Проклятие королей - Грегори Филиппа. Страница 66

Монтегю прибывает из Блэкфрайерс в Ричмонд на нашей фамильной барке, чтобы доставить мне новости из Лондона, и я приказываю привести его прямиком ко мне в комнату, оставив своих дам с шитьем и сплетнями за запертой дверью. Принцесса Мария у себя, она не придет, если только я за ней не пошлю, я велела ее дамам занять ее сегодня, чтобы удостовериться, что она не заговорит ни с кем, приехавшим из Лондона. Все мы стараемся защитить ее от кошмара, который разворачивается чуть ниже по течению. Наставник принцессы доктор Ричард Фезерстон уехал в Лондон, чтобы представлять королеву, но мы с ним договорились, если сумеем, скрывать, чем он занят, от дочери королевы. Я знаю, дурные вести распространяются быстро, а я жду дурных вестей. Лорд Дарси оказался не единственным, кого допрашивали, а теперь из Рима прибыл кардинал, чтобы собрать суд по делу о королевском браке.

– Что случилось? – спрашиваю я, едва за Монтегю плотно закрывается дверь.

– Был суд, настоящее слушание, в присутствии Уолси и кардинала Кампеджио, – начинает Монтегю. – Народу собралась толпа. Как на ярмарке. Стояли так тесно, что едва можно было вздохнуть, все хотели туда попасть, как на публичном обезглавливании, когда все толпятся, чтобы рассмотреть плаху. Ужасно.

Я вижу, что он искренне расстроен. Наливаю ему бокал вина и усаживаю в кресло у камина.

– Сядь. Сядь, сын мой. Передохни.

– Королеву вызвали в суд, она была великолепна. Даже не заметила кардиналов, сидевших на возвышении, прошла мимо них и опустилась на колени перед королем.

– На колени?

– Опустилась на колени и спросила, чем вызвала его неудовольствие. Сказала, что привечала его друзей, как своих, делала все, что он желал, а что не родила ему сына, так это не ее вина.

– Господи. Она сказала это при всех?

– Звучно, как церковный колокол. Сказала, что он получил ее нетронутой девственницей, какой она была, когда прибыла из Испании. Он промолчал. Она спросила его, в чем была ему плохой женой. Он промолчал. Что он мог сказать? Она была для него всем почти двадцать лет.

Я вдруг улыбаюсь при мысли о том, как Катерина говорит правду королю, привыкшему вкушать льстивую ложь.

– Она спросила, может ли обратиться к Риму, и, когда он промолчал, поднялась и вышла, оставив его в молчании.

– Просто ушла?

– Ее имя выкрикивали, чтобы вернуть ее в суд, но она вышла и вернулась в свои покои, словно ни во что не ставила кричавших. Это было величественно – леди матушка, она всегда была великой королевой, но в этот миг она превзошла себя. И все стоявшие снаружи, все простые люди кричали, благословляя ее и проклиная Леди, называли Леди шлюхой, которая принесла одни беды. А все кто был в зале суда, оторопели, или сдерживали смех, или тоже хотели славить королеву – но не смели, потому что в зале сидел король, дурак дураком.

– Тише, – одергиваю его я.

– Знаю, – говорит он, щелкая пальцами, словно сам недоволен своей несдержанностью. – Прости. Меня это потрясло больше, чем я думал. У меня было такое чувство…

– Какое? – спрашиваю я.

Монтегю не Джеффри, он не спешит проявлять чувства, не торопится ни плакать, ни гневаться. Если Монтегю расстроен, значит, он видел что-то по-настоящему значительное. Если Монтегю расстроен, весь двор будет бурлить от переживаний. Королева показала всем свою печаль, она показала, что ее сердце разбито, и теперь все в смятении, как дети, впервые увидевшие, как плачет мать.

– У меня было чувство, что происходит что-то страшное, – задумчиво произносит Монтегю. – Словно ничто больше не будет, как прежде. Если король пытается расторгнуть брак с безупречной женой, это как-то… если король потеряет ее, он потеряет… – он обрывает фразу. – Как он будет без нее? Как станет себя вести, если она не будет его советчицей? Даже когда он с ней не советуется, мы все знаем, что она думает. Даже когда она молчит, есть ощущение ее присутствия при дворе, мы знаем, что она с нами. Она – его совесть, его пример для подражания.

Он снова делает паузу.

– Она – его душа.

– Он много лет не слушает ее советов.

– Нет, но даже так, пусть так, ей не обязательно говорить, правда? Он знает, что она думает. Мы знаем, что она думает. Она как якорь, о котором он позабыл, но тот все равно удерживает его. Что такое Леди – просто одно из его увлечений. У него их было полдюжины, но он всегда возвращался к королеве, и она всегда его принимала. Она – его прибежище. Никто не думает, что в этот раз все по-другому. И так огорчать ее…

Мы ненадолго умолкаем и думаем, что станется с Генрихом без любящего и терпеливого постоянства Катерины.

– Но ты сам говорил, что ей стоит задуматься о том, чтобы отойти в сторону, – обвиняю я Монтегю. – Когда все это началось.

– Я видел, что королю нужен сын и наследник. Никто его за это винить не может. Но он не может оставить такую жену ради такой женщины. Ради принцессы из Испании, Франции или Португалии? Да, если королева на это согласится. Тогда он должен ей это предложить, а она должна все обдумать. Но ради такой женщины? Которой управляет одна греховная похоть? Пытаться обманом вынудить королеву сказать, что они никогда не были женаты?

– Это неправильно.

– Совсем неправильно.

Монтегю опускает лицо в ладони.

– Так что будет теперь?

– Слушания продолжаются. Думаю, на все уйдет много дней, может быть, и недель. Собираются выслушивать разных богословов, король собирает книги и рукописи по всему христианскому миру, чтобы отстоять свой иск. Он подрядил Реджинальда искать и покупать для него книги. Отправил его в Париж, чтобы тот посовещался с учеными.

– Реджинальд едет в Париж? Когда он отправится?

– Он уже уехал. Король отправил его в тот миг, когда королева вышла из зала суда. Она обратится к Риму, она не примет решения Уолси в английском суде. И королю понадобятся иностранные советники, прославленные писатели со всего христианского мира. Англии будет недостаточно. Это его единственная надежда. Иначе Папа скажет, что они женаты пред очами Господа и ничто не может их разделить.

Мы с сыном смотрим друг на друга, словно мир, который мы знаем, неузнаваемо меняется.

– Как он может так поступать? – напрямик спрашиваю я. – Это ведь вопреки всему, во что он когда-либо верил?

Монтегю качает головой.

– Он себя убедил, – прозорливо замечает он. – Это как с его любовными стихами. Он принимает позу и убеждает себя, что так все и есть на самом деле. Теперь он хочет верить, что Бог говорит с ними напрямую, что его совесть лучше всего укажет ему путь; он уговорил себя, что влюблен в эту женщину, уговорил, что не состоит в браке, и хочет, чтобы все остальные с ним согласились.

– И кто с ним поспорит? – спрашиваю я.

– Архиепископ Фишер может, Томас Мор, скорее всего, нет, Реджинальд не может, – говорит Монтегю, по пальцам перечисляя великих ученых. – Должны бы мы, – неожиданно добавляет он.

– Мы не можем, – отвечаю я. – Мы не знатоки. Мы всего лишь семья.

Король, жестоко разочарованный Уолси и кардиналом, которого привезли из Рима, чтобы попытаться прийти к соглашению, отправляется в разъезды с королевой. Он берет с собой двор верхами, Анну Болейн в том числе. Говорят, им очень весело. Он не посылает за дочерью, и она спрашивает меня, как по-моему, позовут ли ее этим летом присоединиться к королю и ее матери.

– Не думаю, – мягко говорю я. – Не думаю, что они ездят вместе.

– Тогда можно мне поехать к моей матери-королеве и пожить с ней?

Она поднимает глаза от шитья – украшает черной вышивкой рубашку для отца, как учила ее мать.

– Я напишу и спрошу, – говорю я. – Но, возможно, ваш отец предпочитает, чтобы вы оставались здесь.

– И не виделась ни с ним, ни с матерью?

Невозможно ей лгать, когда она смотрит на меня своим прямым, честным взглядом Йорков.