Спасти посольство - Корецкий Данил Аркадьевич. Страница 42

— Тогда мы его убьем, — сказал Али. — Но хозяин знает его давно, у них были общие дела. Так что все в порядке.

— Все равно… Не нравится он мне. Я буду все время целиться в него.

Они подошли к накрытому на двоих низкому столу. Четыре керосиновые лампы по углам освещали блюдо с яблоками, персиками и виноградом, аппетитно пахнущие лепешки, горкой лежащие на большой тарелке, острый хумус, овечий сыр. Немолодой слуга заканчивал последние приготовления: расставлял пиалы, ставил деревянную подставку под блюдо с горячим. Шаров повернулся к своим сопровождающим и сказал на пушту:

— Спасибо, что проводили! — И, обращаясь к молодому, добавил: — Только когда будешь в меня целиться, не снимай предохранитель. А лучше вообще повесь автомат за спину!

Тот по-волчьи сверкнул глазами:

— Мне не нужен автомат, чтобы разобраться с неверным! Я могу просто отрезать тебе ухо!

В неверном свете пропитанных керосином фитилей перед лицом Шарова сверкнуло широкое обоюдоострое лезвие остро заточенного кинжала.

— За одно мое ухо Муатабар отрежет тебе оба, — высокомерно проговорил Александр. — А лично я отрежу твой нос вместе с головой ишака!

Он крепче сжал в кармане гранату. Обстановка накалилась настолько, что могла дойти до крайностей.

Гортанно крикнув, Али схватил напарника за руку, резко вывернул. Лицо Абдурахмана искривилось от боли, кинжал упал на землю.

— Простите его, уважаемый, — произнес Али. — Он молод, к тому же контужен взрывом снаряда. Он жил в Черном ауле.

В это время на выложенной камнем дорожке между кустами появился Муатабар. Лицо его было мрачным. Ничего не говоря, он опустился на низкую табуретку, жестом пригласил гостя сесть напротив. Абдурахман мгновенно исчез, а Али привычно занял свое место за спиной хозяина.

— Плохие новости из Гызы, Саша-ака, — сразу же перешел к делу хозяин. — Твоего человека убили. Перед этим его пытали. Потом распороли живот.

Шаров слушал молча. Это уже не было новостью: засада у чайной Ахмеда расставила все по своим местам. А написанная Касымом записка подтвердила жестокие пытки — просто так он бы ее не написал…

Муатабар оторвал кусок лепешки, окунул ее в хумус и принялся меланхолично жевать.

— А в рот засунули обертку от русского шоколада.

— Русского шоколада?!

Теперь Шаров ничего не понимал. Какой шоколад? Какое отношение он имеет к Касыму?! И тут же вспомнил: Черный аул, овчарка, кусок лепешки и шоколад, которыми он подкормил пса. Обертку он бросил на землю, вместо того чтобы сунуть в карман… Овчарку сожрали одичавшие псы, а двуногие дикари наугад связали шоколад с Касымом, и не ошиблись.

Заметно похолодало: если днем доходило до сорока градусов, то сейчас не больше двадцати. Шаров поежился. Вынырнувший из темноты слуга поставил на стол блюдо с пловом, помогающий ему мальчик установил на подставку дымящийся кебаб. Хотелось есть, но кусок не шел в горло.

— А водка у тебя есть? — неожиданно спросил Шаров.

Хозяина вопрос не удивил.

— У меня все есть. Нам Аллах запрещает пить спиртное, но наших гостей этот запрет не касается.

Муатабар что-то сказал на ухо слуге, и через несколько минут на столе появилась бутылка американской водки «Смирнофф», причем холодной, что Шарова особенно удивило. Он налил себе полную пиалу.

«Интересно, что Дуканщик прошептал этому старику? — пришла настороженная мысль. — Да ладно, черт с ним! За упокой Касыма!»

Он залпом выпил, тут же снова наполнил пиалу. Пить из пиалы водку было неудобно, но привычно.

«За упокой Бахтияра!»

Под внимательным взглядом хозяина он налил еще.

«За всех, кто на нас работал!»

После третьей стоявший в горле комок рассосался, и он смог есть. Но вкуса еды не чувствовал. Просто жевал и глотал куски мяса, сложенными щепоткой пальцами отправлял в рот плов, опустошал очередную пиалу и поспешно закусывал. Анестезирующая волна опьянения омыла мозг, избавляя от переживаний, тревог и угрызений совести. Хотя он знал, что это временное облегчение.

— Слушай, Али, — вдруг обратился он к телохранителю, неподвижно стоящему за спиной Муатабара. — А зачем ты отрезал голову этому… Ну, который со шрамом?

Али выпятил квадратную челюсть:

— А что еще делать с врагом?

Муатабар кивнул и развел руками, будто подтверждая: других вариантов обращения с неприятелем не существует. Но Шарова интересовал не сам настрой на уничтожение врага. Ведь этот враг был уже повержен, тяжело ранен и, так или иначе, обречен на смерть. Можно было добить его выстрелом или ударом ножа. Но зачем отрезать голову? Это что, ритуал, существующий у восточных народов и придающий законченность победе? Поскольку он не мог сформулировать свою мысль, то решил прибегнуть к примеру:

— А твой Абдурахман хотел мне ухо отрезать. Зачем?

Муатабар повторил жест понимания этих намерений.

— Не обижайся, Саша-ака! Они вас всех ненавидят, — буднично пояснил он.

— За что?! — удивился Шаров.

— За предательство.

— Кого мы предали?

Если бы разведчик был трезв, он не ступил бы на столь скользкую тему.

— Всех! — обыденно произнес Муатабар и принялся загибать пальцы: — Вначале сдали Тараки Амину, потом сами же убили Амина, вместо него поставили Кармаля, того заменили на Наджибуллу [25], но и его, в конце концов, бросили на растерзание врагам! Согласись, вряд ли это достойное и заслуживающее уважения поведение друзей! Или даже не друзей, а просто достойных мужчин, ценящих свое слово!

Муатабар смотрел, прищурившись, и презрительно улыбался. И Али рассматривал его с тем же выражением. Их вчерашняя дружба ничего не значила, тем более что и дружбы-то никакой не было: так «облагороженно» называли взаимовыгодное общение, деловые отношения, бизнес… И сегодняшняя расправа над хекматияровцами тоже ничего не значила. «Если волк съел твоего врага, это не значит, что он стал твоим другом»…

Шаров понимал, что именно сейчас наступил момент истины. Именно сейчас решается: жить ему или умереть. В любой момент Али может выпустить быструю пулю или из темноты подкрадется Абдурахман со своим кинжалом, да и сам Муатабар ловко стреляет из рукава халата — вон, как обгорел правый обшлаг. А потом тело вывезут в Черный аул или сбросят в пропасть за городом. И никто не узнает, когда и как он погиб и кому — диким псам или шакалам скормлены его останки.

«Да и кто, собственно говоря, станет выяснять, что со мной стряслось? — с пугающим безразличием думал он, тиская в кармане гранату — последнюю надежду обреченных. — Страна разваливается, руководству нынче не до меня, каждый озабочен своей собственной судьбой, никому нет дела до ближнего. Жена не дождалась меня еще из первой командировки и теперь живет с каким-то торговцем фруктами на Черноморском побережье. Кому я нужен? Детям? Они еще малы, да и не помнят вечно отсутствующего отца. Кто знает, что Светка рассказала им обо мне. Друзьям? Так их нет. Внутри профессии трудно заводить друзей, а за ее пределами — вообще невозможно… Если весь в секретах и в «легендах» — какая может быть дружба? Разведчик — всегда одинокий волк! И сейчас могу послать всех на три веселые буквы и подняться на воздух вместе с этими упырями, моими деловыми партнерами по купле-продаже секретов и человеческих душ! А что, я пожил достаточно, кое-что видел в этой жизни и сейчас могу попробовать узнать — есть ли вторая».

— История предательств началась гораздо раньше и выглядит совсем по-другому, — твердо произнес Шаров, заглядывая Муатабару в глаза, точнее, через глаза прямо в душу. — Короля Захир Шаха сверг его брат Дауд, а Тараки убил Дауда вместе с семьей. Амин поддерживал и восхвалял Тараки, а потом задушил его подушкой.

Дуканщик отвел взгляд в сторону.

— Наджибуллу действительно бросили в трудную минуту, но не я это решал. Я не могу отвечать за своих политиков, как и ты за своих! — продолжил разведчик. — Но у нас с тобой было немало общих дел, и я знаю, чего стоит твое слово, а ты знаешь, чего стоит мое. Если я сделал что-то такое, за что меня можно не уважать, скажи об этом прямо! И мне все равно, что за твоей спиной стоит Али, а на улице пирует весь твой отряд!