1928 год: ликвидировать ликвидаторов. Том 2 (СИ) - Ангелов Августин. Страница 35

— Излагай все подробно, пока едем! Надеюсь, Блюмкина взяли?

И он начал излагать:

— Застрелили его насмерть. Паукер и застрелил. А Блюмкин успел его ранить в плечо. И еще троих бойцов из кремлевской охраны, которые были с Паукером, тоже ранил прежде, чем добили его. Да еще и самодельную бомбу Блюмкин успел кинуть. Да только та бомба не взорвалась. Паукеру повезло, что жив остался. Если бы бомба взорвалась, то и Сталина бы насмерть. А так, может быть, генсек выживет. Взрывчатки в той бомбе целый килограмм поместился. Сама бомба под бюст Ленина замаскирована была. И она, похоже, уже находилась в том коридоре, куда проник Блюмкин. Заранее там находилась. Вот в чем дело. Следовательно, сообщники у Блюмкина имелись. Да и пароли для часовых кто-то же ему сообщил. И про подземный ход он, наверняка, не сам разузнал. Троцкисты в самом Кремле окопались. Вот что я думаю. Расследовать нужно тщательно. И плохо, конечно, что Блюмкина живьем не взяли, а то допросили бы и раскололи. Есть у нас специалисты…

— На что этот Блюмкин надеялся? Он, конечно, имел репутацию террориста, но не смертника же! — снова перебил я.

— Наверное, на своих сообщников в Кремле и надеялся. Может, рассчитывали они, что, как только Сталина убьют, так власть троцкисты и возьмут? Но, что-то, видимо, пошло у них не так. Не предусмотрели чего-то, — проговорил Бокий.

— А куда ранен Сталин? — спросил я.

Глеб ответил:

— Я его не видел. Я вообще оказался как бы на нелегальном положении после того, как Ежов себя исполняющим обязанности председателя ОГПУ объявил. И, если бы не этот тихий саботаж на Лубянке, то боюсь, что меня арестовали бы уже. А так Ежов в растерянности пребывает. Опыта у него в нашем деле нет, а чекисты его приказы просто не исполняют. На Лубянке, между прочим, большинство людей настроены на то, что Менжинский вернется и рассудит, кто настоящий исполняющий обязанности главного начальника: Трилиссер, Ежов или я. Для чекистов твой авторитет, Вячеслав, много значит. А когда три разных человека в течение одного дня выдают себя за и.о. председателя, то люди, понятное дело, путаться начинают, тем более, если приказы этих троих противоречат друг другу.

— Ситуация, конечно, дурацкая, — согласился я. И попросил рассказать подробнее о мятеже троцкистов.

Бокий опустил глаза и признался:

— Это я виноват в мятеже. Все началось с того, что в Горки для усиления охраны периметра, на время строительства заграждений и вышек охраны, мной, по договоренности с начальником военной академии имени Фрунзе Эйдеманом, была откомандирована рота курсантов. Так вот, их командиры и оказались отъявленными троцкистами. Они стали ядром мятежа, нейтрализовав сотрудников ОГПУ.

Признаться, я был ошарашен его откровенностью, но взял себя в руки и пробормотал:

— Ничего удивительного не вижу после случая с курсантом этого заведения Охотниковым, который набросился на Сталина в десятую годовщину Октября прямо на трибуне мавзолея. Эти курсанты-академики не юноши неопытные, а участники Империалистической и Гражданской, как тот же Охотников. И многие из них троцкисты, это же стало очевидно уже в тот самый момент, когда этот самый курсант на Сталина набросился с кулаками. Повезло в тот раз генсеку, что никакого оружия у Охотникова не имелось! А ты, Глеб, просто дурак, что таких ненадежных курсантов туда отправил.

Он вспыхнул:

— А кого я мог отправить? Лично у меня никакой воинской части в подчинении нету! В СПЕКО у нас слишком мало людей, способных на серьезные оперативные мероприятия. У меня же в штате одни аналитики, ученые, телефонистки, стенографистки, шифровальщики да слухачи и наблюдатели наружки из инвалидов, а не боевики! Только за счет того, что есть в моем отделе люди, которые тоже прошли сквозь фронта войн, я и собрал небольшую группу своих собственных оперативников. Но их всех вместе у меня не больше двадцати человек набирается на все СПЕКО! Ты же мне не дал в подчинение никого по этой части. Это вот у Трилиссера в подчинении много разведчиков разного рода, и внешних агентов, и внутренних, и даже такие террористы отъявленные есть, как Блюмкин, а у меня кто? Вот и пришлось мне договариваться с этим Эйдеманом. Не к Трилиссеру же идти на поклон?

Я тоже вспылил:

— Вот черт, Глеб, виноваты, получается все эти твои идиотские амбиции! Ну, сходил бы к Трилиссеру вовремя и что? Гордость не позволяет? А теперь, получается, что ты тоже причастен к мятежу, хотя я верю, конечно, что лишь косвенно.

Он опустил глаза, пробормотав:

— Да, я виноват, получается. Но, я же этого и не скрываю. Всего предусмотреть невозможно. Тем более, что после покушения Охотникова на Сталина было уже проведено разбирательство. Вот только, Охотникова Сталин простил. А за остальных курсантов, которые были вместе с ним тогда в охране мавзолея и устроили там драку с нашими чекистами, заступились, насколько я знаю, не только Эйдеман и Якир, но и сам начштаба Красной Армии Тухачевский!

Тут у меня промелькнула мысль, и я ее высказал:

— Так вот кто на троцкистов работает! Всю эту троицу нужно немедленно нейтрализовать! Ты же сам телеграфировал мне в бронепоезд, что Тухачевский саботирует распоряжения наркомвоенмора Ворошилова!

— Так и есть, — кивнул Бокий. И добавил:

— Я как-то не связал логически эти факты. Ведь Тухачевский заявил Ворошилову, что не собирается усугублять кровопролитие в Горках без прямого распоряжения Сталина. А отправленные для блокирования Горок силы и так, по мнению генштаба, достаточны. Вот что Тухачевский заявил. Вроде бы из благих намерений он сразу же не послал больше войск, как просил Ворошилов.

— Хм, так это как раз подтверждает его причастность к мятежу! Он же, тем самым, дает мятежникам время, чтобы они успели собрать силы! — сделал я вывод.

— Я это упустил, — снова повинился Бокий.

А я сделал ему выговор:

— Да ты, Глебушка, как я посмотрю, поглупел, пока меня не было. Тебя, как видно, на хозяйстве даже на такой маленький срок оставить нельзя! Все тут без меня посыпалось к чертовой матери!

Глава 27

От аэродрома и почти до самого Кремля мы доехали без помех. Но, дальше, действительно, оказались заслоны из латышских стрелков, перегородивших нам путь. Поставив заграждения поперек улицы, несколько человек с винтовками грелись на январском морозе возле костра, подожженного рядом с их импровизированной баррикадой. Разговаривали они друг с другом не по-русски. И тут очень пригодилось знание Эльзой их родного языка.

Моя секретарша бесстрашно подошла к суровым бойцам в шинелях и буденовках, доходчиво объяснив им, что ситуация с перекрытием проезда временная, а вот товарищ Менжинский, который срочно должен проехать к товарищу Сталину, обладает огромными возможностями, и, конечно же, он запомнит всех тех, кто мешал ему проехать в этот ответственный момент. И потом для них неприятностей может возникнуть много. Но, похоже, несмотря на все красноречие Эльзы, горячим прибалтийским парням нужно было время для обдумывания. Впрочем, сами часовые не решились ни на что. Открывать огонь по Менжинскому и его сопровождающим они явно не желали, пропускать нас внутрь тоже не торопились, а отправили одного из бойцов с докладом к своему начальнику караула. Примерно через полчаса ожидания тот явился, да еще и вместе с самим Рудольфом Петерсоном.

Кремлевский комендант, понятное дело, пребывал в плохом настроении. И подтвердил это уже первыми своими словами, сказанными мне:

— А, явились и не запылились, товарищ Менжинский? Очень вовремя! Это надо же, чтобы прошляпить покушение на самого вождя!

— Я из важной командировки сорвался. Самолетом из Казани летел ночью сквозь снежный буран. А сюда приехал прямиком с аэродрома, — сказал я, оправдываясь.

На что Петерсон недовольно пробурчал:

— А уж что там у вас на Лубянке сейчас творится, так это же черт ногу сломит! Ничего не понятно. Вчера за один день три разных человека объявили себя исполняющими обязанности начальника вашей конторы! Цирк какой-то устроили! Просто форменный бардак!