Атавия Проксима - Лагин Лазарь Иосифович. Страница 34

Пугало ли его хоть что-нибудь? Только одно: как бы кто-нибудь из его коллег, в том числе и из участников возглавляемой им экспедиции, не перебежал ему дорогу, не обогнал бы его на вековечной эстафете славы и кентавров. Остальное его не интересовало. Он был, слава богу, не какой-нибудь «красный», «радикал», «агент Москвы», – это был образцовый, истинно атавский ученый, воспитанный в духе «здорового предпринимательского эгоизма» и стопроцентного атавизма, и самый дотошный следователь комитета по борьбе с антиатавизмом не нашел бы, в чем его упрекнуть.

Теперь, когда гипотеза профессора Ингрема столь блистательно превратилась в действительность, надо было немедленно разведать, как выглядит и что представляет собою задняя, «нижняя» сторона новой планеты.

Снова исчез за горизонтом «Темп», но теперь к этому отнеслись уже более спокойно. Подсчитали время, прошедшее между первым и вторым его исчезновением, или, что то же самое, между первым и вторым порогами, помножили на скорость, с которой шел «Террор», и определили, что расстояние между обоими порогами составляло чуть менее пятидесяти одного километра. Это и была, очевидно, толщина тонкой и плоской, как плитка шоколада, новой планеты, толщина приблизительная, потому что предстояло сделать еще не один такой промер в самых разных районах Атавии и при помощи самой точной аппаратуры.

Сразу за вторым порогом утро перешло в день. Перед экспедицией открылась бескрайная водная равнина, бурлившая, насколько хватает глаз, множеством глубоких водоворотов и утыканная сотнями, тысячами очень высоких (их вершины уходили в тучи) и очень тонких и крутых конических скал, походивших на чудовищные черные сосульки. Насколько это можно было определить на расстоянии, они состояли из базальта, и геологи, сопутствовавшие Ингрему в этой экспедиции, без особых споров согласились с его гипотезой, что скалы эти образовались вчера при отрыве Атавии от вязкого базальтового ложа, в котором она до вчерашнего вечера покоилась несколько миллиардов лет. Где-то там, на Земле, на том месте, где до девяти часов двадцать первого февраля находилась Атавия, этим высоким скалам должно было соответствовать столько же водоворотов, столь же глубоких, сколь высоки эти дьявольские базальтовые сосульки.

На правах первооткрывателя профессор Переел Ингрем назвал открытый им океан морем Ингрема, а скалы в память своего навеки потерянного внука горами Гамильтона, водное пространство между первым и вторым порогами морем Лютера Хорнера (не следовало без особой нужды портить отношения с этим сердитым офицером).

Все эти мероприятия первейшей научной значимости были в самой торжественной обстановке немедленно запечатлены на страницах судового журнала корвета «Террор» и надлежащим образом оформлены и закреплены подписями всех участников экспедиции и командира корабля.

Нужно было бы, конечно, пробраться как можно дальше вглубь моря Ингрема, которому не было еще и суток от роду, но зловещие водовороты, свирепо кипевшие штормовые воды и неистовый ветер, чуть не разбивший «Террор» о первую же встретившуюся на их пути скалу, заставили профессора Ингрема и капитана Хорнера благоразумно повернуть в обратный путь.

Итак, Атавия превратилась в самостоятельное небесное тело, и это было на заседании правительства республики Атавии, проведенном под председательством сенатора Мэйби в ночь с двадцать второго на двадцать третье февраля, официально признано и запротоколировано как факт, из которого следовало исходить в дальнейшем во всей практике как внутренней, так и внешней. Потому что нельзя забывать, что, кроме Атавии, на новой планете существовало еще одно государство. Мы имеем в виду Полигонию.

За четыре с небольшим часа до смерти, тотчас после возвращения от доктора Раста, Сим Наудус подсчитал свои доходы. Они составляли одну тысячу двести девяносто кентавров. Восемь кентавров он истратил прошлым утром на провизию. Осталось в наличии одна тысяча двести восемьдесят два. Теперь следовало подумать, что делать дальше. Не с зубом, а с детьми и с деньгами. Он не находил себе места от боли. Придется, очевидно, «поработать» сегодня у доктора Раста только до полудня, а потом все-таки приниматься всерьез за лечение. Приятно знать, что этот Раст – не какой-нибудь жулик. Раз такой человек обещался бесплатно вылечить его, так уж, будьте уверены, он свое слово сдержит, даже если ему придется для этого бесплатно сделать трепанацию челюсти.

Что такое трепанация, Наудус не очень ясно представлял себе, но догадывался, что это, видимо, нечто весьма сложное и не весьма приятное. Ну что ж, теперь, с такими деньгами в кармане, не страшно было соглашаться и на трепанацию, тем более бесплатную.

Беда была только в том, что Бетти – его жена – уехала в прошлое воскресенье в Мадуа к его старшей сестре, которая была замужем за тормозным кондуктором тамошнего железнодорожного депо. Бетти поехала разведать, не возьмет ли к себе Анна-Луиза хоть до весны их ребятишек, которые вконец изголодались и обносились в этом негостеприимном Фарабоне.

Долговязая, высохшая, напористая и добрая даже тогда, когда этого никак не позволяли обстоятельства, она сражалась с нуждой деловито, немногословно, с выдержкой и закалкой верной жены кадрового безработного. В свои тридцать два года она выглядела сорокалетней. Она вообще никогда не была красавицей. Но когда она улыбалась, Наудус с грустью и нежностью узнавал в ней свою прежнюю, славную и озорную сероглазую Бетти, которая двенадцать лет тому назад так основательно вскружила ему голову, хотя сын зажиточного мастера-краснодеревца Матиаса Наудуса мог себе найти и более выгодную партию.

А теперь вот она застряла не то в Кремпе, не то в Мадуа из-за чумы, потому что там объявили карантин и оттуда никого не выпускали и неизвестно было, когда начнут выпускать. Так что и посоветоваться Наудусу с ней не было никакой возможности и оставлять ребят на время операции приходилось на попечении чужих людей. Каких именно чужих, он еще не успел подумать. А судя по тому, как разболелся зуб, приходится решать вопрос о ребятах буквально в два-три часа.

Он сбегал на телеграф и послал Бетти на адрес Онли телеграмму о том, что он заработал тысячу двести девяносто кентавров и что он экстренно ложится на операцию, «не очень серьезную» (чтобы она не очень беспокоилась), но пусть она немедленно, как это только станет возможным, телеграфирует, на кого оставить ребят, пока он будет лежать после операции. И он перевел ей тысячу сто кентавров потому что знал, что хранить деньги у Бетти – это все равно, что в самом солидном банке.

Уже возвращаясь с телеграфа, Наудус почувствовал значительное улучшение. Его даже потянуло ко сну. Его никогда так приятно не клонило ко сну, разве только в далеком-далеком детстве, когда бывало, набегавшись до упаду и сытно, ах, как сытно, поужинав, он с трудом добирался до постели, чтобы заснуть блаженным и безмятежным ребячьим сном. Это получилось так неожиданно и здорово, что Наудуса охватило необъяснимое возбуждение, ему захотелось болтать, смеяться, танцевать. Раз у него дело пошло на такое улучшение, значит можно будет продолжать работу с доктором Растем еще по крайней мере несколько дней и заработать еще целую кучу денег. Он вернулся домой и разбудил своего старшего Джерри, а потом и Рози и самого младшего, которого в память его покойного дедушки четыре года тому назад нарекли Матиасом.

– Дети, – сказал он им и взял на руки заспанного Мата, – дети, у меня почти совсем не болит зуб, и я решил по этому случаю задать вам небольшой пир. Вот тебе, Джерри, шоколадка, и тебе, Рози… А этому противному соне, нашему славному Мату тоже припасена шоколадка, и он ее получит, как только окончательно протрет свои синие глазки… Как это замечательно получилось, что я догадался заглянуть по дороге в лавку! Правда, здорово? Вот это ты молодец, Рози, это ты большущий молодец, что так развеселилась! Я ужасно люблю, когда ты смеешься… Чему ты так смеешься, Рози?.. Ого, даже Джерри развеселился! Что тебя так рассмешило, сынок?