Хранящие тепло - Лагутина Елена. Страница 11
Денис переводил взгляд с одного лица на другое. На самом деле, очень похожи. Одна — продолжение другой.
— Ты меня слушаешь? — Саша смотрела немного насмешливо.
Он кивнул:
— Вы действительно очень похожи.
— Мы и внутри похожи. Иногда ей бывает очень плохо, и она жалуется мне. Я ее жалею, успокаиваю — ее же словами. Я ее очень люблю. Да ты садись, ну что же ты стоишь посреди комнаты?
Денис послушно опустился в мягкое синее кресло, а Саша села напротив и улыбнулась.
Теперь он мог смотреть на нее. Теперь это было естественно — смотреть на Сашу. Он ведь для того и пришел сюда, чтобы смотреть на нее. Теперь она казалась ему еще прекрасней, если только это было возможно. Свет, который излучали глаза, стал мягким и бархатным, как свет звезд на ночном небе. Теперь он не ослеплял его, не причинял боли. Это было удивительное ощущение — смотреть в ее глаза и думать о том, что это может продолжаться бесконечно.
Здесь, у себя дома, в своей маленькой комнате, Саша показалась ему немного другой. Голубые обои на стенах, синий диван в дальнем углу и синие шторы на окнах, две декоративных подушки, вышитые крестом, бесконечные полки с книгами, огромный плюшевый медведь, раскинувший на полу свои косматые лапы, цветок в глиняном горшке и нелепый соломенный домовенок, подвешенный над диваном, — все это, и десятки других мелочей составляли одно целое. Мир, в котором живет Саша. В котором она утешает плачущую Марину Цветаеву и разговаривает с ней о чем-то, понятном только им двоим. Есть ли здесь, в этом странном синем мире, место для него? Сможет ли он почувствовать себя здесь своим, а она — примет ли?
В этот момент что-то оборвалось внутри, и он опять со страхом подумал: примет ли? И тут же, словно отвечая на его невысказанный вопрос, Саша снова заговорила:
— Знаешь, пока я тебя ждала, я смотрела на окна в доме напротив…
Она рассказывала ему про птицу, которую придумала, соединив линиями огни светящихся окон в доме напротив.
— Да, — ответил он, — я тоже иногда так делаю. Знаешь, если честно, я никогда никому об этом не рассказывал. Думал, что все люди оставляют свои детские привычки в детстве. Я тоже оставил почти все, а с этой никак не могу расстаться. Меня всегда притягивает свет…
«Пока я тебя ждала». Она сказала это так просто, как будто не понимала цену своим словам. Отдавала даром то, что стоило огромного состояния. Ничего не просила взамен, не торговалась, а просто дарила. Не пыталась защититься — может быть, потому, что не знала, как это делается? А может, просто потому, что была слишком беспомощной? Но насколько же сильным должен быть человек, чтобы он мог позволить себе такую беспомощность…
— Послушай, что же я… — Саша медленно поднялась с кресла, — что же, даже чаю тебе не предложила. Я сейчас…
Он хотел возразить ей, но не успел, потому что она стремительным облаком уже пронеслась мимо, обдав его легким, едва различимым ароматом ночной фиалки. Цветка, распускающегося ночью, такого же синего, как и ее глаза.
На какое-то время он остался один. Рядом, на журнальном столике, лежала открытая книга. Он переложил ее к себе на колени и прочел несколько строк.
« … Конечно, ей польстила такая просьба, но она возразила:
— Господи, как же я могу? Ты подумал о маме? И к тому же я не умею летать.
— Я тебя научу.
— Летать?
— Я тебя научу запрыгивать ветру на спину. И мы тогда полетим вместе!
— Ух ты!
Венди, ты только подумай: вместо того, чтобы спать, мы могли бы летать по небу и болтать со звездами!…»
— А вот и я.
Саша появилась с двумя чашками, подошла ближе и опустила их на журнальный столик.
— Сейчас, подожди еще секунду. Я печенье принесу.
Она снова ушла. Он как будто качался на волнах, которые то прибивали его к берегу, то снова относили далеко-далеко, почти лишая надежды. «Ну не исчезнет же она, в самом деле. Не испарится. Принесет печенье — и вернется. Хотя… От девушки, которая так запросто утешает плачущую Марину Цветаеву и читает детские книжки про летающих мальчиков, всего можно ожидать. Особенно, если у нее такие глаза…
Она, и правда, не появлялась слишком долго. Так долго, что он не выдержал:
— Саша!
Ответа не было. На какое-то мгновение он перестал себя контролировать, вскочил с кресла и стукнулся коленом об угол стола. Стол покачнулся, одна чашка тут же упала на бок и обросла светло-коричневой лужицей. Он стоял и смотрел, как лужица, заструившись ручьем, потекла к самому краю…
— Ах ты, вот я тебя поймаю!
Саша уже была здесь, в комнате, и даже с тряпкой в руках. Ей удалось остановить течение ручья и не позволить ему прорваться на пол.
— Вот так…
Она улыбалась, и он улыбнулся в ответ, чувствуя себя совершеннейшим идиотом.
— Извини, я нечаянно пролил чай.
— Ничего страшного, я сейчас тебе другую чашку…
— Саша! — он заставил ее остановиться на пороге. — Не надо, не уходи. Не уходи, пожалуйста. Знаешь, я совсем не хочу…
Он заметил, что ее глаза стали немного грустными — совсем чуть-чуть. Нужно было прогнать эту грусть, и он сказал, почти не подумав:
— Не уходи, пожалуйста. Знаешь, мы могли бы пить из одной чашки. Одна чашка ведь осталась целая, нам хватит…
Грусть исчезла — совсем. Саша рассмеялась, громко и весело:
— Хватит, конечно! А ты как любишь — с сахаром или без сахара?
— Без сахара.
— Я тоже. Я люблю крепкий.
— И я — крепкий.
— А ты…
Она уселась возле него на пол, поджав под себя ноги в теплых серых вязанных носках. Они пили чай из одной чашки маленькими глотками, передавая ее из рук в руки, каждый раз улыбаясь.
— А ты?…
Время как будто остановилось.
— А я люблю спать долго. Особенно зимой, когда холодно. Высунешь нос из-под пледа, и снова — обратно. А ты…
Чашка уже давно была пустой, а они все продолжали наперебой: а ты?
Она любила крепкий чай, Марину Цветаеву, туман, спать по утрам, гулять под дождем без зонта. Кошек, собак и птиц, жареную картошку, мороженое… Она тоже любила осень. Они были очень похожи, и они были очень разные. Она понятия не имела, кто такой Оливер Кан, а он не знал поэта Льва Мея. Он рассказывал ей про драматичный матч финала чемпионата мира между сборными Германии и Бразилии, а она, глядя на его серьезное лицо и заливаясь смехом, читала ему отрывки из «Секстины».
— Опять, опять звучит в душе моей унылой знакомый голосок, и девственная тень опять передо мной с неотразимой силой… Денис! Прошу тебя!
— Да что ты хохочешь, Саша!
— У тебя такое лицо… Если бы ты видел! Да ты ведь и сам смеешься, Денис! Смеешься!
Они опомнились, когда часы показывали уже половину второго ночи.
— Кажется, я засиделся, — немного неуверенно проговорил Денис.
— Наверное, — так же без уверенности в голосе ответила Саша.
Он поднялся, в душе проклиная время, которое иногда так быстро бежит. Она не стала его удерживать. Прощаясь, он сжал в своей ладони ее теплые пальцы. Ему очень хотелось поднести их к губам, и все же он не решился, почему-то побоявшись обидеть ее. Она улыбалась немного грустно. Эта грустная улыбка и хрупкое тепло маленькой ладони казались ему бесценным и самым дорогим в жизни подарком. Спустившись вниз по лестнице, он еще долго стоял на улице возле подъезда, и только дождавшись, когда в ее окне погас свет, медленно направился в сторону дороги, всматриваясь в темноту и пытаясь отыскать зеленый огонек проезжающего такси.
Саша вошла в класс и сразу почувствовала облегчение: задняя парта в правом дальнем углу была пуста.
Ей было немного стыдно признаться себе в собственной слабости, и все же чувство облегчения скрыть было невозможно. Что ж, сегодня это даже кстати. Отсутствие Измайлова, по крайней мере, гарантирует ей отсутствие прецедентов на уроке, дает возможность почувствовать себя спокойно и расслабиться. Попытаться разобраться в себе. Понять — права ли была она, полагая, что новое чувство, так неожиданно ворвавшееся в ее душу, вытеснит все остальное и лишит ее способности любить своих пропавших мальчиков. Это было для нее очень важно — разобраться в себе. Потому что в том случае, если она поймет, что что-то изменилось, ей придется бороться. Бороться за одну любовь против другой любви — если они, эти две неспокойные и самовластные соседки, не пожелают мирно уживаться в ее душе. В этом случае одну из них придется прогнать. Саша знала и не сомневалась ни минуты в том, какую именно…