Насмешливое вожделение - Янчар Драго. Страница 36
под ней текст:
ТОКИО, 28. — Чеснок чрезвычайно полезен для здоровья, незаменим для многих блюд, но у него есть недостаток — он оставляет неприятный запах. Японские специалисты изобрели способ получения сбалансированного чеснока, который сохраняет характерный вкус, но не имеет неприятного запаха. Д-р Котаро Саки, который запатентовал новый вид чеснока, подписал контракт с американской компанией Garlic&Onion Corp. По мнению экспертов, проект имеет огромный потенциал.
Он вырезал статью и приписал: Котаро Саки тебя опередил. Жаль. Как это он додумался до твоей идеи. Другие секреты лучше… Взял пишущую машинку, чтобы рассыпать по письму «Č» и «Ž», и… и… ничего. Ничего больше не написал.
Гамбо и Луиза не появились и через неделю. Молоко больше под дверь не ставили, поскольку другие жильцы запротестовали. Ночью они спотыкались о бутылки. Проблемы с Гамбо были даже тогда, когда его не было.
Пришло письмо с родины. Весна. Уже май, май. Он, вообще, когда-нибудь приедет? Мама болеет, напиши ей.
В «Снаг Харбор» каждое воскресенье все еще играл Эллис Марсалис, и пела Леди Би Джей. Он разок сходил туда с Мэг и Фредом.
В «Сторивилль» пошел один. Утром, когда они настраивали инструменты, пьяный Иисус пристал к нему. Он дал ему на выпивку. Из-за него они с Ирэн когда-то поссорились.
Бродил вдоль Миссисипи, и водоросли опутывали его душу.
Пнул уличный автомат, продающий газеты. Врезал по беззащитному ящику прямо среди бела дня. Тот не открылся сразу после того, как Градник опустил в щель четыре монеты. Нет, чтобы наподдать компьютеру, этому бесстыжему и самонадеянному Гаргантюа, набитому информацией, вместо него расплачиваться пришлось металлическому болвану на углу.
Рано утром он сидел на Джексон-сквер, было еще прохладно. Тоска по родине, снова тоска по родине, что-то там он оставил, и теперь оно начинает свербить. Письма от Анны редки и обрывочны. Он пишет мало. Их разговоры все реже. Приступ тоски — и ты бьешь ногой по уличному автомату. До дома было еще далеко.
Домой он не поедет. В отпуск тоже. Не раздумывая, принял предложение Фреда продлить свое пребывание и помочь ему в исследовании меланхолического вещества. Поехать в августе в Нью-Йорк. Жить у однокурсника Фреда по колледжу. Все происходило само собой. События вокруг него множились, он был согласен за ними наблюдать. Я наблюдатель, — сказал он себе.
Еще одна выписка:
Альбрехт Дюрер, «Меланхолия I». На картинке изображены печаль и великая надежда одновременно. Tristitia et Spes. Солнце, женское лицо, смотрящее на солнце. Ее глаза смотрят вперед, в будущее. Под ногами мир идей и наук, магический квадрат, весы, астрология, астрономия, математика (печаль души). Рука подпирает лицо (типично для меланхолических рисунков). Меланхолик как всеобъемлющий образ. Печален и мечтателен. Это неправда. Меланхолик в компании смеется. Часто и громко.
Был июнь, температура в Новом Орлеане приблизилась к 40 градусам, по Цельсию. В библиотеке бесшумно работал кондиционер. Компьютер слегка гудел. Мир гудел. Дома была солнечная Любляна, зеленое Похорье. Мама болела. Анна не писала. Ирэн уехала. Гамбо и Луиза исчезли.
Фред Блауманн позеленел от меланхолии. Мэг Холик однозначно уезжала в Нью-Йорк. Фред Блауманн был высоконравственным профессором. Он никогда не говорил о вожделении, кроме случаев, когда имел дело с академическими вопросами. То есть с вопросами меланхолического вещества. Никогда не показывал, какие дурные силы связывают его с Мэг, за исключением того случая, когда он рухнул на улице, что случилось лишь однажды и больше никогда. Его вожделение трансформировалось в непрекращающуюся зеленую посткоитальную меланхолию. Об этом можно было судить по тому, что он был зеленоватого оттенка, и его очки постоянно запотевали.
Фред Блауманн пробежался по клавишам компьютера. На экране возникла надпись:
Вы одиноки?
Компьютер любит такие выкрутасы. Он выключил устройство. Пролив кофе на штаны, откинулся назад и с риском начал покачиваться на задних ножках стула. Он был явно опасно рассеян.
«Подумать только, — сказал он, вытирая влажные очки. — Я из Нью-Йорка переехал сюда, где не найдешь ничего, кроме тараканов, а мои студенты теперь переезжают в Нью-Йорк».
«Видимо, в этом году все туда переезжают», — ответил Грегор.
«Чистая правда, — произнес Фред, внимательно глядя на него, — артистическая пара тоже уехала. Остаемся, друг, мы с тобой вдвоем».
«И с нашей меланхолией», — сказал он, немного помолчав.
Потом добавил: «И с тараканами. Подожди, вот увидишь, сколько их будет в июле».
Нацепил на нос очки и позволил тексту двигаться по экрану. — На чем мы с тобой остановились? На меланхолических болезнях. Гангренозное воспаление называлось огнем Святого Антония. А геморрой — болезнью Святого Фиакра, не так ли?
Глава двадцать вторая
КОНЕЧНАЯ ОСТАНОВКА
Потом Луиза появилась в самом неожиданном месте: в антикварном магазине, среди книжных полок.
В тот день он обнаружил в большой разбросанной куче книгу своего земляка, когда-то известного, а ныне забытого американского писателя Луиса Адамича «The Native’s Return» [17]. Находка его взволновала, обнаруженная под грудой пыльных старинных книг на Декатур-стрит в Новом Орлеане отдельная словенская судьба удивительно тронула. Пятьдесят лет прошло, больше нет ни автора, ни его нежданной славы, ничего. Дрожащими пальцами он перелистывал пожелтевшие страницы прошлой, далекой и чужой, но все еще такой родственной жизни.
Он услышал женский голос, который настойчиво требовал какую-то книгу. Сквозь просвет между книгами, стоящими на полке, он увидел ноги в белых носочках и услышал голос, который узнал не сразу. — У нас этого нет, — вежливо отвечал продавец, — мы антиквариат. Но низкий голос не сдавался: вы же книги продаете, верно? У вас должно быть. Казалось, белые носочки сейчас затопают. Носочки были юные, а голос старушечий, уставший и нервный. Это была Луиза. В ее интонациях он вдруг узнал голос Леди Лили.
Изменился не только голос. Он увидел исхудавшее, абсолютно изможденное лицо. Ее глаза, ее живые глаза были пусты.
«Луиза! — воскликнул он. — Что случилось?»
Она взглянула на него, и на ее лице ничто не дрогнуло.
«Скажи этому господину, — произнесла она, — что мне нужны дешевые карманные издания. Шекспир, Теннесси».
«Не понимаю, чего она хочет», — сказал продавец.
«Идите в задницу», — огрызнулась она.
И вышла через тренькающую дверь. Продавец пожал плечами и начал набивать трубку.
Они сидели вдвоем в «Кафе дю Монд», где Луиза, видимо, больше не работала. Она позволила себя обслужить, но ни словом не обмолвилась с персоналом. Ее глаза напоминали глаза старой русской пианистки. Они смотрели куда-то вдаль.
«Этот старый пердун в книжном, — заметила она, — ничего не знает о жизни».