Две жизни комэска Семенова - Корецкий Данил Аркадьевич. Страница 66
— Головы летели направо и налево и далеко не всегда это были головы виновных! Репрессии часто обрушивались на верных красных командиров, которые видели дальше линии партии. Это было просто — объявил предателем, и в расход!
Воробьёв выдержал небольшую паузу и, хлёстким жестом выбросив руку в сторону Семенова, спросил его с лёгкой ехидцей в голосе:
— Известны ли вам такие случаи, товарищ комэск?
Комэск в ответ лишь пожал плечами. Он собрался было что-то ответить, но вырвавшийся на оперативный простор Воробьёв поспешил развить наступление.
— А дело Клюквина?! — выкрикнул он эффектно, как бы нанося сокрушительный удар. — Неужели вы его тоже забыли?
На мониторах появилось отреставрированное фото: узкое лицо, глубоко посаженные глаза, тонкий прямой нос. Да это он, Клюквин!
Семенов удивленно вскинул брови.
— Что за хренотень?
— Самый эффективный командир РККА! — объявил тем временем профессор Воробьёв. — В тактике боя, в умении побеждать не числом, а умением ему не было равных. Популярность в войсках такая, что краскома Клюквина боялись и Ленин, и Троцкий. Поэтому был состряпан ложный донос, эскадрон заманили в ловушку, Клюквин был предательски убит, а его эскадрон расформирован и расстрелян! А руководил этой провокацией комэск Семенов! Да-да, никто иной, как Семенов, столь внезапно осчастлививший нас своим возвращением, герой Гражданской!
В студии грянул хор возмущенных голосов. Команда Воробьева, отшлифовавшая навыки шельмования оппонента в эфире, загудела, затопала ногами, кто-то крикнул: «Позор!»
Ведущий стоял, не вмешиваясь: скандал был коньком его передачи, поднимавшей ее рейтинг.
«Оручие» болельщики привычно надрывали глотки:
— Такие, как Семенов, обескровили страну!
— Репрессии выкосили лучших красных командиров!
— Вам бы хоть завтра учредить революционные тройки!
Молодой литератор попытался защищать своего представителя.
— Что за бездоказательное обвинение? — крикнул он. — Где факты? Вы работаете на уровне бульварных листков!
— Чья бы корова мычала, — парировал историк-разоблачитель. — Или мне рассказать, по чьему заказу написан ваш последний роман о Беломорканале?! Или рассказать, кто пишет о подвигах Белой Гвардии под псевдонимом Олег Стерн?!
Воробьев явно хорошо подготовился к схватке: литератор выкрикнул в ответ что-то неразборчивое и умолк.
Семенов одним рывком перемахнул через барьер и, придерживая шашку у бедра, спокойным размеренным шагом двинулся вперед, через открытое пространство. Когда комэск уже вышел на середину студии, первым опомнился Салтыков. Семенов двигался к противоположной трибуне, выцеливая мрачным холодным взглядом Воробьева. Шаг его был упруг, намерения очевидны. Салтыков подскочил к комэску, когда до историка-разоблачителя оставалось несколько шагов.
— Вернитесь на место! — кричал он, выбрасывая в сторону Семенова руку и пытаясь ухватить за плечо. — Вернитесь на своё место!
Молчун уже пробирался к центру событий, он знал, что сейчас последует и понял, что не успевает.
— Иван, не надо!
На помощь Салтыкову из-за кулис выбегали охранники телестудии. Но и они опоздали.
Удар пришёлся телеведущему точно в челюсть. Широко разбрасывая руки — однако не выпустив при этом микрофон, Салтыков с гулким звуком неживого предмета опрокинулся на спину и так и остался лежать — он был в глубоком нокауте. Стоявший в студии гвалт оборвался, чтобы через секунду вернуться многоголосым вздохом изумления.
— А ну-ка, поди сюда, буржуйское отродье, — с этими словами Семенов ухватил Воробьева за руку и со всей силы дёрнул на себя.
Профессор взвыл.
— Больно! — закричал он, перегнувшись животом через барьер. — Рука! Кость сломаешь!
Его «оручие» болельщики молчали и даже моральной поддержки не оказывали.
Рывком перебросив кричащего оппонента на пол, комэск отступил на шаг и потянулся к шашке.
— Провокатор хренов, товарища Ленина приплел! В Гражданскую с такими разговор был короткий. Из бандита и мародера делать лучшего командира РККА?! Ну, сука, получай, что заработал…
Клинок вылетел из ножен, охранники попятились. Но сзади уже подбегал Молчун. Обхватил комэска поперёк, плотно прижал его локти к телу.
— Спокойно, Иван, — выдавил сдавленным голосом прямо в ухо комэску. — Спокойно. Всё. Хватит.
На площадку выбежал возбужденный и возмущенный телевизионный люд.
— Вызовите полицию! Мы так этого не оставим! Это же бандитизм!
— Ничего особенного! — внушительно сказал Молчун. — У вас на каждой передаче морду кому-то бьют! Вот и ведущему обломилось…
— Он мне руку сломал! — кричал сзади Воробьев.
— Может, все-таки дострелить его? — дернулся назад Семенов, но Молчун увлек его к выходу.
— И что теперь будет? — спросил комэск, когда они садились в машину.
— Да ничего. Я позвоню в одно место, и все заткнутся.
Так и получилось. Хотя выступление с нокаутом ведущего и сломанной рукой оппонента сделало Семенова признанным мастером дискуссий и окончательно перевело в звёздный ранг.
Уже когда они вернулись в поселок и сидели дома у комэска, тот спросил:
— А как это вообще может быть, что из врага делают героя? Сначала белогвардеец Никишкин, теперь замаскированный бандит Клюквин! Как можно из него лепить лучшего красного командира?
Молчун подумал, отхлебнул кофе из маленькой чашки:
— Плюрализм мнений, товарищ комэск. Придётся привыкать.
Семенов выругался и погладил коробку маузера.
— Плюрализм, — выговорил он по слогам. — Сначала плюёшься, потом лижешь… гадкое слово.
— Ну… заимствование, Иван Мокич. С заимствованиями часто так бывает — на слух не ложится, но по смыслу в самый раз. Только я думаю, что неспроста они этого Клюквина вытащили. Этот брехун не сам до такого додумался. Подсказали ему…
— Кто?
— Не знаю точно, но это не твои и не мои друзья. Те, кто хотят тебя скомпрометировать, сорвать ореол красного героя, обгадить как только можно. После этой передачи многие задумаются: а может и правда, что Семенов безвинного командира-соперника убил? На белом костюме даже маленькое кофейное пятнышко может все дело испортить. И с репутацией так же.
— Но кому это нужно?!
— Может тем, кому ты не дал проглотить миллиардный кредит. Поняли, что физически к тебе подобраться непросто, но уничтожить человека можно и морально. У них спецы на любой случай имеются — и киллеры, и продажные журналюги, и брехуны всякие…
— У меня ваши порядки уже в печенках сидят! — в сердцах выругался комэск. — Хоть назад, в девятнадцатый, возвращайся!
Молчун глянул остро и, вроде, хотел что-то сказать, но не сказал, только покрутил бритой головой, в которую самопроизвольно пришел невысказанный ответ: «Может, и придется!»
Настроение у Молчуна было на редкость мрачным. Обстановка вокруг его подопечного накалялась: сначала бойня в музее, потом скандал в прямом эфире… А впереди запланированная заранее международная пресс-конференция, которую нельзя отменить. Во всяком случае, пока вытащенный из прошлого герой находится в своем новом мире.
В таком настроении он и зашел к Семенову. Комэск встретил его легким кивком головы:
— Не начинаю без тебя. Сомневался: придёт, не придёт. Но, вот, попросил накрыть, на всякий случай.
Стол был накрыт, как обычно для их вечерних посиделок: водка, настойки, соленья и мясная нарезка.
Молчун пожал Семенову руку, уселся в кресло, показал: разливай, не тяни. Не произнеся ни слова, они выпили по первой. Оба понимали, что думают об одном и том же — каждый по-своему, со своей колокольни, но об одном и том же. Помедлив немного, комэск снова разлил. Снова выпили без слов, не глядя друг на друга — но в этот раз Молчун потянулся к закуске. Прихватил щепоть квашеной капусты, смачно, с хрустом, пожевал.
— Мне тоже памятник поставили, — сказал он вдруг, будто продолжил прерванный разговор. — Во всяком случае, обещали.