Моя навеки, сквозь века - Вирина Има. Страница 1

Марина Повалей

Моя навеки, сквозь века

Дело первое. Главного военного прокурора Империи Российской Павлова В. П.

24 декабря 1906 год Санкт-Петербург.

Василий Александрович Слепцов.

– Графу Бобринскому и сочельник нипочём! – Екатерина Алексеевна всё терзала салфетку. К слову, салфетку эту, хозяйка дома вязала уже год как. Аккурат с прошлой зимы. – И нынче заседательствует на встрече предводителей губернского дворянства. Наденька с Сонечкой будут с минуты на минуту… Вася!

– Да, маман, – Василий Александрович оторвался от письма и удостоил мать взглядом.

– Вася! Сонечка – изумительная девочка! Она давеча читала стихи, ах, Васенька, как жаль, что тебя вызвали прямо перед балом, слышал бы ты те стихи! А то, что точными науками интересуется, то не беда, детки вот как пойдут… там не до физик и алгебр будет, – несчастную салфетку стало жаль. Пусть в святые дни и под запретом рукоделия, но корзинка с ними всегда ждёт Екатерину Алексеевну у камина.

Глядя на красивые, изящные материны руки, что словно живут своей жизнью, Василий отчётливо представил их на себе – так же судорожно поправляющие пуговки сорочки, лацканы пиджака, не забудут и выдернуть белоснежный краешек манжеты… бррр!

Штабс-капитан Василий Александрович Слепцов передёрнул плечами.

Вот бы куда-нибудь… да хоть на ту же войну, а ежели не на войну, так на Кавказ, или же в Персию – там тоже место для него найдётся, а лучше всего… в Арктику! На полярный круг в экспедицию. Так надёжнее – в Арктику Екатерина Алексеевна ни за что не отправится, а вот в Персии, али на Кавказе, может и заиметь охоту побывать.

В залу вплыла дама. Дама эта появлялась всегда, когда дело начинало попахивать скандалом. Четыре года, как Василий приобрёл сие жилище – успел заприметить закономерность.

– Надежда Александровна, мать твоей Сонечки, свои забавы в браке и не подумала бросать. Что навело тебя на мысль, что дочь её окажется смиреннее? – с Сонечкой Бобринской вопрос пора закрыть, иначе маман как-то да изловчится, а Василий и опомниться не успеет, как уже крепко женат будет на дочке Бобринского. И если против самого графа Василий ничего не имел, разве только раздражение в связи с активностью последнего в японском вопросе, то дочка его, завсегдатая всех на свете странных кружков, помимо равнодушия вызывала в Василии лишь недоумение. Более прочего, вольный холостяк, с гордостью носящий сие звание, искренне не понимал, как природа могла так налажать, что Софья Алексеевна уродилась девицей, да ещё и дворянского сословия.

Дама, невидимая для матери, повисла над корзинкой.

– Так ты и приструнишь! – Екатерина Алексеевна всплеснула руками, не думая, о тут же улетевшей салфетке. Аккурат сквозь даму.  – Наденька лишь оттого астрономией балуется, что граф в Зимнем бывает чаще, чем дома. Но ты же у меня умный мальчик – молодой жене ты будешь уделять столько времени, сколько потребуется, пока та не поймёт, что в тягости и чтобы думать не думала ни о чём, кроме супруга.

Призрачная дама тонко улыбнулась. От улыбки той, её округлые щёки чуть задрожали. Хозяин поймал её взгляд, сузил глаза, давая понять – далече отлети, чтобы материным возмущением не подпитываться.

– Нет маман. Такую пострелицу детьми не удержишь. И ежели вам то угодно, то сами вы и будете ездить по заграницам, вылавливая собственную невестку, чтобы с внуками встретиться, – бумаги отправились на дубовый столик, коль скоро уж всё одно – по новой перечитывать.

Василий откинул голову, уставился вверх, созерцая деревянные панели потолка. Красивый потолок, а женитьба нынче – всю работу Фуфаевского, в которую архитектор душу вложил, коту под хвост пустить. Зря что ли, он на тот модерн соглашался? Да с призраком за переделку воевал?

Негоже так чужой труд не уважать. Потому как новая хозяйка, как пить дать, заново ремонт под себя начнёт, как у них, замужних женщин водится, а вторую переделку,  когда-то неприметный особняк на Большой Конюшенной, может и не сдюжить.

– Я и сама могу… – откуда не возьмись в руках матери оказалась всё та же многострадальная салфетка.

– Ммм? По заграницам? – надо бы Улитину написать. Они, конечно, не сговаривались, но то Василия промах – он, было сам поверил, что порадовать матушку своим присутствием на праздничном ужине – хорошая идея.

– Отчего ж по заграницам? – Екатерина Алексеевна потянулась к колокольчику. – Софья пусть по заграницам, а я здесь, с внуками, на Большой Конюшенной.

Дама удовлетворённо прикрыла глаза. Вот уж, кто в этом доме понимает маменьку.

Удивительное дело, что ни его, Василия, ни Софьи Алексеевны мнение, госпожу Слепцову не интересовало.

Дверь – большая, резная, с растительными узорами, отворилась, ещё не успела Екатерина Алексеевна прозвонить. Тоня – девушка пятнадцати лет от роду, хоть и с хитрыми глазками, но больно уж сноровистая, за что мать её и держит, осталась стоять в пороге, вцепившись в латунную ручку.

– Там записка Василию Александровичу, – по всему видно, что и самой ей не по душе нести дурные вести барыне. Потому как записка – часто неотложные дела у штабс-капитана.

– Вася! Ну Бога ради! Какая записка?! Сочельник ведь! Бобринские будут с минуты на минуту. И… Софья…

Ну, она хотя бы перестала быть Сонечкой, и то хлеб.

– Кто принёс? – он проигнорировал мать, вытянувшуюся по струнке в кресле, сделал жест девушке.

Дама-призрак не постыдилась вытянуть шею, хочет попытаться углядеть, кто написал.

– Мальчик-посыльный, – горничная в мгновенье ока очутилась подле барина и протянула запечатанный конверт.

Василий пренебрёг ножом, так же, как и Тоня подносом, зная, что барин не терпит промедления в делах в угоду порядкам. Распечатав конверт, он быстро пробежал глазами короткую записку от Герасимова.

– Вели коня подать, – расторопная девица, кажется, и сама уже неслась в людскую. – Маман, служба, – штабс-капитан гвардии склонился к руке матери, пока та хватала ртом воздух, – не ждите меня.

вычитала

– Верхом?! Вася…

– Некогда…

Главный, а впрочем, единственный мужчина в доме, покинул своих дам.

Рука, затянутая в перчатку уже скользила по кованым перилам гранитной лестницы, взгляд Василия скользил по лепнине на стенах, а мысли были уже там, в недавно запущенной конторе американцев. Что-то стряслось в Зингере, прямо в сочельник.

“Только дипломатического скандала нынче не хватает. Ещё и американцы…”.

Благо, езды тут, от силы пять минут.

Особняк на Большой Конюшенной всё же согрел светом своего хозяина, заставив того удовлетворённо вздохнуть.

«А начальник охранки почём зря капитана дёргать не стал бы. Как там было… “приставленная охрана доложила о посторонних в здании… ночью, свет жгли”».

Неужто ошибся Василий и все разговоры о германских шпионах, кои только прикрываются торговой деятельностью, правда?

Лягнул пятками коня, глянув на конюшенный императорский дом – в здании в четыре этажа кое-где ещё горит свет, словно переговаривается с одиноким газовым фонарём возле дома. Конюшенный комплекс огромен не только размерами, но и историей – точнёхонько на углу штабс-капитан проехал призрака старого конюха. Дед этот, сколько Василий себя помнит, на углу этом и стоит, небось, там душа и покинула тело. Дальше в Шведский переулок, минуя конюшни и дома Шведской церкви… шведы! Даже в Петербурге ухитрились с комфортом разместиться своим городом.

Вот и сейчас несколько неотошедших витает над крыльцом их храма.

Кабы он так не спешил, остановился бы, послушать Божьи песни, ныне же – недосуг. Тем паче, что и в этом доме со стороны Малой Конюшенной, когда-то Конюшенном лазарете, где ныне Придворный музыкальный хор, тоже доносится концерт. Что у них за расписание?