Разыскиваются полицией - Уозенкрафт Ким. Страница 63

За окном тянулись бескрайние, ровные, почти пустые поля пшеницы или сорняков в зависимости от того, какой здесь хозяйствовал фермер. А голубизна неба распространялась от горизонта в огромный, как завтрашний день, дальний космос.

Ренфро ждал ее звонка, и Дайана не сомневалась, что сумеет что-нибудь отыскать в расшифровке стенограммы заседания суда, которую он однажды вечером забрал у судебной репортерши и при этом, как он выразился, сбежал из ее квартиры, не потеряв невинности. Какой-нибудь прокол, совершенный Гибом, когда он давал свидетельские показания. Нельзя настолько завираться и не совершить ошибки. На этих страницах будет нечто такое, что приведет к правде об убийствах и ее подставе. И еще, после того, что Ренфро сказал об Эфирде, Дайане захотелось повидать его. Застать врасплох и попытаться выяснить его роль. Посмотреть, как он отреагирует на ее появление. Эфирда крепко достала работа в управлении, и он вряд ли пожелает сдать беглянку. Дайана знала, что он обладал способностью проникнуть в образ мыслей человека вне закона. Поняла это в тот день, когда он ей сказал, что хороший детектив — тот, кто мог бы стать успешным преступником.

Не важно, будет он ей помогать или нет. Дайана всем займется сама. Без этого ей нельзя — иначе ее жизнь кончена. Она ничего не сумеет начать, если не уладит свои дела. Как бы Дайана далеко ни убежала и чем бы ни занялась — все это будут лишь осколки прежней жизни. Груз незавершенного дела станет давить на нее, гнуть до скончания дней и, словно астма, не позволит дышать.

Рукоятка пистолета ощущалась на боку, возле почки. И от этого делалось спокойнее, хотя она немного давила. Странно возвращаться домой вот так. Изгоем. Беглянкой. Опозоренной блюстительницей порядка. Дайана вспомнила, как после письменного экзамена, проверки реакции и стрельб на полигоне к ней подсел офицер и спросил, как, по ее мнению, она будет себя ощущать, если в ходе выполнения задания ей придется отнять человеческую жизнь? Дайана думала об этом еще до собеседования, но и тогда не спешила с ответом — хотела выразить как можно точнее то, что творилось у нее внутри. Медлила так долго, что лейтенант, кажется, начал терять терпение. Но когда она наконец ответила, что сможет это сделать, то была уверена, что так оно и есть. Сказала не просто для того, чтобы получить работу. А теперь? Можно будет назвать выполнением служебных обязанностей, если она шлепнет Гиба Лоува, а затем поднимется в лифте в кабинет окружного прокурора и застрелит Эла Суэрдни? Пусть она больше не служит в полиции, но у нее нет сомнений, что эти двое — жулики и не в состоянии честно работать. Дайана признавалась себе, что больше всего на свете мечтает уничтожить этих проходимцев. Истинная правда. Но то, что она серьезно, без всяких шуток обдумывала убийство, до смерти ее пугало. В горле застрял ком, который Дайана безуспешно пыталась проглотить. Она задыхалась от мысли, что способна на преступление и хладнокровно планирует его. И это будет не убийство под влиянием момента, минутной ярости. Она считала, что Гиб Лоув и Эл Суэрдни заслуживают смерти, однако никто, кроме нее, не пожелает сделать грязную работу. А иначе ей не устроить так, чтобы они поменялись местами с Риком Черчпином и сели в камеры смертников.

Ренфро однажды заявил, что Дайану надо занести в список вымирающих видов, поскольку она не признающий смертной казни коп, хотя она и объясняла, что пожизненное заключение кажется ей гораздо более суровым наказанием, чем казнь на электрическом стуле или инъекция яда. Лишение жизни — избавление от заключения в тюрьме.

А что теперь? Когда она знает, насколько горько безвинной оказаться за решеткой и сознавать, что у тебя отняли жизнь? И это сделали двое людей с положением в обществе, двое хороших парней, двое рыцарей в сияющих доспехах, столпов баптистской церкви Болтона, двуличных, бесчестных, алчных, лживых, которые для достижения собственных целей легко втопчут человека в грязь.

Дайана размышляла об этом и вела машину в послеполуденную жару по автостраде под бескрайним небом по территории, которую некогда клялась защищать ценой даже собственной жизни, и не сомневалась: да, она способна на убийство. Способна свершить правосудие старинным способом — как в былые времена в Техасе и вообще на Западе творили справедливость и несправедливость. Явиться к Гибу Лоуву, посмотреть в глаза и застрелить. Затем открыть дверь в кабинет окружного прокурора и одним выстрелом опрокинуть богомольного ловкача с его мягкого прокурорского кресла. Разделаться с ними обоими. У нее даже есть шанс скрыться. А если не удастся? Дайане не впервой отбывать срок. Ее быстро засунут в камеру смертников. Так что очень может быть, не пройдет и двух лет, как она покинет этот мир. А то, что она боролась… кто-нибудь и прислушается. Услышит. Ясно одно: терять ей нечего. У нее отняли право голоса, достоинство, работу, возлюбленного, смешали с грязью ее имя. Лишили всего. И еще они были убийцами, разве что не выпускали кишки собственными руками. Использовали для этого грязного дела государственный механизм.

Дайана почувствовала, как в ней закипает злость. Сидела неподвижно, вела автомобиль по прямой, как стрела, автостраде и ощущала, как ее бросает то в жар, то в холод. Да, Гейл права: не следовало брать эту штуковину из охотничьей хижины. Она потянулась и дотронулась до рукоятки пистолета, желая убедиться, что оружие на месте. Пистолет никуда не делся. Внутри всколыхнулась волна энергии, родилась из гнева, поднялась из глубин ее существа, легким покалыванием взлетела по позвоночнику к голове, наполнила силой руки и ноги. Вроде бы такое же, но совсем непохожее ощущение на то, что Дайана испытала, когда ночью обнаружила незапертую дверь склада и поняла, что внутри засели грабители и брать их придется ей. Опасность. Сознание опасности. Разница заключалась в том, что это ощущение возникло не извне, а непосредственно изнутри, захлестнуло целиком, наполнило все ее существо. А затем пронесло сквозь гнев, сквозь самую миазматическую его сердцевину и выбросило по другую сторону.

Дайана успокоилась. Стала совершенно безмятежна. Как никогда. Теперь она знала, что сможет их убить.

А Гейл тем временем сидела на кровати и держала перед глазами записку.

Идиотизм! Дайана сошла с ума! Рехнулась. Гейл ничего не оставалось, как признать это. И держаться от нее подальше. Необходимо выметаться из отеля. Туда, где Дайана не сумеет ее найти, а значит, рассказать другим, где ее найти.

Самый верный друг из всех, кого она знала? Печально, что Дайана так одинока. А может, и нет. Гейл задумалась: насколько она сама способна приспособиться к другим, ужиться с человеком, если он не отбывал срок? В этом все дело. Тюрьма изменяет навсегда. Физическое ограничение в пространстве расширяет личность, раздвигает внутренние горизонты, и становится видимым то, что было заложено в человеке всегда, но оставалось скрытым от неискушенных глаз. Не испытавший тюрьмы не в состоянии понять до конца того, кто там был. Зато Гейл сообразила, о чем говорилось в записке. Они стали подругами навечно. В том смысле, в каком не могли бы дружить с теми, кто не сидел под замком.

И вот Дайана сбежала. Исчезла раньше, чем настало время. Решилась на то, что выше ее сил. Гейл устало сгорбилась на кровати. Наверное, подобные чувства испытывает мать, узнав, что дочь-подросток удрала с любовником.

Гейл старалась отвлечься, представить себя там, где долгие годы мысленно находила убежище, когда сидела в тюрьме. В пустоте. Где отсутствовали всякие чувства. И вообще ничего не существовало. Она старалась оставаться закаленной заключенной. И рассмеялась.