Насмешливое вожделение - Янчар Драго. Страница 34
Бессвязные, хмельные мысли. Медленная и тягучая негритянская мелодия, звучавшая накануне всю ночь напролет. Обо всем этом и не только он должен был ей сказать. Может быть, сказать так: несмотря ни на что, нам было хорошо. И пусть я тебя больше никогда не увижу и не услышу. Пусть ты никогда больше не поднимешь голову, как сейчас. Когда ты серьезна, ты напрягаешь подбородок. Но вместо слов, которые должны были быть сказаны сейчас, из темных глубин поднялось нечто, что сопротивлялось категоричному голосу, непререкаемому тону.
«Хорошо, — сказал он, — я не буду звонить».
Секунду помолчал.
«Как я вообще могу осмелиться тебе позвонить? Как покажусь на глаза Питеру, другу, который подарил мне свою книгу? А я продырявил ему велосипед… И невесту».
Она не шевельнулась. Только пальцы, сжимавшие стакан, заиграли по его стеклянной поверхности. Встала, не поднимая взгляда. Ее голубые глаза за контактными линзами были пусты. Но пальцы, все еще остававшиеся на барной стойке, подрагивали.
Лиана бросила на Дебби долгий многозначительный взгляд, Дебби еле заметно кивнула. Пес Мартина улегся в дверях. Иисус поднял бутылку, из которой что-то все еще медленно вытекало.
Он догнал ее у витрины, в которой мерцал гигантский телевизионный экран.
«Больше ни слова», — сказала она.
«Прости», — ответил он.
«Все это так жалко, — произнесла она, — так обидно, что становится плохо».
«Прости, — сказал он, — это из-за селезенки. Дефект органа».
«Отвали», — отрезала она.
Он отвалил. За ее головой мерцал телевизионный экран. Американка в мыльной опере: средних лет, хорошо одета, красиво причесана. Она говорит, он прохаживается перед камином с бокалом в руке.
«И вот еще что, — сказала Ирэн. — Только одно».
Женщина с прической за ее спиной тоже что-то говорила. Звука слышно не было.
«Я пришла, чтобы кое-что тебе сказать. И я сделаю это. Только потому, что мы больше не увидимся, не услышим друг друга. Никогда. Окончательно и бесповоротно».
Изображение в витрине увеличилось, камера приблизилась к женскому лицу. Глаза ее блестели, возможно, от слез. Грегор знал, что за этим последует. Сколько раз мы уже видели эту знаменитую сцену современного лицедейства. Она тихо, спокойно произнесет: я беременна. Медленно, робко улыбнется. В словенском или венгерском фильме она бы разразилась плачем и нетвердыми шагами пошла бы по улице под дождем. В американском она будет улыбаться. Она улыбнулась.
«Я выхожу замуж, — сказала Ирэн. — Теперь все равно».
У мужчины на экране, за минуту до этого сердито ходившего туда-сюда, дрогнули уголки губ. Камера замерла на его лице. В словенском фильме он бы нервно сжал ладони. Мужчина с блестящим лаком на безукоризненно причесанных волосах засмеялся, потом начал хохотать, подхватил ее на руки, это был сильный мужчина, и закружился с ней перед камином. Камера погрузилась в камин, в жизнерадостно горящий огонь. Замелькала реклама.
«Все равно, — сказала Ирэн, — теперь я могу тебе сказать. Я выхожу замуж из-за тебя».
Он почувствовал, как дрогнули уголки его губ. Она бросила на него быстрый взгляд: дошло ли до него?
«Как это…», — начал он.
«Молчи, — сказала она. — Этой весной я влюбилась. Впервые в жизни. Я выхожу замуж за Питера сейчас, потому что я была влюблена в тебя».
«До сих пор я думал, — осторожно заметил он, — что в таких случаях женщины разводятся».
«Со мной не должно было такого случиться», — тихо сказала она, и ее руки, произвольно тянувшиеся к волосам, снова дрожали. — «Это было против моей воли… и потом… ты, конечно, уедешь, и все это не будет иметь никакого значения».
О, Градник! О, Грегор! Теперь ты понимаешь?
«Я хочу сказать, что это может снова повториться в любой момент, если я не остановлюсь. Сейчас. Немедленно. Бесповоротно».
Она не фразы сейчас произносила, она выносила приговор.
«И это единственный способ. Однозначно».
Приговор. Точка. Без суда высшей инстанции. Без кассации.
«Это очень необычно, если я вообще хоть что-то понял, — осторожно сказал он, в то время как по его лицу скользили экранные блики, — если ты выходишь за другого, но делаешь это ради меня, хотя, наверное, и ради себя тоже, тогда могу ли я на прощание пригласить тебя в „Лафитт“. Там поет Леди Лили. С сильным славянским акцентом».
Это было можно. Именно так она и представляла себе прощание. Печально. Хотя обычно расставания бывают такими, как то, что сейчас закончилось в «Ригби». С внезапным уходом, догонялками на улице и громким смехом Лианы, продолжающим звучать в ушах.
Там не было ни телевизора, ни армрестлинга, ни мыльной оперы. Бар опустел, снова был поздний воскресный вечер, туристы разошлись, тараканы спали, Леди Лили пела, и снова были рядом та единственная поездка к бухте Баратария, и одинокие птицы, кружащие над болотом, и голос в пустом зале, время воспоминаний, время тишины.
Внезапно его затрясло. За стойкой сидела Луиза Димитровна Кордачова. Сцена была настолько знакома, знакома во всех деталях, что он подумал, вдруг это алкогольный бред. Маленькая официантка, по веснушкам которой текли слезы, опять сидела там и что-то рассказывала официанту.
Увидев, что он ее заметил, она заволновалась. Начала подавать ему какие-то знаки, что-то хотела ему сообщить. Но он не мог подняться, не мог выслушивать ее сетования, сейчас здесь разворачивался один из судьбоносных эпизодов его жизни. Происходящий с ним и с Ирэн. Он был пьян, и ему было по барабану, что там происходит с этой девушкой, которую добрый ангел все время бросает.
Ирэн сказала, что в «Сторивилле» играет «Грязная дюжина». Она захотела еще раз послушать их, портовых музыкантов. Когда они вдвоем проходили мимо барной стойки к выходу, Луиза низким, чужим, старушечьим голосом сказала:
«Происходят ужасные вещи».
И он похолодел от этого неестественного голоса, не от слова «ужасный», а от страха и ужаса, которые были в этом изменившемся голосе. Таким голосом говорят не о парне, оказавшимся подлецом, не о провале фирмы Perlainpainpain, таким голосом угрожают. На мгновение перед глазами возникли те двое мужчин, что топтались под дверью Гамбо, и нехорошее предчувствие подсказало ему, что это ужасное связано с ними. Но думать об этом он не мог, просто не мог. Не мог все держать под контролем. Мыльную оперу и вдобавок криминальный детектив. Так не пойдет. Это не его дело. Его дело Ирэн, курс на «Сторивилль». «Грязная дюжина». Он вырубил ее голос, вырубил предчувствие. Они двинулись в «Сторивилль». На улице взялись за руки. Жаркий майский воздух подрагивал.
В «Сторивилле» дело шло к закрытию. Народ с террасы перемещался в зал, в зал и на выход. Дюжина музыкантов играла на духовых свою последнюю мелодию. В почти пустом зале она звучала особенно пронзительно, как клинок, вонзавшийся в страдающую душу.