разве нам не пора? – спросил Эллис, хотя выглядел таким же усталым, какой Рин чувствовала себя. – Идти дальше?

– Если от усталости мы не сможем мыслить здраво, ничего хорошего это нам не принесет, – сказала она. – Мы отдохнем несколько часов, а потом найдем дорогу.

Он издал невнятный, но одобрительный возглас и устроился рядом с ней, спиной к спине, так что исходящее от него тепло стало для нее своего рода утешением.

Она закрыла глаза и быстро уснула.

В этот день началось их настоящее путешествие.

Вместо того чтобы искать тропу, Рин решила держаться берега ручья. Он проложил себе путь через камни и в некоторых местах прорезал их так глубоко, что голые скалы громоздились по обе стороны от воды. Солнечные лучи пробирались сквозь навес листьев над головой, освещая дымку и мхи. Сам ручей оказался неглубоким, не доходил Рин даже до колена. Глядя на осенние наряды деревьев, Рин надеялась только на то, что крепость Сиди они разыщут до того, как выпадет снег. Зима завладевала этими местами, как волк добычей: сжимала челюсти и уже не отпускала.

Двигаясь вдоль ручья, они не испытывали нехватки питьевой воды. Шагая по мокрой земле и камням, Рин на всякий случай не выпускала топор из рук.

Эллис следовал за ней, отстав на несколько шагов. Похоже, отдых пошел ему на пользу: походка стала легче, он проявлял живой интерес к деревьям и склону горы. Когда они устраивали привал, он доставал из мешка маленькую, еще не просохшую толком тетрадь и записывал какие-то цифры.

– Расстояния, – пояснил он, заметив, что она наблюдает за ним. – Если я сумею составить карту окрестностей крепости Сиди… – Он умолк, не найдя подходящих слов. – Не знаю, с какими вершинами ремесла могильщика это сравнить.

– С похоронами князей? – иронически усмехнулась она. – Даже за это мы не удостаиваемся славы.

Лес густо зарос мхом и плющом, стволы деревьев были такими толстыми, что Рин, обхватив некоторые обеими руками, не могла соединить пальцы. Толстые корни придавали форму самой земле, сначала выпирая из нее, а затем погружаясь в толщу. Деревья с золотистой листвой – видимо, какая-то разновидность дуба. Возможно, они обладают толикой магии.

День пролетел быстро, как только Рин вошла в ритм ходьбы. Ее икры приятно жгло, разгоряченное тело не чувствовало холодка, которым веяло от реки.

– И никаких признаков людей, – заметил Эллис, когда они остановились наполнить фляжки. Искрящаяся на свету вода покалывала пересохшее горло Рин, когда она сделала глоток.

– Мы же в Аннуне, – напомнила она. – Разумеется, здесь нет ни души. Кроме нас, дураков больше не нашлось.

Он обвел взглядом лес:

– Вот именно. Мы попали сюда… а я думал, будет гораздо труднее.

– Мало тебе было чуть не отдать концы в руднике?

Он нахмурился, но эта гримаса была адресована лесу, а не Рин.

– Эти места – они… Словом, древесина здесь стоит целое состояние. Если кантрев сможет прислать рабочих, окрестные деревни озолотятся. Расцветут ремесла. Округа станет средоточием торговли, а не никому не известным захолустьем. Если бы люди могли заходить так далеко, они давным-давно обжили бы эти места.