Патент АВ - Лагин Лазарь Иосифович. Страница 63

Затем наступила очередь Педро Гарго отправляться в погоню за фанерным крейсером. Подбодренный успехом Мина, а еще больше несколькими словами Магарафа, он спокойно и даже весело забрался под прозрачный купол подготовленной к прыжку сигары. На этот раз и у него все прошло благополучно. Снова здоровенный воспитанник, пользовавшийся беспрекословным авторитетом у остальных ребят, торжественно распределил торт.

На этом закончились процедуры координации чувства пространства и цели. Воспитанников построили и повели в столовую на второй завтрак.

После второго завтрака полагался мертвый час. Надзирательница, лениво бродившая по женскому отделению, позевывая, наблюдала, как девушки, перед тем как улечься в постели, старательно убаюкивали самодельные тряпичные куклы, напевая единственную известную им песню:

А молодые люди умудрились урвать перед сном несколько минут для того, чтобы, пользуясь отлучкой надзирателя, поиграть в лошадки. Но не все они так легкомысленно использовали нечаянную свободу. За домом, в тени раскидистой старой магнолии двое рослых парней яростно сопя, немилосердно тузили друг друга могучими кулаками из-за картонной коробки из-под сигарет.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ, в которой продолжается и завершается описание жизни и впечатлений Томазо Магарафа в Усовершенствованном курортном приюте для круглых сирот

Успехи первых же уроков Магарафа превзошли самые смелые ожидания доктора Мидруба. Воспитанники попросту увлеклись стрельбой. Появилась новая, самая суровая мера наказания: недопущение в тир. Легко были восприняты основные принципы стрельбы. Крепкие руки, спокойные нервы, свежее, острое зрение, не испорченное недоеданием, работой и чтением при недостаточном или искусственном свете, делали из воспитанников приюта прирожденных снайперов. Очень скоро они перешли с крупных целей на более мелкие, постепенно удлинялись дистанции, воспитанники стали стрелять не лежа, а сидя, стоя с упора, стоя без упора, по жестяным зайчикам, резво скакавшим по зеленой фанерной лужайке, по перебегающим жестяным человечкам, по ярко раскрашенным собачкам, издававшим неправдоподобно скрипучее рявкание каждый раз, когда в их головы ударяла меткая пуля.

Спустя шесть недель успехи в стрельбе были уже настолько значительны, что, не будь воспитанники на особом, секретном положении, Магараф не постыдился бы выставить их против пелепской команды любителей стрелкового дела, хотя, как нам уже известно, она наголову разбила на междугородных соревнованиях неплохую команду города Ломм.

Правда, значительно труднее было научить воспитанников приюта разобрать и собрать ружейный затвор. Они быстро уставали, внимание рассеивалось, они начинали ерзать, зевать, капризничать, озорничать. Но ни Магараф, ни доктор Мидруб и господин Вандерхунт не отчаивались. Тем более, что не было для воспитанников большего наслаждения, чем чистить оружие после стрельбы, смазывать его маслом, любоваться зеркальным блеском канала ствола.

Лучшим стрелкам в виде поощрения доверялось нести винтовки со стрельбища. Магараф сделал все от него зависящее, чтобы эта великая честь выпадала и на долю Педро Гарго. А Педро Гарго не жалел ни сил, ни времени, ни труда, лишь бы угодить ласковому инструктору, так непохожему на холодных и необщительных работников приюта. Он обожал нового дяденьку, тосковал в его отсутствие; завидев его, загорался пылкой радостью, бросался со всех ног ему навстречу, цеплялся за руку, ласкался, как щенок, и залпом, точно опасаясь упустить единственный случай в жизни, сразу выкладывал перед ним все свои нехитрые радости и горести.

Магараф довольно скоро привык к удивительному несоответствию между детским поведением и внешним обликом этого рослого человека с громовым басом. По вечерам, после ужина, они часто совершали вдвоем прогулки по отдаленным дорожкам парка, уже погруженного в сумерки. Закатное солнце на прощанье заливало верхушки деревьев задумчивым розовым светом, и территория Усовершенствованного приюта превращалась в волшебный лес.

— Совсем как в сказке! — восхитился как-то вслух Томазо Магараф.

— А ты знаешь сказки? — загорелся его преданный спутник. — Ой, дяденька, миленький, расскажи, пожалуйста!

Так случилось, что инструктор стрелкового дела Усовершенствованного курортного приюта стал рассказывать своему лучшему ученику сказки, а восхищенный Педро пересказывал их ночью и спальне своим товарищам.

Однако об этом проведал доктор Мидруб и попросил уважаемого господина Магарафа в дальнейшем воздержаться от сказок.

— Для неустойчивой психики наших пациентов, — объяснил он, — сказки, развивающие воображение и мечтательность, — страшнейший яд. Они могут свести на нет всю нашу работу.

Магарафу пришлось подчиниться.

— Больше я, милый друг, не помню сказок, — ответил Магараф, когда Педро во время очередной прогулки пристал к нему со своей обычной просьбой. — Сколько знал, все тебе уже пересказал. Давай лучше просто так погуляем.

— А вот моя мама, — сказал огорченный Педро, — моя мама знает сколько угодно сказок!

Вероятно, он хотел вызвать в своем собеседнике дух соревнования, но вызвал лишь чувство любопытства. Никто из воспитанников ни разу не обмолвился о своих родителях или близких. Впрочем, чего было и ожидать от кретинов.

— А разве у тебя есть мама? — спросил Магараф.

— Есть, — горделиво ответил Педро. — Только у меня есть мама! У всех мальчиков и девочек, — он имел в виду воспитанников приюта, — мам не бывает, а у меня есть. Она хорошая. — Педро запнулся. — Она… Она еще лучше Игнаца! — нашел он, наконец, самое убедительное сравнение.

— А кто это такой — Игнац?

— Игнац — это мой брат, вот кто, — важно разъяснил Педро и снова похвастал: — Только у меня есть брат. У всех мальчиков и девочек не бывает братьев, а у меня есть.

Его бритое, в свежих порезах, крупное, с румянцем во всю щеку лицо засветилось задумчивой ребячьей улыбкой.

«Ну, какой он кретин? — недоуменно подумал Магараф. — У этого парня очень наивный, детский, но все же по-своему логичный ум. Великое все-таки дело медицина. Всего каких-нибудь три месяца лечения — и уже такие результаты!»

— А он больше тебя, твой брат?

— Раньше он был больше меня, а теперь стал меньше меня, — ответил Педро, довольный, что нашелся в приюте хоть один человек, верящий, что у него действительно имеются мать и брат.

«Увы! — сокрушенно подумал Магараф, услышав несуразный ответ своего ученика. — Он все-таки кретин!»

Вскоре зазвенел колокол, сзывавший воспитанников ко сну, а Магараф еще долго бродил по опустевшему, погруженному в ночную тьму парку, с тоской подсчитывая, сколько еще суток ему придется провести в компании нескольких десятков равнодушно вежливых сотрудников и шестидесяти двух идиотов.

Через несколько дней в столовой служащих приюта появился небольшой формикоидеадром с комплектом рысистых муравьев, и Магараф, как истый аржантеец, отдал ему должное. Так, к великому огорчению Педро Гарго, почти совсем прекратились их восхитительные вечерние прогулки.

Между тем работа в Усовершенствованном курортном приюте шла своим чередом. День за днем росло и уплотнялось время, отведенное на процедуры. У конвейера теперь практиковались только девушки. Мужчины после утренней зарядки и завтрака были вплоть до обеда заняты стрельбами, водными процедурами, полезными для координации чувства пространства и цели, греблей и боксом. После мертвого часа воспитанники обучались тому, что доктор Мидруб называл трудовой терапией и что Магараф мог бы назвать саперными работами, если бы ему тогда могла прийти в голову чудовищная мысль об истинном назначении этих процедур. После ужина молодым людям разрешались прогулки по парку в обществе девушек.