Две жизни комэска Семенова - Корецкий Данил Аркадьевич. Страница 67

— Это там, в Африке? — отозвался Семенов. — А кто ж тебе поставил? Те, которых ты гусеницами раскатал?

— Нет. Другие. Которые пришли на их место.

— Ааа, — сказал Семенов. — Так может, просто пообещали? Они вначале все обещают…

— Может быть, — согласился Молчун. — Только мне на это наплевать. Мы сами себе памятники ставим. Они в делах наших. Поменял правительство в Борсхане — вот и памятник. Даже если меня там из бронзы не отольют и из камня не вырубят, это всё равно памятник. Он в историю заложен.

— Не знаю. Что-то я себя в вашей истории не нашел. Кроме того уродца перед сельским музеем.

— Всяко бывает! Только я тебе вот что скажу. Ты мужик правильный. И у меня насчет тебя мысли есть.

— Какие?

— А очень простые. Тебе если ещё несколько процедур сделать в этом саркофаге, то ты настоящим человеком станешь. И тебе ни энергия не нужна будет, ни особые условия. Будешь жить, как я.

— И что?

— А то, — Молчун двинул по столу рюмку, будто шахматную фигуру. — Сорвемся и уедем отсюда. Вместе. Туда, где нужны умелые руки. Умеющие обращаться с оружием.

— В Африку, что ли?

— Почему обязательно в Африку? В мире много мест, где такие люди нужны.

— Давай, — согласился, не раздумывая, Семенов. — Мне это больше по душе, чем та ерунда, которой приходится заниматься.

— Ну что ж, значит, договорились, — сказал Молчун.

В новостях на экране беззвучного телевизора появилось обрюзгшее лицо мужчины средних лет, с наглыми глазами.

— Кто это? — спросил Семенов.

— Бывший депутат. Проходимец. Сменил три фракции, потом попался на крупной взятке, убежал за границу и скрывается. До сих пор ищут. Может, правда, только делают вид, что ищут. Когда хотят — находят. Я сам одного привозил в багажнике…

— Погоди, погоди, — насторожился Семенов. — Что, говоришь, он поменял?

— Ну, фракции. Вроде как партии. Из одной вышел, в другую вступил. Из другой вышел, в третью вступил.

— Погоди! И что, его за это не расстреляли?!

— У нас за это не стреляют, обычное дело.

Семенов хлопнул кулаком по столу.

— Ничего себе! Как обычное дело? Если бы я свой партбилет сжег, меня бы и не повесили! Воевал бы себе дальше. Только на другой стороне…

Молчун покрутил свою рюмку, вернул на место.

— Раньше были одни понятия. В Великую Отечественную за потерянный партбилет могли к стенке поставить, за сожженный — тем более. А теперь нет. Теперь все мягче. Притерпелости больше. По-научному толерантность называется.

— Да в гробу я видал такое толерантство, — Семенов еще раз рубанул кулаком по столу. — Что-то всё, с чем я у вас сталкиваюсь — оно никак не похоже на те идеалы, за которые мы кровь лили, свою и чужую.

— А оно и не должно быть похоже, — сказал Молчун. — Идеал — одно, а его воплощение — совсем другое. Идеал — это абстрактная и недостижимая идея.

— Мне это не нравится! — комэск встал, прошелся по комнате — до окна и обратно. Шашка и маузер спокойно лежали возле кресла — видно, критическая дистанция не нарушалась.

— Знаешь что, — продолжил Молчун. — Ты как-то измени поведение. Вот эта твоя жесткость: рубить, резать правду-матку, — она сейчас не в моде и многих раздражает.

— Не надо было меня сюда вытаскивать, если я вас раздражаю, — махнул рукой комэск и рухнул обратно в кресло.

— Вот у тебя завтра выступление на телевидении, его весь мир смотреть будет. Не надо там рассказывать, как ты за мешок муки брата в расход пустил, как за цепочку подчиненного шлепнул. Не надо. Сейчас это непонятно.

— Непонятно, говоришь? — глянул из-под лохматых бровей Семенов. — Это плохо, что непонятно. Я это делал для того, чтобы было понятно и через сто лет.

Молчун развел руками и потянулся к бутылке.

Накануне передачи «Революция не умирает», Куратор вызвал Молчуна.

— Значит так, — властно сказал он, гипнотизируя взглядом в упор, будто целился. — Ты дежуришь у рубильника и ждешь. Если я дам команду — вырубаешь напряжение. И ставим на проекте крест.

— Да все должно быть нормально. Я с ним специальный инструктаж провел.

— Короче, ждешь команду и выключаешь питание! — повторил Куратор. — Как понял?

— Есть! — как всегда четко ответил Молчун.

Передача началась в самое топовое время, в семь вечера. Семенов в своей кожанке и фуражке с красной звездой, которую он снимать отказался, был единственным ее героем. В зале присутствовали иностранные гости и журналисты ведущих информационных каналов и газет со всего мира. Или почти со всего.

— Ну что, товарищ Семенов, вот вы увидели, так сказать, то, за что так бесстрашно воевал ваш эскадрон, — начал ведущий. — Какие у вас впечатления?

— Увидел, — мрачно кивнул Семенов. — Распустили буржуев. Рабочих и крестьян у власти не обнаружил, как ни искал. Снова богатые управляют, бедные подчиняются.

Ведущий встрепенулся.

— Ну что вы, это крайний взгляд на вещи. На самом деле все обстоит не так мрачно…

Молчун смотрел передачу, сидя в своем кабинете на объекте. Он уже понял, что Семенов наплевал на его инструктаж и сошел с рельсов. И понимал, что будет дальше. Поднявшись, он пошел в караульное помещение внешней охраны.

— Да вижу я всё, — поморщился Семенов. — И не ошибаюсь. Портрет царя с героями кровопролитной войны носят! А вчера узнал, что у вас один тип, преступник, его сейчас «Интерпол» ищет — а он, оказывается, три партии поменял. И никто его за это к стенке не поставил. Куда дальше ехать? В наше время партийные убеждения были вопросом жизни и смерти. Меня, вот, повесили, потому что от убеждений не отказался, и коммунистической партии не изменил!

У Молчуна зазвонил телефон прямой связи. Это был Куратор.

— Всё, — сказал он. — Проект закрыт. Вырубай энергию.

Куратор отключился, не дожидаясь ответа. Он знал Молчуна много лет и знал, что ответ может быть только один: «Есть, будет выполнено». Но на этот раз всё повернулось иначе.

Убрав телефон в карман, Молчун зашел в комнату дежурной смены.

— Значит, так, — сказал он. — Усилить посты! Приготовиться к отражению атаки!

Отдыхающие бойцы вскочили.

— Чьей атаки? — спросил начкар.

Молчун сдвинул брови.

— Чьей бы то ни было. Нападающие могут выдавать себя хоть за инопланетян, хоть за кого угодно. Ваше дело атаку отбить.

— Есть!

— И передайте мой приказ: всю внутреннюю охрану и резерв направить на периметр. Никого на территорию не пускать. Кто еще на объекте?

— Начальник здесь, несколько его ученых.

— И их никуда не пускать. Пусть находятся на рабочих местах, перемещения по объекту запрещены! Всё ясно?

— Так точно!

Бойцы с топотом бросились исполнять приказ. Молчун вынул из оружейной пирамиды автомат и направился к генератору. В комнате с рубильником дежурил капитан Вдовин. Когда-то Молчун вытащил его, тогда ещё безусого прапорщика, полуживого, облепленного струпьями и язвами, из борсханской тюрьмы, куда тот угодил за плохие манеры — не пропустил на перекрестке какого-то тамошнего министра. Доверял ему Молчун как себе самому.

— Запирайся, Юра, — сказал Молчун. — Пистолет и рацию передай мне. Рубильник не выключать ни под каким видом. В переговоры ни с кем не вступать. Пост оставить только по моей команде.

— Есть, товарищ командир!

Обычно Вдовин, вопреки субординации, на правах старого боевого товарища, наедине, обходился без уставных формальностей. Но сейчас понял — затевается что-то серьезное и, не задавая вопросов, выложил на стол рацию и «Стечкин». Молчун забрал их, перерезал провод прямой телефонной связи и вышел из комнаты. За спиной бесшумно закрылась толстая бронированная дверь, лязгнули четыре стальных штыря замка.

Он вышел из здания, передернул затвор автомата и лег на аккуратный травяной газон. Перед ним открывался хороший сектор обстрела: ворота, ведущая к дальним корпусам аллея. Слева его прикрывал бетонный выступ воздухозаборника подземных помещений. Справа открытая площадка. Он еще не знал, будет ли стрелять на поражение, но был уверен, что никого через охраняемый рубеж не пропустит.