Насмешливое вожделение - Янчар Драго. Страница 43

«А где художник? — спрашивает Боб. — Художника нет?»

Художник сейчас на Джексон-сквер. Грегор с ним знаком. Каждое утро художник, щуплый малый, первым ставит там свой мольберт и до вечера пишет людей в техасских шляпах и девушек со светлыми волосами.

«Оставь художника в покое», — говорит Дебби.

«Это все ты выпила?» — спрашивает Боб и одним движением смахивает бокалы со стойки.

«Спектакль окончен», — заявляет он.

«А вот и нет», — возражает Дебби, хватает бутылку и бьет об пол.

Посетители встают. Теперь спектакль, и правда, окончен. Кто-то, выйдя на улицу, продолжает мечтать и дальше, погружаясь в прекрасные тараканьи грезы.

Невидимые часы, мерзости.

Побриться, смыть ночные мерзости.

С утра он хотел побриться. Смотрел на свое слегка опухшее лицо в зеркало. Синяки под глазами. Побриться, каждое утро смывать, сбривать ночные мерзости. И слушать журчание фонтана в патио, в зелени двора. Он всматривался в свои глаза, чего-то в них не хватало. Памяти. Из них удалили память, как из компьютера Фреда. В глазах отражалось только настоящее, тупое присутствие тела, меланхолическое вещество. Вещество памяти распадается в организме и утекает через поры кожи, как газ. С запахом газа из газовой плиты.

Это было утром, сейчас вечер. Часы дня перемешались. Он не смог побриться, это было утром, landlord отключил его от цивилизации. Landlord отключил ему электричество. Грегор снова забыл выписать чек за аренду. Это было утром. Человек, который принял его за Достоевского из Пенсловении, решил проучить жильца: «I’ll fix you up. Ты у меня исправишься». Теперь был вечер. Света не было, поблескивавший экран был темен, кондиционер не шумел, лопасти вентилятора под потолком неподвижны. Вот так они когда-то здесь и жили, — неторопливо подумал Грегор, — неторопливые летние тараканы. Открыл бутылку и начал пить, не думая и не останавливаясь. Лег на кровать и стал наблюдать за женщиной в комбинации на другой стороне улицы, которая входила и выходила из комнаты, продолжая говорить, женщины входят в комнату и выходят из нее, не переставая говорить о Микеланджело. Лысеющий мужчина, помахивая рукой с пивом, что-то ей растолковывал. В «Ригби» играли в покер. Вечером, то есть сейчас и играли. Он лежал на кровати и пил. Трамвай, конечная остановка.

Ему казалось, что за ним откуда-то внимательно следит Замза. И много других глаз, множество глаз.

Он пошел посмотреть, как играют в покер. Митч опух от бессонной ночи. Пабло перекатывал во рту сигару. Откуда-то донесся смех, поток хрустального истерического смеха. Это была Бланш. Она смеялась из какой-то стеклянной клетки.

Потом он бросал монеты в игровой автомат и бессмысленно нажимал на разные клавиши. Автомат светился, лязгал, гремел. Прожорливые цыплята неслись по лабиринту, пожирая друг друга. На его глазах их раскрытые клювы превращались в огромные пасти, они щелкали челюстями и жрали, жрали. Цыплята сновали, как тараканы, и носились по лабиринтам стен, шкафов, улиц, подземелий всего города.

Прошлое время, настоящее время. Время одного и того же дня. Невидимые часы.

Под его окном собирается группа бродяг. Шарят по мусорным бакам. Топчут пустые жестяные банки, чтобы больше вошло в мешок, каждая стоит пять центов. Копошатся вокруг зданий, куда днем во время перерыва стекаются офисные служащие, и собирают объедки. Роются в хламе, мир тараканов, параллельный мир, андеграунд американской цивилизации.

Внезапно в совершенно другой истории.

Внезапно он оказывается в совершенно другой истории. Внезапно в какой-то другой, абсолютно другой, в приснившейся ему истории. Которая должна случиться, случится через месяц. Внезапно, в снах одного таракана.

Как сказать по-английски «скорая помощь», внезапно в голове остался только словенский, а как сказать «врач»? Что-то мне нехорошо, сказал он, мне плохо. Кто-то засмеялся. — Набрался, — сказала Дебби. — Отведу его домой, — сказал Мартин. Он слышал, что они говорят, а они его — нет. В эту ночь он пил, пил всю ночь, затянулся какой-то ужасно сильной штукой, которую принес Боб. Смешал с алкоголем, — заметил Боб, — нельзя было, — сказала Дебби. Он хотел крикнуть: «Скорую!», но голоса не было. Без привычки, — произнес Мартин, — не каждый сдюжит. Его голос пропал напрочь, он чувствовал, как накатывающая волнами слабость сносит перегородки внутри тела. В пустой, без несущих стен душе эхо звука, звона падения стакана раздавалось совсем близко. Мириады звезд, мириады объектов на небесном своде, а дальше — долгое падение в море людей на Марди Гра, колышащееся и беспокойное. Он слышал, как Лиана позвала Иисуса, как Иисус играл, все было совсем рядом, отчетливо, но только он падал, и внизу его встречала толпа с острыми предметами. Потом он лежал на своей постели и вопил, — бесы, прочь, проклятые бесы! Окно, удаляясь, становилось все меньше. Огромная птица рывками двигалась под потолком, ее крылья-вентиляторы обдавали его струями теплого, густого воздуха, исходившими из обоих отверстий: зада и клюва. Из женских гениталий, из складки полового органа, находящихся прямо перед его носом, торчал ноготь. Толстый ноготь толстой руки. Мне плохо, — сказал он. Помоги, Господи, помоги. Он все еще падал, бездна оказалась бездонной.

Он лежит на кровати, в темноте. Лицо освещено неоновым светом. Чувствует, как что-то медленно ползет по лицу. В темноте, в темноте он храбрец. Это Замза, Грегор Замза ползет по его лицу. Он узнал в нем своего, Грегора Градника, и вот ползет по его опухшему тараканьему лицу. Градник медленно встает, таракан бросается наутек. Градник видит, как он копошится на полу у кровати. Таракан съеживается. Рука медленно поднимается. Внизу раздается хруст, таракан раздавлен. Размазанное пятно на полу.

Вот теперь он встал. Пошатываясь, отправился в ванную и сунул голову под струю воды. Звенящий, дребезжащий трамвай. Истерический смех какой-то женщины, Бланш.

Из кухни послышалось тихое поскребывание. Едва он открыл дверь, как под ногами снова что-то захрустело и оказалось раздавленным. На мгновение он оцепенел от ужаса. И одновременно от омерзения. На полу шевелилось скопище тараканов, тараканы лезли изо всех щелей, ползли по стенам, вверх по ножкам стола, мерзопакостные твари ринулись через порог, суматошно двигаясь и мельтеша. Он хлопнул в ладоши, шевелящаяся масса издала хруст и порскнула в разные стороны. Спустя мгновение на полу опять был черный шевелящийся ковер.

Он открыл окна. На улице сиял солнечный свет. В патио журчала вода, шелестели зеленые листья.

Когда он оглянулся, тараканов больше нигде не было. Где я был, подумал он, в каких снах?

Это был конец. Дороги вперед больше не было. Только назад, только домой. Куда он, оказывается, все время движется, с того самого момента, как пустился в путь.

Глава двадцать пятая

ЗАПАДНЫЙ ВЕТЕР

Был август, его последние дни. Сухой западный ветер с континента воздвиг над городом горячий влажный купол. Листья вдруг зашумели, кроны зашевелились. На водной глади реки замерцала рябь. Свет, ставший прозрачным, залил фасады домов, которые вдруг посветлели, зазеленели, заиграли нежными оттенками. Настало время уезжать.