Гамсун. Мистерия жизни - Будур Наталья. Страница 14
Как бы то ни было, но жизнь в семье Янсонов была для Кнута настоящей сказкой. Он мог работать в свое удовольствие – много читал, благо священник собрал прекрасную библиотеку, в которой можно было найти и книги русских классиков, и труды китайских философов, и произведения современных американских авторов. Читал Кнут очень своеобразно: он, по наблюдениям Кристофера Янсона, мог часами простаивать возле полок с книгами, доставая какую-нибудь из них, быстро пролистывая, кое-где задерживаясь на короткое время, а затем ставил томик на место и брал рядом стоящий. Когда же священник попытался обсудить «прочитанные» секретарем книги, то, к своему удивлению, обнаружил, что Гамсун обладает редким даром его друга Бьёрнсона: за пару минут он мог ухватить самую суть произведения, лишь пролистав его.
Янсон много разговаривал с Кнутом, обсуждал всевозможные литературные, политические и философские проблемы.
Словом, все шло просто прекрасно, пока однажды во время аукциона возле унитарианской церкви у Гамсуна не пошла горлом кровь. Призванный в дом Янсонов доктор Тамс объявил, что дела Кнута плохи: у него чахотка и жить ему осталось максимум три месяца.
Большую часть времени больной проводил в постели, а в голову ему приходили самые странные мысли. Вот как этот период он описал в своем письме Эрику Скраму [34] , датированном вторым днем Рождества 1888 года:
«...у меня было отчаянное желание пойти в бордель и согрешить. Нет-нет, Вы не ослышались, в бордель. Ведь я был на краю гибели! Мне хотелось совершить великий грех, чтобы он свел меня в могилу, я хотел умереть во грехе, прошептать "Ура!” – и испустить дух. Какой стыд рассказывать об этом.
Я был в горячке, в каком-то угаре. Я строго относился к самому себе всю жизнь – но к чему эта строгость теперь, когда дни мои сочтены? Я был просто-напросто вне себя.
Я открылся фру Янсон, рассказал о происходящем в моей душе, и фру Янсон – в ней, видимо, не все человеческое умерло – ответила, что очень хорошо понимает меня. Подумать только, именно так она мне и ответила! Но это случилось, вероятно, потому, что она была тогда слишком снисходительна ко мне, более, чем я того заслуживал, так снисходительна, что я растерялся.
Я продал свои часы, чтобы иметь деньги для этого шага, в полной тайне заказал экипаж;, ибо я был болен и не мог идти, и был уже готов ехать. Но получилось так, что мадам все-таки не смогла понять меня до конца, она узнала о моей затее и отказала в экипаже.
Вот так провалилась моя затея. Но я не жалел об этом тогда – не жалею и сейчас, ибо уверен, что умер бы там на месте.
Вы ведь понимаете, что такие безумные идеи могут взбрести в голову только молодому человеку, стоящему на краю могилы! Мне было совершенно все равно, что ожидает меня "за роковой чертой ", я не думал об этом, хотя и тогда верил, что не все кончается со смертью. Один профессор теологии навестил меня в те дни, очень милый человек, который знает меня с пеленок, – я нагрубил ему в разговоре с ним, обидел его, хотя и невольно.
Я был крайне возбужден. Прошли вечер, ночь и утро. А потом мне просто-напросто представилась возможность согрешить в том самом доме, где я жил; эта возможность была мне буквально предоставлена.
Но я не захотел ею воспользоваться.
Вы понимаете меня? Так всегда происходит со мной. Мне даже предложили ключи от врат – красный бант на занавеси, урочный час, один раз стукнуть в дверь, – но я отказался. Если бы я сам молил о ключе, тогда бы я за себя не поручился. Так много значит для меня малость. Есть ли еще такие люди на свете или я один идиот в целом мире?
Но затем моя страсть нашла другой выход: я полюбил свет. Уверяю вас, это была настоящая чувственная любовь, плотская. Много света, солнечный свет, дневной свет, огромные лампы, страшное пламя, дьявольский свет вокруг меня и везде. Фру Янсон думала, что я сошел с ума. Раньше я не понимал торжества Нерона при виде горящего Рима. Дело зашло так далеко, что однажды ночью я поджег занавески в своей комнате. И когда я, лежа, наблюдал этот огонь, то буквально всеми фибрами души ощущал, что «грешу».
Безусловно, это было во многом следствием моей болезни, ведь я тогда серьезно болел. Но благодаренье Богу, во мне и сейчас продолжает жить мое «световое» безумие. О таких вещах я предпочитаю не рассказывать; я ношу в себе многое, о чем не решаюсь говорить и писать, хотя о гораздо менее «бредовом» я когда-нибудь попытаюсь сочинить историю в форме удивительной сказки, начинающейся словами: "Однажды я был человеком, который...” Я думаю, что именно об этом или о чем-то подобном писал Бурже [35] , но, стало быть, написал он не очень хорошо. Я полагаюсь на Вас, ибо сам не читал ни слова из написанного им».
Это письмо представляет особый интерес для биографов Гамсуна и исследователей его творчества еще и потому, что дает возможность сделать один важный вывод о молодом писателе. Пассаж об отчаянном желании пойти в бордель и согрешить, совершить великий грех, чтобы он свел его в могилу, умереть во грехе – и испустить дух, о том, что строгое отношение к самому себе всю жизнь вдруг перестало иметь хоть какой-нибудь смысл, поскольку дни его были сочтены – всё это позволяет ученым (в том числе и такому серьезному литературоведу и страстному поклоннику Гамсуна, как Роберт Фергюсон) предположить, что в Америке Кнут все еще сохранял невинность.
Однако, несмотря на приступы безумия, гнев и ярость, а, быть может, именно благодаря им и желанию изведать в жизни все, что изведать не довелось, а также прекрасному уходу, к лету 1885 года Кнуту становится лучше.
Доктор говорит больному, что у него есть надежда, хоть и призрачная, на выздоровление, если он сменит климат – и уедет из Миннеаполиса.
* * *
Кнут принимает решение: если и суждено ему умереть, сделать это лучше всего дома, в Норвегии. Тем более что с собой он везет, как следует из письма Нильсу Фрёсланду, пятьдесят страниц рукописей, предназначенных для разных редакций в Кристиании. Конечно, он и сам понимал, что работает слишком много: пишет каждый день, с утра до вечера, а иногда прихватывает и ночь, но уж так он был устроен – пока мог, работал...
Потихоньку Кнут начал вставать и даже ходить (правда, с большим трудом) на прогулки. А Кристофер Янсон тем времени организовал сбор пожертвований на билет Гамсуну в Норвегию. Наконец деньги были собраны.
Из Миннеаполиса в Нью-Йорк Кнут ехал в первом вагоне состава. Он при первой возможности пытался выйти на площадку вагона и встать так, чтобы сильный встречный поток воздуха «омывал его легкие». Он верил, что ветер в состоянии выдуть из него болезнь. Ветер ли был тому причиной или желание Гамсуна жить, но в Нью-Йорке он почувствовал себя значительно лучше, а оказавшись дома после долгого морского путешествия через океан, вообще посчитал себя практически здоровым.
Глава четвертая
ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ
Прибыв в Кристианию, Кнут нанес визит редактору газеты «Дагбладет» Ларсу Хольсту и передал ему рекомендательное письмо от Кристофера Янсона. Господин Хольст принял его весьма любезно и даже пообещал посмотреть написанные в Америке статьи.
Гамсун также смог договориться и с издателем Альбертом Каммермейером о том, что будет писать для крупнейшей газеты «Афтенпостен» рецензии на новые книги.
Несмотря на внешне удачно складывающееся положение дел в столице, оставаться там Кнут не захотел и отправился в горы, в городок Эурдал в Вальдресе. Доктор Эдвард Булль, осмотревший молодого человека в Кристиании, сказал ему, что чахотки у него нет, а вот сильное нервное истощение и общее слабое состояние здоровья налицо.
В письме к другу Гамсун признается:
«Я уехал в Вальдрес, быть может, горный воздух поможет мне выздороветь. Я больше не харкал кровью, последний раз это случилось, когда я плыл на корабле через Атлантический океан, и я надеюсь, что больше это не повторится. Но ни в чем нельзя быть уверенным наверняка. Врачи в Кристиании сказали мне, что зимой я точно не умру, а вот весна вызывает у них опасения. Ну что ж, я и так сделал все от меня зависящее, чтобы сохранить собственную жизнь, так что теперь будь что будет. Я ни на что не жалуюсь».