Проклятие королей - Грегори Филиппа. Страница 16

Я посылаю за двумя старшими детьми, моими мальчиками, мальчиками, которых мне придется растить одной. Урсуле и Реджинальду о том, что их отец ушел на небеса, скажет леди гувернантка. Но Генри двенадцать, а Артуру десять, и они должны от матери узнать, что их отец умер и отныне у нас никого нет, кроме друг друга: нам придется друг другу помогать.

Дети приходят, очень тихие и взволнованные; они оглядывают затененные покои роженицы с суеверной тревогой подрастающих мальчиков. Это всего лишь моя спальня, они были тут сотни раз, но теперь окна завешены гобеленами, чтобы в комнату не проникал свет и сырость, в обоих очагах разведен огонь и завораживающе пахнет травами, которые, говорят, помогают роженицам. У стены под иконой Девы Марии в серебряном окладе горит свеча, в дарохранительнице лежит хлеб причастия. В ногах моей большой кровати с занавесями стоит маленькая, для родов, а к столбам в изножье привязаны зловещие веревки, за которые я буду держаться, когда придет время, лежит кусок дерева, который я буду кусать, и пояс Богоматери, который повяжут мне на талии. Мальчики смотрят на все это круглыми от испуга глазами.

– У меня для вас дурные вести, – ровным голосом говорю я.

Нет смысла пытаться сказать такое помягче. Мы все рождены страдать и сносить утраты. Мои мальчики – сыновья дома, который всегда был щедр на смерть: что принося, что принимая.

Генри смотрит на меня в тревоге.

– Ты больна? – спрашивает он. – С ребенком все хорошо?

– Да. Дурные вести не обо мне.

Артур сразу понимает. Он всегда быстро схватывает и скор на речь.

– Значит, отец, – просто говорит он. – Миледи матушка, отец умер?

– Да. Мне больно вам это говорить, – отвечаю я и беру Генри за холодную руку. – Теперь ты – глава нашей семьи. Старайся хорошо наставлять своих братьев и сестру, береги наше состояние, служи королю и избегай зла.

Его темные глаза наполняются слезами.

– Я не могу, – говорит он пресекающимся голосом. – Я не знаю как.

– Я могу, – отваживается Артур. – Я сумею.

Я качаю головой.

– Нельзя. Ты второй сын, – напоминаю я. – Наследник у нас Генри. Твое дело – помогать ему и поддерживать, защищать его, если придется. А ты, Генри, сможешь все. Я буду помогать тебе советом и наставлением, и мы сумеем умножить богатство и величие нашей семьи – но не слишком.

– Не слишком? – повторяет Артур.

– Величие под властью великого короля, – произносит Генри.

Тем самым показывая, как я и думала, что он достаточно взрослый, чтобы исполнять свой долг, и уже достаточно мудр, чтобы понимать, что мы хотим процветания – но не такого, чтобы нам завидовали.

Лишь после того, как мои мальчики немного поплакали и ушли, я нахожу время опуститься на колени перед распятием, оплакать потерянного мужа и помолиться о его бессмертной душе. Я не сомневаюсь, что он отправится на небеса, хотя нам придется где-то найти деньги, чтобы заказать мессу. Он был хорошим человеком, он был верен Тюдорам как пес и как пес предан мне. Добрый, как часто бывают добры к детям и слугам сильные немногословные мужчины. Я бы никогда не смогла в него влюбиться, но я всегда была ему благодарна и радостно носила его имя. Теперь, когда он умер и я больше никогда его не увижу, я знаю, что мне будет его не хватать. Он был моим утешением и защитой, он был добрым мужем – это редкость.

Он дал мне свое имя, и смерть у меня этого не отнимет. Теперь я вдовая леди Маргарет Поул, как когда-то была леди Маргарет Поул, супругой лорда Поула. Но важно то, что имя сэра Ричарда не похоронят вместе с ним. Я его сохраню. Я могу спрятать свою истинную суть за этим именем, даже в смерти муж будет меня оберегать.

Я рожаю мальчика – сына, который не узнает отца. В минуты слабости, когда мне вручают младенца, я начинаю плакать над его пушистой головкой. Это последний дар моего мужа и последний ребенок, которого я родила. Последняя возможность любить невинное создание, которое от меня зависит; как я любила брата, зависевшего от меня. Я целую влажную макушку и чувствую, как стучит сердце младенца. Мой последний, самый драгоценный ребенок. Боже, дай мне его сберечь.

Я оставляю покои роженицы, чтобы помолиться перед новым памятником, на котором значится «Сэр Ричард Поул», поставленным под окном нашей церквушки. Король прислал мне в дар сто пятьдесят семь ноблей на траурные одежды для меня и крестьян; из этих денег, если правильно ими распорядиться, можно оплатить и поминальный пир, и даже надгробный камень. Я вызываю мажордома, Джона Литтла, чтобы сказать, что довольна тем, как он вел дела.

– И еще Его Светлость король прислал вам разрешение взять взаймы сто двадцать ноблей из состояния вашего сына, – говорит мажордом. – Так что до Рождества мы продержимся.

– Сто двадцать ноблей? – повторяю я.

Это не лишнее; но едва ли это можно назвать королевским даром. Щедрости тут нет. Тюдорам придется сделать что-то большее, если они хотят, чтобы мы не замерзли.

Тем временем все деньги идут не в ту сторону: от нас – им. Мои мальчики должны стать королевскими воспитанниками, поскольку их отец умер, а они еще дети. Для меня и для семьи это разорение. Все доходы поместья пойдут королю, будут уходить в королевскую казну, пока мой сын не вырастет и не сможет принять наследство – или то, что останется от него после того, как ему пустят кровь в королевской казне. Если король пожелает срубить все деревья на дрова, он может это сделать. Если захочет зарезать всех коров, никто его не остановит. Все, что я могу брать, это вдовье содержание – треть ренты и доходов, – всего сорок ноблей за целый год! Король Генрих предлагает мне ссуду из того, что когда-то полностью принадлежало мне; я не могу испытывать благодарность.

– Сто двадцать ноблей помогут нам продержаться до Рождества? А что будет после? – спрашиваю я мажордома.

Он просто смотрит на меня. Он знает, что не от него ждать ответа на этот вопрос. Знает, что ответа нет и у меня. Знает, что его вообще нет.

Приходит и минует Рождество, мы не устраиваем пир для крестьян, на Двенадцатую ночь дети получают самые скромные подарки. Я объявляю, что мы все еще в трауре, но в деревне шепчутся, что так дела не делаются и в прежние времена было лучше, благородный рыцарь сэр Ричард устраивал превосходный пир для домашних и для всех крестьян, он помнил, что время сейчас холодное и голодное, что хороший обед кстати тем, кто кормит множество ртов, и бесплатные дрова тоже неплохо бы раздавать.

Малыш Джеффри процветает при кормилице, но я внезапно понимаю, что размышляю, когда его можно будет отлучить, кормилица – лишняя статья расхода в детской. Я не могу отпустить учителя мальчиков – это внуки моего отца, внуки Джорджа, герцога Кларенса, ученейшего дворянина при выдающемся дворе, они – дети Уориков, они должны читать и писать как минимум на трех языках. Я не могу позволить этой семье скатиться в невежество и грязь; но обучение и чистота чудовищно дороги.

Мы всегда жили тем, что дает домашняя ферма, и продаем излишки на местных рынках. У нас делают сыры и масло, собирают фрукты, солят мясо. Лишнюю еду мы посылаем продавать на местном рынке, каждое лишнее зернышко я продаю мельнику, а сено и солому – местным торговцам. Мельницы на реке платят мне всякий раз, как мелют зерно, местные горшечники платят за то, что обжигают товар в моей печи, а еще я продаю лес.

Но конец зимы – худшее время в году: лошади подъедают летний запас сена, излишков на продажу нет, скот питается соломой, и если ее прикончат до того, как появится весенняя трава, животных придется забить на мясо, и у меня не останется скотины. После того как поедят домашние, еды не остается, продать за наличные нечего, и мы полагаемся на крестьян, которые отдают нам долю урожая, мы не можем вырастить достаточно на своих полях.

Принцесса Катерина пишет, выражая соболезнования по случаю смерти моего мужа. Она тоже пережила горькую потерю. Ее мать редко ей писала, и тепла в этих письмах было немного, но Катерина продолжала ждать их с нетерпением и тосковала о матери каждый день. Теперь Изабелла Испанская умерла, и Катерина больше не увидит мать. Что еще хуже, смерть ее матери означает, что отец Катерины больше не правит в союзе всей Испанией, ему осталось лишь его королевство, Арагон. От его богатства и влияния в мире осталась половина, даже меньше, а его старшая дочь Хуана унаследовала от матери трон Кастилии. Катерина больше не дочь испанских монархов, она всего лишь дочь Фердинанда Арагонского – а это совсем другое будущее. Я не удивлена, прочтя, что принц Гарри и его отец уже не так часто навещают ее, как раньше. Она живет на небольшие суммы, которые дарит король, и иногда они меньше, чем она ожидает, а иногда королевский казначей вовсе забывает ей заплатить. Король настаивает, что должен получить от испанцев все ее приданое, прежде чем можно будет говорить о браке с Гарри, и в ответ отец Катерины Фердинанд требует, чтобы король полностью и сразу выплатил ее вдовье содержание.