Разыскиваются полицией - Уозенкрафт Ким. Страница 39

— Это шутка?

— Нет. Вопрос. Ни о чем подобном не слышала.

— Корзиночки из теста. Очень тонкого. Легкого. Хрустящего. Вроде того, что в пахлаве.

— А это еще что такое?

— Понимаю, на что ты нацелилась. Возьми, не пожалеешь.

— Но все-таки, что такое волованы?

— Могу сказать тебе только, на что они не похожи. Они не похожи на тортилью. — Гейл прилагала усилия, чтобы помириться.

— Ха-ха! Значит, как слоеный пирожок?

— Да. Пирожок из нежнейших слоев. Очень рассыпчатый. Вкусный.

— Тебя кормили этим в тюремной столовой?

— Неостроумно. Помню с тех пор, как была маленькой.

Дайана наблюдала, как Гейл взяла белую салфетку со стоящей на белой скатерти белой тарелки. Ее руки слегка дрожали. Столовые приборы поблескивали в лучах утреннего солнца, льющихся в широкое вагонное окно. Поезд набрал скорость, и катящийся по рельсам вагон потряхивало. Дайана снова посмотрела на Гейл. Та опустила голову и прижала салфетку к груди.

— Гейл, — едва слышно проговорила Дайана. — Ты здорова?

Гейл положила салфетку на колени и ответила:

— Да. Со мной все в порядке.

— А что это было?

Гейл рассмеялась и пожала плечами:

— Здесь все так… так цивилизованно. — Она пригубила воду из стоявшего перед ней бокала, в котором плавали кубики льда. — Ты же помнишь, как было там. Как было ужасно, хотя ты провела там совсем немного времени.

Дайана кивнула и сжалась от нахлынувших воспоминаний.

— Я попала в тюрьму — только вдумайся в это, — когда тебе было шесть лет.

Дайана откинулась назад. Невозможно поверить. Невероятно. С тех пор как ей было шесть лет, прошла целая вечность. Она мало что помнила, лишь то, что в тот год приезжал дядя Джон и возил ее с братом Кевином в национальный парк «Карлсбадские пещеры», где они видели сотни и сотни летучих мышей, на закате вылетавших из пещер. Затем он взял их к себе, на свое маленькое ранчо неподалеку от Луббока, удивительно плоское, Богом забытое место. Но у дяди были три лошади, и он разрешил Дайане с братом кататься на двух наиболее смирных, и это было самое забавное развлечение в ее жизни. Сердце Дайаны чуть не разбилось, когда он упаковал их сумки и целый день вез на машине обратно в восточный Техас к матери. Она влюбилась в Сильви, небольшую кобылку, на которой каталась две недели, и меньше всего хотела возвращаться к тому, что ждало ее дома.

Когда они приехали, мать выглядела иначе — лицо не распухшее и пунцовое, как часто случалось раньше, и от нее пахло мятой, а не мартини. Она улыбнулась детям, и в этом было что-то пугающее. Даже Кевин обнял ее, хотя Дайана не сомневалась, что он не верил происходящему. Мать несколько секунд прижимала дочь к себе, затем обняла дядю Джона, поблагодарила за все, что тот для них сделал, и пригласила выпить чаю со льдом. Он согласился, но оставался в их доме ровно столько, чтобы сказать ей, как она хорошо выглядит и он надеется, теперь все пойдет к лучшему. А затем сел в свой «джи-эм-си» [32] и укатил в сторону шоссе.

Вечером брате сестрой сидели на заднем дворе под любимой сосной, и Дайана сказала, что мать не похожа на себя.

— Трезвая, — усмехнулся он, но в его голосе прозвучали злые нотки. — Побывала на реабилитации.

— Что такое реабилитация?

— Место, где бросают пить и употреблять наркотики. Эх ты, салага!

— Я не салага! — Кевин всегда обзывал ее этим словом и с трех лет оно превратилось в прозвище. — Надолго бросают?

— Иногда навсегда. Помнишь моего друга Джорджа? Его отец находился на реабилитации почти четыре года назад и с тех пор спиртного в рот не берет. На него подействовало.

— А на маму?

— Будем надеяться, — ответил Кевин.

Сначала казалось, что действительно подействовало. Мать не пила, даже устроилась на работу в «Корнер кофе кап», убирала утром кровать и детям велела делать то же самое. И это единственное, что не нравилось Дайане в ее новой, трезвой маме, — она не любила каждый день застилать кровать. Это утомляло. Но она согласилась бы делать это по несколько раз за утро, если бы мама больше никогда не прикасалась к спиртному.

Мать продержалась шесть недель — по крайней мере Кевин так потом ей рассказывал. Вставая утром, заставляла себя взбивать подушку и разглаживать покрывало. А затем сорвалась.

Дайана тряхнула головой, отгоняя воспоминания. Она не любила неприятные вторжения из прошлого. Гейл смотрела в окно.

— И после стольких лет… — пробормотала Дайана.

Гейл подскочила и уставилась на нее. Обе рассмеялись.

— Извини, — промолвила Дайана.

Гейл кивнула.

— О чем ты думала? Ясно, что не о завтраке.

— Ты научилась читать мои мысли?

— На мгновение показалось, ты вот-вот расплачешься.

— В самом деле?

— Да.

— Я вспомнила, что моя мать была долбаной алкоголичкой.

— Не грубовато ли о матери?

— Да. Но это правда.

— В тюрьме пользовались термином «алкоголезависимые». Так говорили адвокаты.

Дайана подняла голову.

— Ни за что бы не догадалась.

— Я иногда бывала на собраниях. Помогала чем могла.

— Что они за люди?

— Приятные. Борются со своей нелегкой ношей.

— Осужденные. Наркоманы. Запойные. Алкаши. Приятная компания.

— Если бы ты видела меня с моими приятельницами, когда мы учились в школе, ты бы решила, что мы вырастем наркоманками. Однако никто из нас не пристрастился к наркотикам.

Дайана, не соглашаясь, покачала головой. К ним подошел официант с блокнотом и избавил Гейл от продолжения спора. И так уже было высказано немало желчных слов. Наверное, расходились нервы, подумала Гейл. Дальше будет легче. Или Мэл прав и ей следует отшить эту девчонку?

— Ты в самом деле помнишь, что собой представляют волованы? — спросила Дайана.

Перед официантом она сменила тон на вежливо дружеский. Гейл кивнула.

— В таком случае принесите их мне.

— Мне тоже. — Гейл повернулась к официанту. Вот. Все не так трудно.

После завтрака они вернулись в свое купе.

Там Гейл чувствовала себя на удивление спокойно. Может, потому что поезд, отделяя их от остального мира, несся вперед, и она ехала в нем не по указке других, а по собственной воле. Совсем не то что сидеть в каком-нибудь якобы безопасном доме и ждать, что в дверь вот-вот ворвутся копы. Страх был, но в данный момент она приписывала его паранойе. Да и то сказать, опасность реальная, как эта молодая маньячка, что сидит напротив нее. Копы ворвались бы и в купе… если сели на поезд в Нью-Йорке. Хотя если бы сели, их бы уже арестовали. Не стоит волноваться, пока они не доедут до следующей станции. А Кливленд еще в нескольких часах пути. До тех пор можно выходить из купе, если захочется, пройтись по составу, посидеть в вагоне-ресторане. Но было в этом нечто пугающее. Гейл поняла, что в тюремной жизни существовало определенное удобство: не мучила проблема выбора, надо было только поступать, как приказывали. Отсутствие ответственности обеспечивало своеобразную свободу.

И в то же время душило. Странно: долгие годы она желала лишь одного — выйти на волю. Но вот обрела свободу — и почувствовала себя в заключении. Следовало делать выбор. Решать. Этот выбор влек за собой далеко идущие последствия. В тюрьме ей нечего было терять. Здесь она могла потерять свободу.

Дайана вытащила из-под рубашки пистолет и положила на полку рядом с подушкой.

— Поэтому тебе нравится свободная одежда?

Дайана в упор посмотрела на Гейл:

— Незачем пугать людей.

— Ты пугаешь меня. Попадемся с оружием — и получим новый срок. И это помимо того, что причитается за побег. И помимо того, что мы должны отсидеть по основному обвинению.

— Угу. — Дайана подняла голову и, подбоченившись, положила руку на бедро. Едва заметно кивнула. — Давай считать, у меня и так уже двадцатка плюс за побег не менее пяти плюс целое новое дело. Черт возьми! Долго же мне придется сидеть, если я попадусь! А что у тебя? Двенадцать плюс сколько-то за побег? Но я гарантирую, за пистолет ты ничего не схлопочешь. Это мой пистолет, и ты уговаривала меня выбросить оружие. Договорились?