L-квест (СИ) - "Yueda". Страница 12

Но сейчас этот обормот суетится, спрыгивает с рук и бежит к кровати. Шагаю за ним и обнаруживаю стянутое наполовину покрывало, вывороченный ящик и кучу носков на полу. Хвостатая бестия хватает зубами один носок и с гордостью тащит ко мне.

— Это ты, типа, добычу принёс? — спрашиваю я, когда котёнок, положив носок к моим ногам, издал радостный мяв. — Тебя, типа, похвалить нужно? А может носом натыкать, охотник?

Аои смотрит на меня своими изумительными синющими глазищами и… Ну как такое чудо можно носом тыкать? Ну решительно же нельзя. Слабак я!

— В общем, я понял, что на шкафы и ящики нужно защиту ставить. Но это завтра. А сейчас пойдём есть, охотник!

Комментарий к ЧАСТЬ II — 1. Нацуно: Начало триместра

* Гоукон — групповое свидание в слепую. Организаторы с обеих сторон (парень и девушка) договариваются о том, сколько человек будет участвовать в групповом свидании, и приглашают своих друзей и знакомых. Групповое свидание может быть на сколько угодно человек, главное условие, чтобы было равное количество с обеих сторон.

** В Японии учебный год начинается в апреле.

Дорогие читатели, обращаю ваше внимание на то, что в шапке появились ссылки на арты героев от замечательного художника и человека Зорро!

Зорро, спасибо вам ещё раз огромное за это чудо!

========== 2. Асакава: Начало триместра ==========

— Асакава-сэмпай*, ещё раз хочу сказать огромное спасибо за то, что возишься со мной, показываешь здесь всё. Это неоценимая помощь! Без тебя я бы ещё долго разбирался…

— Ты преувеличиваешь, — улыбаюсь я.

За неделю до начала триместра мне позвонила мама и попросила взять шефство над сыном отцовского делового партнёра, ведущего его биржевые счета. Этот «сын делового партнёра» в этом году поступил в Токийский университет на мой факультет. Шансов отказаться не было, поэтому, предвкушая возню с распальцованым балбесом, я согласился. Но Такэда Юкито** оказался вовсе не балбесом и отнюдь не распальцованым. Вежливый, немного зажатый, хрупкий, он так искренне извинялся при первой нашей встрече за всё беспокойство, так смущался, что отнимает моё время, что я как-то сразу проникся к нему симпатией.

Сейчас пары у меня и у него закончились, и мы медленно спускаемся с крыльца универа.

— Ну мне и правда очень неловко, что тебя напрягли, — говорит Такэда.

Я собираюсь сказать, что всё нормально и нисколько меня это не напрягает, но тут дверь распахивается и на улицу стремительной походкой выходит Нацуно.

— Камата, у меня с деньгами нынче напряг, — говорит он парню, что бежит следом.

Тот начинает что-то тараторить, а я смотрю на Нацуно. Не могу оторваться, не могу отвести взгляда. Не могу!

Вот он, в каком-то десятке шагов, такой близкий и такой далёкий одновременно. Недосягаемый. Как вспорхнувшая с руки птица. Как вода, вытекшая сквозь пальцы. Ещё помнишь, что трогал, держал, обнимал, но это только воспоминания. И больше ничего не осталось. Реальность мощным прибоем разрушила песочный замок мечты.

И я могу только смотреть. Вот так. Издалека.

Нацуно замечает взгляд, оборачивается. На лице презрение мешается с отвращением. Затем сплёвывает и говорит что-то про гоукон и девчонок.

Больно. Как же больно. Нацуно, за что?

Нет, я знаю за что. Знаю, что заслужил. Но это невыносимо. Невыносимо читать в его глазах презрение, слышать его в словах. Невыносимо! Если теперь я для него никто, если теперь я для него хуже, чем грязь, то я не хочу жить, не хочу дышать. Чувствовать не хочу!

Провожаю взглядом его — моего человека из другого мира, из параллельной вселенной. Самого желанного и самого далёкого человека.

— Он тебе нравится?

Тихие слова рывком возвращают меня в реальность, и я с недоумением и даже какой-то опаской взираю на Такэду.

Как он догадался?

— Не волнуйся, сэмпай, — говорит он и серьёзно добавляет: — Я такой же, как и ты. А ещё мне очень знаком твой взгляд, твоё состояние, когда не можешь подойти, не можешь прикоснуться, признаться, потому что твои мысли, все твои чувства и желания осуждаются обществом, они аморальны, запретны, и ты боишься. Боишься, что человек, которому ты готов подарить весь мир, не поймёт, не примет, оттолкнёт, и у тебя не останется даже того, что есть сейчас, — возможности просто смотреть на него издалека. Я очень хорошо это понимаю. Ещё полтора года назад я точно так же смотрел на одного человека.

Взгляд Такэды очень серьёзен, в нём нет и капли фальши. Он действительно знает, о чём говорит.

— Полтора года назад? А сейчас? — аккуратно спрашиваю я.

— Сейчас мы уже год живём вместе, — улыбается он.

— Это здорово, — тихо произношу я. — Поздравляю тебя.

— Ты хороший человек, сэмпай, и я бы хотел тебе помочь…

Качаю головой.

— Увы, но здесь уже не поможешь. Я всё испортил, всё разрушил…

Медленно спускаюсь со ступеней, иду по аллее, Такэда не отстаёт, следует за мной. Я оборачиваюсь, смотрю на его наполненное тревогой лицо, нахожу первую попавшуюся скамью и, усадив его рядом, начинаю рассказывать.

Не знаю почему, не знаю зачем, но я рассказываю Такэде всё. Наверное, я просто устал держать всё в себе и мне нужно хоть кому-нибудь это рассказать. Такэда слушает, не перебивает, а под конец печально вздыхает.

— Сэмпай, ну зачем ты признался ему сейчас? Да ещё и всё рассказав? Теперь он думает, что ты его обманул.

— Но ведь получается, что я и правда его обманул, — тихо отвечаю я.

— Во-первых, это не совсем обман, — выговаривает Такэда. — А во-вторых, пусть даже и обман, ну и что?

— Что значит «ну и что»? — не понимаю я.

Такэда смотрит на меня и снова вздыхает.

— Асакава-сэмпай, ты очень хороший человек, честный, таких, наверное, уже не осталось…

— Хочешь сказать, что я последний дурак? — хмыкаю я.

— Нет, — серьёзно отвечает Такэда. — Я вовсе не это хотел сказать. Честность — хорошее качество, но иногда оно играет злые шутки. Особенно, когда дело касается отношений с людьми.

— То есть, для сохранения отношений я должен был соврать?

— Не говорить, — поправляет Такэда и уточняет: — Просто не рассказывать ему ничего.

— Но это то же самое, что и ложь.

— Возможно, — кивает он. — Я, в отличие от тебя, сэмпай, совсем нечестный человек, и это, наверное, плохо, это характеризует меня, как скверного человека. Но если бы тогда, полтора года назад, я не воспользовался путём обмана и недомолвок, если бы я не хитрил, то сейчас я бы так и продолжал только смотреть на своего любимого человека издалека. Я эгоист, и моя любовь очень эгоистична.

Смотрю на Такэду, и мне кажется, что я разговариваю не с парнем, младше меня на год, а с человеком, который старше на десятки лет.

Любовь эгоистична. Моя любовь тоже эгоистична. Именно следуя эгоизму, я обманул Нацуно, не рассказал ему правды во время игры, принудил к сексу, сделал своим, не смотря на его сопротивление и отвращение. Я хотел, чтобы он почувствовал меня, я хотел, чтобы он принял меня. Я хотел проломить его защиту. Чистый эгоизм. И если бы я гнул эту линию дальше, то сейчас было бы всё совершенно по-другому. Нацуно бы не шёл на гоукон, а я бы не сидел с Такэдой. Мы были бы рядом. Вместе. Но я из породы наивных дураков и всё испортил. Как тогда, когда семья прижимала меня с вопросами о том, где я пропадаю, с кем встречаюсь, кто она, и я, пятнадцатилетний дебил, на эмоциях выдал всю правду: что я гей, и что пропадаю я в гей-клубе.

Ничему я не учусь и совершаю одни и те же ошибки.

— Ты прав, Такэда, — усмехаюсь я. — Нужно было молчать. Но я неисправим. И всё потерял.

— А я думаю, что нет. Ещё не всё потеряно, — говорит Такэда.

— Он ненавидит меня и презирает. Что может быть хуже?

— Равнодушие. Оно гораздо хуже. А ненависть и презрение — это эмоции, которые ещё можно повернуть вспять. Я уверен, если ты не будешь опускать руки, если будешь бороться за него, то сможешь преодолеть и ненависть, и презрение, да всё, что угодно сможешь преодолеть! Видимо, путь обмана и хитрости — это не твой путь, твоё — это идти напрямик, в открытую.